Резкий запах дешёвого бренди заставил мисс Эппл скривиться. Тем не менее содержимое рюмки она послушно выпила, и щёки её слегка порозовели. Некая осмысленность появилась и во взгляде, она выпрямилась, перестав заваливаться набок, глаза её заблестели, наполнились слезами, и лицо исказила горестная гримаса, но тут уж мисс Гриммет была в своей стихии; утешающих слов в арсенале младшей гувернантки было с избытком, а уж кого утешать, ребёнка или взрослого – значения не имело. А потому, усевшись рядом с директрисой, она обняла её ровно так же, как обнимала плачущих воспитанниц, и, поглаживая, похлопывая, поправляя той волосы, выбившиеся из пучка, утирая бегущие по щекам слёзы, забормотала что-то ласковое и участливое.
Как ни странно, этот напевный речитатив успокоил и Оливию. Она, наконец, пришла в себя, и мозг её начал лихорадочно трудиться, припоминая мельчайшие подробности прошлого вечера и молниеносно протягивая сразу несколько нитей от одного события к другому. Эта мысленная схема представляла собой нечто вроде паутины: в центре её находилась фигура Энни, а за ней угадывались очертания сгоревшего флигеля и размытая, подёрнутая рябью, как вода в весеннем ручье, фигура Филиппа, который что-то пытался сказать ей, что-то кричал, хмуря брови и гневно сверкая глазами, и это отвлекало от чего-то важного, услышанного или увиденного совсем недавно.
«…я всем вам отомщу, каждому…», «…не только расскажу, но и покажу…», «…не позволю никому, даже Энни, лишить Сент-Леонардс шанса на спасение…», «Непотребство какое… В отель к нему бежит…», «…отобрали, обокрали…», «Я знаю много секретов, мисс Адамсон, вы просто удивитесь, если я расскажу…», «Семь зеркал разбей к удаче…», «Думали, я не знаю про Вестери-роуд…», «…лучше хлорал, он действует быстрее…»
Голоса звучали так отчётливо, что Оливия не сразу расслышала тихий шёпот мистера Бодкина:
– Мисс Адамсон, с вами всё хорошо?..
– Что?! – Оливия вздрогнула, когда тот легонько коснулся её плеча. – Да-да, спасибо, я в порядке.
Она отошла к стене и принялась думать дальше, но мысль уже ускользнула. Вестери-роуд, отомщу, хлорал… Да, хлорал! Она же сама, собственными руками, дала его Энни! Никто из присутствующих не имел возможности отравить девушку, ведь никто из них не прикасался ни к чашке, ни к склянке с хлоралом. Только доктор Гиллеспи, но снадобье из его рук Энни пить не стала. Оливия поморщилась, представляя, как воспримут этот факт полицейские, и заранее приготовилась давать объяснения.
Однако подготовка не понадобилась. Спустя сорок минут после звонка в полицию в Сент-Леонардс прибыл хмурый инспектор Тревишем с подтянутым и крайне серьёзным сержантом Добсоном. За ними следовали двое констеблей, а ещё в некотором отдалении демонстративно шествовал сэр Джеймс Фитцгеверетт, весьма бездарно скрывая радостное возбуждение под маской озабоченности.
– Господи, как их много… Это же просто несчастный случай, зачем так много полицейских? – прошептала мисс Данбар.
– Сэр Джеймс постарался, не иначе. Вот ведь мерзавец какой! Чтоб ему облысеть и коростой покрыться с головы до пяток! – выругалась вполголоса младшая гувернантка, и никто, даже мисс Эппл, её не одёрнул.
Сухо представившись старшим инспектором Скотланд-Ярда, что ввергло персонал в ещё большее недоумение, Тревишем сразу отправился в гостиную осматривать тело. Оливию он то ли не заметил, то ли предпочёл пока не раскрывать их знакомство.
Под конвоем констеблей все вернулись на кухню, расселись там в ряд и сложили руки на коленях, точно примерные ученики воскресной школы. Сержант Добсон и сэр Джеймс остались в коридоре, но услышать, о чём они беседуют, возможным не представилось, так как один из констеблей тут же плотно прикрыл дверь, и никто не посмел возразить.
Тикали часы на стене, тянулись минуты ожидания. В такие моменты даже самый законопослушный человек испытывает вполне понятную тревогу, но Оливия не могла избавиться от чувства, что почти все присутствующие нацепили на лица маски и безбожно переигрывают. Никто не задавал вопросов, не возмущался, не пытался что-либо выяснить – нет, все просто молча сидели, рассматривая собственные пальцы или посуду за стёклами буфета. Осторожно переглядывались только кухарка и обе гувернантки, да ещё у мистера Бодкина бурчало в животе, отчего он принимался тихонько покашливать и бросать тоскливые взгляды на остывающую кастрюлю с завтраком.
Старший инспектор Тревишем терпеть не мог, когда кто-то, не являясь вышестоящим начальством, вмешивался в его работу, хотя бы на это претендовал и достопочтенный, весьма уважаемый лорд с титулом. Да пусть даже граф или, бери выше, герцог – пиететом к знати старший инспектор не страдал и начинать в свои зрелые годы не собирался.
– …Нет, сэр, это вы меня послушайте. При всём уважении, но на это я пойти не могу. До выяснения всех обстоятельств и речи не идёт о том, чтобы распустить персонал и закрыть приют. Такое решение может принять Совет попечителей, главой которого, как я понимаю, вы являетесь, но только после окончания моего расследования, не раньше.
