.
Культура обмана при дворе — тема знаменитой картины Бронзино «Аллегория любви и страсти», написанной в 1545 году. В это время Бронзино был официальным придворным портретистом Козимо Медичи, а Вазари работал в разных местах и завершал работу над «Жизнеописаниями». На картине оставлено зашифрованное послание о том, как изнурительна (а иногда и печальна) была жизнь при дворе. Никто не мог точно знать, кто друг ему, а кто только притворяется. Для трудолюбивого и дружелюбного художника, которым был Вазари, этот маскарад не представлял никакого интереса. И нет ничего удивительного, что он хотел отдохнуть от игр с личинами.
Теперь же, будучи в умиротворенном состоянии ума, Вазари «отправился во Флоренцию повидать мессера Оттавиано. Пробыв там несколько дней, я с большим трудом добился того, чтобы не вернуться на службу при дворе, как тому этого хотелось. Всё же я вышел победителем, приведя веские доводы, и решил, прежде чем за что-нибудь браться, поехать в Рим»[191]. Прежде чем разрешить своему протеже поездку в Рим, Оттавиано дал ему задание во Флоренции — скопировать портрет кисти Рафаэля, изображающий папу Льва Х и двух кардиналов: рано умершего Луиджи деи Росси и Джулио Медичи, будущего папу Климента VII. У Оттавиано был оригинал этой картины, но теперь Козимо хотел получить ее для своей герцогской коллекции — не как личную собственность, а как сокровище тосканского государства.
Художники XVI века довольно часто копировали известные произведения, и не только чтобы отточить собственную технику. Во времена, когда еще не было фотографий, копии позволяли разным заказчикам владеть одной и той же известной картиной. Копии могли заменить проданные или отданные картины, могли воссоздать шедевр старого мастера через много лет после того, как он оставил работу. После смерти Рафаэля Андреа дель Сарто представитель следующего поколения, делал копии его картин. Через столетие Питер Пауль Рубенс сделал единственно выжившую копию «Битвы при Ангиари» Леонардо, доказав, как важно это занятие для истории. Когда такие великие художники, как Андреа или Рубенс, делали копии, из-под их кисти выходили самостоятельные шедевры. С помощью красок они вели своего рода диалог с мастерами прошлого. Эти картины были и данью уважения, и способом обучения, и соревнованием, которое показывало, насколько новый художник приблизился в своем мастерстве к предшественнику. Существовала принципиальная разница между копиями и подделками (как мы увидим в следующей главе). Копирование всегда играло важную роль в обучении художников.
Тициан раз за разом писал кающуюся Марию Магдалину; всего обнаженных и одетых Марий было четыре штуки. Он снова и снова экспериментировал с вариациями на тему «Венера и музыкант». Караваджо написал по меньшей мере двух «Лютнистов», возможно, даже трех. А также два «Обращения святого Павла» для одной и той же часовни в Риме. Леонардо, который редко что-либо заканчивал, все-таки завершил две версии «Мадонны в скалах». В каких-то случаях, как, например, с кающейся Магдалиной у Тициана, художник обнаруживал удачный ход, который покупатель просил повторить — похоже, но не в точности так же. С другой стороны, в случае с «Обращением святого Павла» Караваджо оригинал оказался слишком сложным, если рассматривать его с близкого расстояния. И Караваджо по собственной инициативе заменил изображение более простым и драматичным по композиции. Две версии «Ужина в Эммаусе» (когда Иисус после воскрешения предстает перед двумя учениками) — это явные исследования одной и той же темы, выполненные в течение нескольких лет. Они разные по настроению, стилю и деталям. Современник Вазари Бронзино сделал копию собственной картины для алтаря Элеоноры Толедской по заказу некоего чиновника, который восхищался оригиналом, стоявшим в личной часовне Элеоноры.
Кроме того, художники копировали друг друга, как в случае с картоном «Битвы при Кашине» Микеланджело — работой, которая подстегнула Баччо Бандинелли стать рисовальщиком. Тициан копировал Рафаэля, Рубенс копировал Тициана, Делакруа копировал Рубенса. Когда в XVII веке семья Ингирами из Вольтерры вынуждена была продать потрет своего предка Томазо Ингирами кисти Рафаэля, чтобы выплатить игорные долги, она заказала копию придворному живописцу Медичи Джованни да Сан-Джованни. Ее и продали в конце XIX века бостонской коллекционерке Изабелле Стюарт Гарднер как произведение из мастерской Рафаэля[192]. До того как найденную в пыльном углу иезуитской семинарии в Дублине картину Караваджо «Предательство Христа» очистили от вековой грязи, она считалась поздней копией Караваджо XVII века средней стоимости. Теперь она, чистая и ярко подсвеченная, стала главным шедевром Национальной галереи Ирландии и считается лучшей работой Караваджо. Ценность произведения искусства пугающе тесно связана с таким тонким делом, как восприятие. Восприятие поначалу обесценивало «Предательство Христа» Караваджо, и восприятие же сделало ее настолько дорогой. В случае с Музеем Гарднер и портретом Томазо Ингирами найденное в архивах свидетельство о продаже, датируемое XVII веком, подтверждает, что эта работа была написана в Тоскане в XVII веке, а не в Риме, в мастерской Рафаэля, около 1510 года. И конечно, как выглядела «Битва при Ангиари», мы знаем только благодаря копии, сделанной Рубенсом по гравюре с исчезнувшего оригинала.
