уверена, что ужасно надоела вам своим глупостями. По что поделаешь!Я долго ее уверял — нисколько не надоела, наоборот мне безумно интересно все, о чем она говорит.
— Давайте тогда сядем на скамейку, — сказала она и потащила меня к очень удобной скамейке, полускрытой кустами, — и перевернем пластинку. Ну, например, были вы когда-нибудь сильно, по-настоящему сильно влюблены? — И она закурила сигарету.
— Нет,— выпалил я как из пушки, — не был.
— Забавно, — сказала она.
— Но, может, еще буду, — продолжал я и ужасно покраснел, только в темноте это не было заметно.
— Действительно забавно. Продолжайте.
— Я сказал, может я еще влюблюсь. Всем людям суждено хоть раз в жизни влюбиться.
— Совершенно верно. Но продолжайте, я ужасно любопытна.
— Мне нечего продолжать, — бухнул я и сразу понял, что говорю не то и выгляжу перед ней невероятно смешным и глупым.
Я смутился, но делать было нечего. Такой уж у меня характер, у меня в самом деле не хватает «решительности в любовных делах», никуда не денешься, а еще находятся дураки, утверждающие, будто астрология — шарлатанство.
Наступило неловкое молчание. Ирена нервно трясла ногой, торопливо затянулась раза два подряд, потом с раздражением отшвырнула сигарету, красный уголек описал в темноте дугу, зашипел на краю сырой дорожка и погас. Я не знал, как быть.
Что я не очень ловкий — это факт; я вытянул ноги, закинул руки за голову, весь облился потом, но не знал, ну просто не знал, что делать. Вот ведь какая странность. Я все вижу, великолепно разбираюсь в довольно сложных и на первый взгляд неясных вещах, безошибочно читаю чужие мысли, даже тайные, все вижу, все понимаю, все угадываю, но поступаю неправильно, совершенно неправильно. Например, нет сомнения — девушка предлагает себя самым откровенным образом. Она безусловно хочет завоевать меня, и моему самолюбию это чрезвычайно льстит — такая молодая и красивая девушка предлагает себя и хочет меня завоевать! И что дальше? А ничего. Мне бы покрепче ухватить неожиданный подарок, который сам идет в руки, а я как последний идиот потею, вытягиваю ноги, ломаю руки и не знаю, что делать с собой и с ней. Глупо, в самом деле глупо.
К счастью, Ирена не была глупа. Некоторое время она молчала, возможно, обиделась, нервно трясла ногой, потом закурила новую сигарету, снова отшвырнула ее, два-три раза громко вздохнула и вдруг решительно придвинулась совсем близко ко мне, как будто ничего и не было… Я просто потрясен. Я ее обожаю. Теперь она говорит о каких-то делах нашего совета,
— Не правится мне у нас, — рассуждает она спокойно, словно уже об этом шла речь, — порядочных людей днем с огнем не найдешь. Грызутся, подсиживают, завидуют, никаких принципов, только о себе думают. Но что поделаешь! Как-то надо зарабатывать на хлеб. Но я была бы счастлива, если бы могла работать где угодно, только не здесь.
— Мне тоже не правится,— торопливо подхватил я тему, в которой знал толк. И сразу почувствовал облегчение.
— Терпеть не могу политику, но политика — теперь главное, — продолжала Ирена.— Говорят, скоро снова будут распределять премии, но я уверена, что получу фигу.
— Почему вы так думаете? — попытался я ее утешить.
— Так,— ответила она,— уверена и все. Ведь у нас человека ценят не по работе, а по тому, что он представляет собой политически.
— Это правда,— сказал я,— но, пожалуй, больше такого не будет.
— Что вы имеете в виду?
— Просто возможно кое-что изменится.
— Не понимаю. Почему изменится? И что изменится? Простите, я в самом деле не понимаю.
— Предоставьте это мне,— с гордостью сказал я.
— О! — повела плечами Ирена.
Больше мы об этом не говорили. Мне было удивительно хорошо. Я чувствовал себя как человек, который вдруг осознал свою силу и может сделать все, что только пожелает. Сила есть, нужно лишь пустить ее в ход. И пусть я буду самым большим ослом на свете, если завтра в совете не подыму такой шум, что у наших деятелей навсегда отпадет охота устраивать все эти безобразия. Хватит! Мы что? В джунглях? И в чем провинилась бедная девушка? Они ей завидуют, вот что! Она молодая, красивая. Переспи она с ними, все бы пошло по-иному, уж я-то знаю… Знаю я вас, господа руководители! Только с этой минуты со всеми вашими безобразиями покончено раз и навсегда. Жизнью клянусь, покончено, и больше никогда об этому милому созданию не придется расстраиваться из-за вашей несправедливости. Вот такие дела, и это будет, даю слово! Лучше бы им кооптировать в свой совет ядовитого скорпиона, нежели меня… Мне было невыразимо приятно, какие-то невиданные силы, решимость, уверенность в себе так и рвались из меня. А бедная девушка прижалась ко мне еще крепче, она была так близко, что я ощущал на своем правом плече тепло ее груди и от этого у меня страшно закружилась голова, пришлось зажмуриться. Тогда она опустила руку мне на колено и… что тут надо было делать? Проще всего было схватить эту руку, привлечь девушку к себе, прижаться лицом к груди, которая часто-часто подымалась и опускалась, и… Проклятие! Мгновения проходили, а я не двигался. Ее рука некоторое время лежала на моем колене, потом нервно задрожала, пальцы согнулись и разогнулись (я слышал, как ногти сухо скребут по сукну), затем рука соскользнула и повисла. Тут девушка проговорила каким-то неестественно глубоким и хриплым голосом:
— Уже поздно, пошли.
