сих пор. Видно, с такими же самоуверенными и несомневающимися всю жизнь имела дело. Только это ее и спасало.
Как она удивится, должно быть, когда поймет… Нет, нет, удивиться он ей не даст – слишком большой риск, успеет опомниться, сообразить, и тогда неизвестно, чем все закончится. Все-таки Нина очень-очень опытна в подобных сценических постановках. Жаль, конечно, что нельзя позволить ей хоть что-то понять. Пусть до самого конца пребывает в неведении.
До начала спектакля всего полтора часа. Что сейчас она делает? Вероятнее всего, подбирает костюм. Черное платье он отверг, что же она выберет? Что на этот раз будет соответствовать ее роли? Вот она подходит к шифоньеру… Перебрасывает «плечики» – ни на чем остановиться не может, все не то, все не то, кроме черного платья. Он испортил ей праздник – надеть-то и нечего! Разделась, стоит перед зеркалом, голая, – почти совершенная талия, почти совершенная грудь. Так она думает, потому что слишком самоуверенна, слишком любит себя. А еще она думает, что самый лучший наряд в ее случае, даже лучше черного платья, – тот, в котором она сейчас, – наряд Евы. Может, переделать сюжет? И пусть убийство произойдет в постели? Да, да, напоследок она подарит ему свое тело.
Но все-таки что же она выберет? Бежевый свитер и юбку? Нет, плохой выбор, бежевый цвет ей не идет…
Сколько там до начала осталось? Час. Пора ехать. Нужно прибыть раньше. На всякий случай. Как знать, может, он и не все угадал, не нарваться бы на сюрприз.
Снова зазвонил телефон. Нина. Почему она звонит, ведь обо всем договорились. Неужели нашла письма или… Неужели Гаврилов не…
– Знаешь, милый, лучше заедь за мной. Думала взять такси, но это неудобно.
Ты права, неудобно. Зачем нам свидетель? Как же ты с самого начала не сообразила? Растеряла весь свой профессионализм, пока под теплым Мишенькиным боком отлеживалась.
– Где мы встретимся?
– У «Балтики». От моего дома недалеко, и народу там всегда много. Да и надо же что-нибудь купить. Ни продуктов, ни выпивки в нашем маленьком домике нет.
– Хорошо. Минут через двадцать буду.
– Нет, через двадцать рано, я еще не готова. Подъезжай через сорок.
Не готова. Ну да. Последняя репетиция. Нужно наложить грим, смазать оружие.
– Ладно, жду. Через сорок минут у «Балтики».
– Я люблю тебя, милый, очень люблю.
Любит, любит, конечно. Но это нисколько не помешает ей…
– Я тоже тебя люблю.
Положила трубку. Только бы теперь ей не пришло в голову позвонить Павлу – отвечать-то больше некому: нет ни первого, ни второго.
Все-таки она ужасная дрянь! Никогда он не мог простить ей измены. С Мишей. Ну, а когда появился Павел… Все решило появление Павла. Тогда и возник его план. Даже если она не предложила бы свой, его план не мог не возникнуть. Он убил бы ее все равно. Она виновата в том, что он – это он без нее.
Обманщица, изменница, убийца! И дрянь, дрянь, дрянь. Всегда, всегда она его обманывала и бросала. На нее никогда нельзя было положиться. Да ее с самого начала нужно было убить. Вместо Лехи. Пожалуй, в этом и заключалась его главная ошибка. Вся жизнь бы пошла по-другому.
Ну что ж, пора ошибку исправить.
Телефон. Что еще не слава богу? Обнаружила-таки?
– Я люблю тебя, Женечка, – Нина всхлипнула.
Плачет? С чего бы это?
– Я тебя так люблю, – всхлипывает и всхлипывает. И говорит в нос – совсем расклеилась. – Мальчик мой, самый любимый мой мальчик. Я хотела сказать… Нет, потом. Подъезжай прямо сейчас к «Балтике», я не могу ждать. Я очень, очень тебя люблю.
– Случилось что-нибудь, Ниночка?
Черт возьми! Конечно, случилось. Позвонила на мобильник Павла, поняла, что больше его нет и надеяться не на что.
– Ничего не случилось.
– Ты плачешь?
– Нет. Я нашла…
Господи! Неужели письма? Придурок Гаврилов! Да что с него взять – мент он и есть мент.
– Я нашла письмо. Ты, наверное, не помнишь, ты мне написал письмо.
– Какое письмо?
– Я так и думала, что не помнишь. Мы только приехали в этот город, ты тогда все дулся, никак не мог мне простить… А потом мы с тобой поругались, дело чуть не дошло до разрыва, ты сбежал и недели две не показывался. Я начала беспокоиться, даже Мишу подключила на твои поиски. И тут вдруг письмо. Помнишь?
– Что-то припоминаю. Смутно. Кажется, я просил прощения?
– Да. Но дело не в том. Сколько нежности, сколько любви! Ты действительно так тогда меня любил? Мальчик мой нежный, любимый мой мальчик. Хочешь, я тебе зачитаю?
– Нет, не стоит.
– Только несколько строчек. Про дождь.
– Про дождь? Я что, и тогда писал про дождь? Однако детство мое затянулось.
– Ты всегда был поэтом, Женечка, самым лучшим поэтом. Я была не права, когда говорила… Я вообще была не права. Прости меня, Женечка, за все прости.
– Ну что ты.
– Я должна была тебе сказать… Одну вещь. Не знаю, как я могла не сказать.
– Мы же встретимся сейчас, вот и расскажешь.