Групповой портрет Льва Х и двух кардиналов, заказанный Вазари, должен был заполнить пустое пространство в галерее Оттавиана, которое образовалось там, где раньше висел оригинал. К февралю 1538 года портрет был готов, и Вазари наконец мог ехать в Рим. Но теперь он путешествовал не один. Теперь он стал мастером и имел при себе подмастерье. Следующие пять месяцев он провел, «занимаясь… рисованием всего того, что я не успел зарисовать за время моих прошлых приездов в Рим, в частности того, что было зарыто под землей в гротах. Из архитектуры или скульптуры я не оставлял ничего, что я не зарисовал бы и не обмерил. Настолько, что я поистине могу утверждать, что рисунков за этот промежуток времени я сделал более трехсот, от которых впоследствии в течение долгих лет я получал и радость, и пользу, пересматривая их и освежая в себе память о всех вещах, виденных мною в Риме»[193]. В письме к Пьетро Аретино Вазари писал: «Про себя могу сказать, что в этом году… всё, что я делал здесь [в Риме], это рисовал. Я скопировал все величайшие чудеса Рима»[194]. Для тосканских и римских художников рисунок был самым главным. Именно он позволял раскрыть тайны мастерства древних и давал ключ к величию. Путешествие в Рим считалось необходимым для каждого серьезного художника. И так продолжалось вплоть до XIX века, когда столица европейского искусства переместилась в Париж.
Хотя Оттавиано Медичи продолжал убеждать художника, что надо бросить рисование и вернуться во Флоренцию, где началось правление благосклонного к искусству герцога Козимо, Вазари стоял на своем и оставался в Риме. Он писал Оттавиано так:
«Я принял решение остаться среди этих камней, преображенных умелыми руками гениев, которые превратили их в подобие природы лучше, чем могла бы сделать сама Природа в своих попытках заставить их дышать и двигаться… Я скорее хотел бы умереть и быть похороненным в Риме, чем прожить жизнь в другом месте, где безделье, лень и инерция покрывают ржавчиной красоту талантов, которые могли бы быть чистыми и прекрасными, а вместо этого стали темными и мутными»[195].
Регулярные заказы в Риме, Камальдоли и других местах, в которых бывал Вазари, помогали ему обходиться без участия в придворной жизни Флоренции. Ему даже удалось поработать на Козимо Медичи. В 1539 году герцог, которому едва исполнилось двадцать, женился на прекрасной дочери испанского вице-короля в Неаполе, Элеоноре Толедской. Свадьба проходила в Болонье. И, как обычно, множество художников пригласили украсить город временными декорациями. Вазари очень хотел повидать своего друга Сальвиати и потратил месяц на гигантский картон с эскизами для трех живописных панелей с двадцатью сценами из Апокалипсиса. (Тема кажется немного странной для свадьбы, но семья Толедо была очень набожной.) С собой Вазари привез трех помощников: Джованни Баттиста Кунджи, Кристофано Герарди и Стефано Вельтрони.
В последующие годы Вазари будут неоднократно высмеивать за то, что он полагался на подмастерьев. Но фактически он использовал их не более, чем другие мастера. Недовольство соперников Вазари скорее отражает его неумолимую (а для них непостижимую) способность всё заканчивать вовремя. Статуты цеха давали ему возможность продавать картины, а также нанимать подмастерьев и брать учеников. Большое количество помощников было признаком успеха.
Вазари со своими тремя подмастерьями едва ли выглядел необычно, но критики считали, что Вазари неспособен работать один. Чтобы приманить помощников на большой проект в монастыре Сан-Мишель в Болонье, Вазари пообещал пару алых шелковых чулок самому прилежному из своих подручных (в то время это был последний писк моды). В результате, поскольку его удовлетворила работа всех троих (или желая избежать участи Иосифа с его разноцветным одеянием), он подарил по паре чулок всем троим. На большой живописный цикл ушло восемь месяцев. И Вазари за него заплатили две сотни скуди, относительно небольшую сумму, если учесть, сколько было потрачено времени. Когда он снова вернулся во Флоренцию, он написал «Снятие с креста» для церкви Святых Апостолов. И получил за одну панель, на которую ушла лишь доля времени, потраченного на цикл, триста скуди. Цикл, как и множество других работ Вазари, к сожалению, потерян. Монастырь был уничтожен в 1797 году, и его богатства рассеялись. Осталось всего несколько картин.
В Болонье местные живописцы завидовали «маленькому человеку из Ареццо» (как его часто называли) и заставляли его чувствовать себя некомфортно. Похоже, он принимал это как должное, считая, что пренебрежение — признак зависти и локального патриотизма, а не чего-либо более значимого. Но когда он полностью изучил местный стиль, он уехал в Тоскану. «…Я тотчас же вернулся во Флоренцию, так как… болонские живописцы, думая, что я собираюсь обосноваться в Болонье и отбивать у них заказы и работы, не переставали мне досаждать; однако они этим доставляли больше неприятностей самим себе, чем мне, потешавшемуся над их, с позволения сказать, страданиями и всякими выходками»