Я встал, и мы отправились. За всю дорогу до трамвайной остановки мы не проронили ни слова. Мне было стыдно. Но на остановке она протянула мне свое личико, улыбающееся, веснушчатое, милое личико, может быть, чуть бледнее, чем обычно (верно, от ночной сырости), и сказала:
— Завтра у меня тоже будет свободное время. Если вы не против, может завтра после обеда…
Подошел трамвай, она вскочила на подножку.
— Хорошо? — крикнула она мне,
— Да, да, завтра… — махнул я рукой и стал ждать другой трамвай.
Мне было стыдно, это правда, но я старался себя успокоить. Кто сказал, будто я ханжа? Это совершенно не так. Я не ханжа, не растяпа, не трус, просто у меня недостаточно опыта в обращении с женщинами. К тому же я
чересчур стыдлив. Но… до завтра, да, до завтра…
Назавтра в полдень состоялось заседание совета. Рассматривался вопрос о премиях, о которых давно уже ходили слухи. Директор сонным голосом называл фамилию и предполагаемую сумму. Такой-то и такой-то — столько-то и столько-то. Кто за? Принято! Такой-то и такой-то — столько-то, и столько-то. Кто за? «Оказывается, не такое уж хитрое дело заседать в совете, — подумал я, — кивай себе головой». Назвали мое имя. За! — сказали все в один голос. «Вот уж кстати,— снова подумал я‚— куплю летние, брюки из той красивой ткани». Дальше шел главный бухгалтер, за ним старший счетовод и многие другие. Принято. Подошла очередь Ирены, директор сказал, что по своему отношению к работе, по трудовой дисциплине, по добросовестности и так далее премии она не заслуживает. Ему это особенно больно, так как Ирена единственный сотрудник, остающийся без премии, но, принимая во внимание все перечисленные обстоятельства, иначе поступить невозможно. Правда, это всего лишь его предложение, пусть товарищи выскажут свою точку зрения. Старший счетовод-навозник свою точку зрения высказал тотчас.
— Я согласен с предложением товарища директора. Работник Ирена ленивый и весьма недобросовестный, кроме того ее личная жизнь внушает определенные сомнения. В интересах дела было бы неплохо как-нибудь заняться ее личной жизнью. Пусть лишение премии послужит ей уроком.
Затем взял слово заведующий счетной частью — вонючий Мартин.
— Если бы принимались во внимание другие вещи, — сказал он, сильно подчеркивая «другие вещи» и подмигивая,— если бы принимались во внимание другие вещи, эта барышня несомненно получила бы первую премию. Но об этих вещах пусть судят молодцы из Зриневаца и те, что толкутся возле кафе «Дубровник». Мы же принимаем решение, исходя из конкретной работы на конкретном рабочем месте, не так ли? Поэтому я присоединяюсь к предложению товарища директора, — закончил начальник счетной части и принялся раскуривать трубку, которая за время его речи успела погаснуть.— А что касается воспитательного воздействия, — добавил он,—то я сильно сомневаюсь.
После выступали другие и все в том же духе. И мне нужно было высказать свое мнение. Кажется, я сперва ужасно покраснел, потом побледнел (мое кровообращение явно не в порядке, я давно замечаю), потом, видимо, что-то промычал и кивнул головой. «Надо себя беречь, — мелькнуло у меня в голове,— избегать волнении, ведь я по природе склонен к болезням кровообращения и печени. Кроме того, не стоит, пожалуй, устраивать скандал на первом же заседании!..»
Присутствующие приняли к сведению мой кивок, никто ничего не заметил, заседание быстро закончилось. Когда-нибудь эти ничтожества увидят, как они во мне обманывались, я заранее радуюсь их прозрению.
В коридоре под умывальником мыла руки Ирена и издали мне улыбнулась. Бедняжка Ирена! Мы едва успели договориться о встрече после работы… Потом я сидел за своим столом, но не работал — я весь кипел негодованием. Ничтожества! Но они свое получат, им от меня не уйти, я им прищемлю хвост!
Вечером Ирена снова раньше меня оказалась на условленном месте, и мне это было необыкновенно приятно. И снова, увидев меня, чуть не бросилась мне на шею. И это тоже было приятно. Мы пошли по лесу над ручьем, затем по тропинке через поле, где множество женщин жали пшеницу и вязали снопы, все женщины до одной были в красных платках. Они насмешливо поглядывали на нас, когда мы проходили мимо них. Скоро мы вышли к другому ручью, он тек среди луга под ивами. Потом поднялись в гору на опушку необозримого грабового заповедника. Ирена в мгновение ока нашла скрытую в кустах тропинку, некоторое время мы пробирались сквозь чащу, нагнув головы, затем, раскрасневшиеся, вышли на лужайку. Лужайка была прекрасная — тенистая, поросшая мягкой шелковистой травой, которая так и называлась «шелковая». Девушка бросила сумочку и села.