– Вы что это, серьёзно? Инспектор, вы понимаете вообще, что означает ваш отказ? – получив неожиданный отпор, сэр Джеймс часто заморгал и выпятил подбородок, отчего стал походить на помятого бульдога.
– Старший инспектор, если позволите, сэр.
– Харвуд заверил меня, что с вами не возникнет хлопот.
– Мне неизвестно, что Харвуд имел в виду, сэр. Я руководствуюсь сугубо интересами расследования, поверьте. Вот когда я закончу, вы сможете предпринимать любые действия, но лишь когда я закончу, не раньше того.
– Вы понимаете, что рискуете, инспектор? – сэр Джеймс, не отличавшийся терпением, сразу перешёл к прямым угрозам, но на Тревишема это не произвело большого впечатления.
– Что поделаешь, сэр. Работа такая.
Дав понять, что разговор окончен, Тревишем обернулся к сержанту:
– Добсон, вызовите кого-нибудь из персонала. Нам понадобится помещение для допросов. И доставьте сэра Джеймса, куда он скажет, а потом, как можно скорей, возвращайтесь, вы мне нужны.
Когда в коридоре появилась Оливия, инспектор даже бровью не повёл. Следуя за ней в приёмную директрисы, Тревишем спиной чувствовал негодование сэра Джеймса, и ему оставалось лишь надеяться, что он не зря поставил под угрозу свою карьеру и приобрёл недоброжелателя.
– Это приёмная мисс Эппл, сэр. Надеюсь, тут вам будет удобно.
Тревишем, пройдя внутрь, огляделся, и, захлопнув дверь кабинета, перешёл в наступление.
– Собственно, я ничуть не удивлён, мисс Адамсон, но всё же потрудитесь объяснить. Что вы здесь делаете?
– Меня взяли на место Филиппа, сэр, секретарём. Это ведь не запрещено? А что здесь делаете вы? Я имею в виду, разве несчастный случай в ист-эндском приюте должен расследовать Скотланд-Ярд?
– Разумеется, нет, – буркнул Тревишем, снимая новое пальто из превосходной шерсти и бережно устраивая его на вешалке. – Это дело уровня дивизиона, не выше. Однако его передали нам, потому что ваша драгоценная мисс Эппл умудрилась нажить себе влиятельных врагов.
И теперь я, видимо, тоже, с тоской подумал инспектор. На смену злорадству пришло понимание, что сержант не упустит случая в красках всем расписать его стычку с достопочтенным.
– От мистера Адамсона-младшего были известия? – на ходу осведомился он, принимаясь готовиться к допросам.
– Нет, сэр. Только то письмо, что я вам показывала, и больше ничего. Такое же, но без шифра, получила мисс Эппл, и с тех пор Филипп на связь больше не выходил.
– Скверно. Да, очень скверно… Просто хуже некуда.
Слова Тревишема относились к шаткой конструкции письменного стола, которому накануне порядком досталось от разъярённой Энни, но Оливия поняла их по-своему.
Услышав за спиной то ли всхлип, то ли судорожный вздох, часто предшествующий слёзным излияниям (а как человек, выросший с двумя сёстрами, инспектор превосходно разбирался в подобном), он тут же обернулся.
– Я не то имел в виду, мисс Адамсон! Да что с вами?!
Оливия и сама не могла понять, как так вышло, что слёзы вдруг покатились по её щекам одна за другой, и почему она не в силах прекратить этот постыдный процесс. Она попыталась зажмуриться, но ни это, ни глубокие вдохи, ни ладони, сжатые так крепко, что заныли косточки запястий – ничего не помогало. Разомкнула губы, но собственный голос показался ей чужим, и она заговорила шёпотом, срывающимся и хриплым:
– Понимаете, сэр, все уверены, все! И здесь, и вы сами, и отец – что Филипп просто сбежал, а я точно знаю, с ним что-то произошло, он никогда бы не уехал, не сказав мне, куда направляется! И пропали мясные консервы, и свечи, и мисс Лавендер куда-то уходит каждую ночь… Надо за ней проследить, сегодня же, сэр, непременно сегодня! И во флигеле сгорел Томас… Представляете, живой человек сгорел, Господи Боже!.. И доктор задаёт такие странные вопросы, но я же не могу прямо сказать, из-за чего я здесь, а пока я притворяюсь, что всё хорошо, жизнь Филиппа в опасности! И я никак не могу понять, почему его похитили, и времени остаётся всё меньше и меньше… А теперь вот ещё и Энни мертва…А вчера она сказала мне, что за Филиппом следили, и сказала, что знает, кто это был. И сразу после этого её убили! И это ведь я дала ей лекарство, понимаете? Я! А у неё к зубам пристала шелуха от орехов, и кожа на лице шелушится, потому что она вчера весь вечер рыдала, вот только она уже никогда не сможет умыться, не сможет почистить зубы, привести себя в порядок… Я… простите, сэр… простите… Понимаете, я первый раз в жизни осматривала тело, – и Оливия, сгорая от стыда за свою несдержанность, умолкла.
– А вот этого, мисс Адамсон, делать не следовало! – нахмурился инспектор. – Ничего не трогали?
Она покачала головой.
– Э, да вы переволновались. Ну ещё бы, – Тревишем моментально всё понял и усадил Оливию в кресло, предварительно выгнав оттуда нахалку, намывавшую пушистый живот. Кошка, которую в Сент-Леонардсе почитали с истовостью древних египтян, от такой наглости растерялась и вытаращила зелёные глаза.