– Встретимся? Ах, да! Приезжай поскорее. Ты далеко?
– Почти доехал, пока мы разговаривали.
– Хорошо. Я сейчас выйду. Только знай, я люблю тебя, очень люблю. Это единственная правда, а все остальное не важно. Только знай и верь, что я тебя люблю.
Ну что за истерика? Совсем ей это не свойственно. Неужели почувствовала что-то? Или просчитала его план и истерику только разыгрывает? В любом случае с ней нужно быть осторожней, не расслабляться, не верить ее игре.
Хорошо, что на такси Нина решила не ехать. Но плохо, что нельзя теперь приехать на место раньше ее и все проверить, подготовить. Ну да ладно, придется смотреть по ходу, все равно ее игры он пока не знает.
Женя остановил машину у магазина «Балтика».
Не самое удачное место Нина выбрала для встречи – здесь довольно опасно находиться, если его уже ищут, если Катя…
Женя посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Нет, пока не опасно. Если и успела Катя уже добраться до города, что маловероятно, с Гавриловым точно еще не состыковалась, а если и состыковалась, что уж почти невероятно, в городе его не ищут, спешат на дачу. Да нет, не спешат, только собираются спешить. В общем, пока не опасно.
Опасна сейчас Нина. Очень, очень опасна. Пантера, готовая к прыжку, но делающая вид, что спит. Вот на ней и нужно сосредоточиться. Переиграть ее трудно. Еще никому не удавалось. Но, кажется, он раскусил…
Интересно, в чем она придет? Если в бежевом свитере, значит, весь ее план – полная хрень, каждый шаг ее просчитывается как два пальца об асфальт. Ну а если все-таки в черном платье, похожем на то, другое? Ну, тогда старушка еще полна жизни и силы, справиться с ней будет трудно.
Снова зазвонит телефон – она придет в бежевом. Больше звонить не будет – значит, все-таки в черном. Или нет?
Телефон.
Слава богу!
Барабанит в стекло машины.
Как же это понять?
Женя взял трубку.
– Милый, я пришла. Открывай скорее.
Женя распахнул дверцу, Нинель забралась в машину. На ней была длинная шуба, почти до полу.
– Ну, поехали, чего ты стоишь?
– Ты же хотела зайти в магазин, продуктов купить, ну и там все остальное.
Что там у нее под шубой – бежевое или черное?
– Действительно хотела. Забыла, – Нина хлопнула себя по лбу рукой в перчатке и нервно засмеялась. – Вместе пойдем. Или ты?
– Иди ты одна.
– Да. Я думала, ты… Но как хочешь.
– Ты же знаешь, я не люблю магазины. Никогда не любил.
– Не любил, – она грустно покачала головой. – Что купить?
– Мои предпочтения ты знаешь. А вообще ориентируйся на себя. Твой послушный мальчик будет есть все, что ты выберешь.
– Послушный мальчик? – Нина задумчиво на него посмотрела и опять нервно рассмеялась. – Да, да, будь послушным мальчиком, и тогда все будет хорошо.
– А иначе не будет? Что за трагизм в голосе, Ниночка? У нас ведь сегодня праздник. Мы к этому шли пять лет.
Так себе пьеска, и роль, которую она себе выбрала, совершенно ей не идет. Но, может быть, второе действие будет получше?
– Праздник? Ну да. День любви и согласия. Ты ведь любишь меня и со всем согласишься? – Нина печально улыбнулась. – Не правда ли?
– Все зависит от того, что именно ты хочешь мне предложить.
Смерть, разумеется, уж в этом сомневаться не приходится, все равно, в чем она будет – в бежевом или в черном. И изумрудная капля ни на что повлиять не сможет. Результат предопределен.
Результат предопределен, Ниночка. Ты уже проиграла. Даже если ты в черном платье, наперекор в черном.
– Хорошо, – она улыбнулась бледной, болезненной, желтовато-зеленой улыбкой. – Я постараюсь быстро. Значит, беру на свой вкус. – Нина выбралась из машины.
– Твой вкус и есть мой. – Анемичная лесть, но не стоишь ты, милая, ей-богу не стоишь полнокровного комплимента.
– Ошибаешься, дружочек. Вкусы у нас всегда были разные.
Ну да, например, ему никогда не нравился Миша. Да и Павел совсем не в его вкусе.
– Однако нам это не мешало ладить.
Еще как мешало. И сейчас мешает, очень мешает. Но об этом потом. Нужно сначала доехать, здесь, в машине, несподручно обсуждать разницу во вкусах. Здесь вообще несподручно выяснять отношения.
– Жди. – Хлопнула дверцей, ушла.
Плохо, очень плохо проиграна сцена, а сценарий вообще ниже всякой критики. Эта рассеянная грусть не вытекает из страстных объяснений в любви, спонтанных, истеричных объяснений первого, телефонного, акта. Нелогична она и ничем не оправдана. Или это уже не игра? Печаль искренняя, оттого, что придется убить своего драгоценного мальчика? Не печалься, родная, тебе не придется этого делать. Мальчик спасет тебя от тягостной миссии. Неужели ты этого не чувствуешь? Мы ведь так хорошо научились понимать друг друга. Ты должна была догадаться, что твой маленький мальчик давно уже вырос, что он просчитал твой план и, конечно, придумал свой. Или ты догадалась? И грустишь о себе?..
А что, интересно, поделывает сейчас дурочка Катя? Все еще идет сквозь снега? Рассказывает страсти Гаврилову о чудесном воскрешении с последующим разоблачением? Заламывает руки у себя на Садовой, оплакивая несовершенство мироздания?