Анна Болейн – в расшитом серебряной нитью платье и французском арселе, сияющем от обилия жемчужных бусинок, восседала на изящном креслице и, склонив головку к плечу, рассматривала себя в зеркало. Её миниатюрные фарфоровые ладони смиренно лежали на коленях, но взгляд куклы, обращённый к своему отражению, казался лукавым и хищным.
– Вы уж простите, ваше обезглавленное величество, мне оно сейчас нужнее, – с этими словами Оливия забрала из домика зеркальце в проволочной окаёмке и уселась на пол прямо тут, возле стеллажей.
С обратной стороны безделушки виднелись крошечные пузырьки. Оливия поднесла зеркальце к носу – клей был свежим.
– Семь зеркал разбей – к удаче! – напевала она про себя, пока кончиком ножа искала зазор между двух зеркальных пластинок. – Счастье ждёт нас…
Золочёная рамка мешалась, и Оливия решила ею пожертвовать. Отогнула лапки креплений, безжалостно смяла проволоку, поддела лезвием одну из пластинок, и в руках у неё оказалось то, из-за чего был похищен Филипп и убита несчастная Энни Мэддокс, ценой жизни оплатившая свою любовь к чужим секретам.
Пошатываясь от усталости, Оливия возвращалась к себе со странным ощущением нереальности происходящего. Теперь она знала, кто убийца, но знание это будто лишило её необходимой опоры. Потрясение оказалось так велико, что и стены, и пол под её ногами качались, точно она пересекала пролив на утлом судёнышке без капитана и команды.
Чудовищная ложь и не менее чудовищный поступок человека, которому она доверяла, лишили её веры в справедливость мироустройства. Веры, в которой Оливия, как многие очень молодые люди, с детства лишённые родительской заботы, на самом деле остро нуждалась, не признаваясь в этом даже самой себе. И вместе с верой в её сердце угасла надежда на то, что Филипп всё ещё жив.
Она потрогала лежащую в кармане улику, изобличающую преступника. Задула свечу, толкнула дверь своей комнаты, закрыла её на задвижку и какое-то время просто стояла, размеренно дыша и отгоняя подступившую панику.
На полу возле кровати маслянисто поблёскивало пятно.
Чувствуя, как сердце колотится о рёбра, Оливия подошла ближе. Ещё больше пятен, тёмных, зловещих – на половицах, на одеяле. В свете луны они казались почти чёрными.
Под одеялом кто-то лежал. Кто-то маленький, соорудивший из простыней и подушек бурундучью нору. Крошечная пятка в наполовину сдёрнутом носке высовывалась между железных прутьев кровати под странным, неестественным углом, и руки Оливии затряслись, чуть не выпустив блюдце со свечным огарком.
На подгибающихся ногах она подошла к стене и зажгла свет. Везде, куда ни посмотри, яркие тёмно-рубиновые мазки, и ещё этот запах… Сладковатый, с кислотцой, пробуждающий смутные воспоминания.
Оливия вернулась к кровати, наклонилась, окунула палец в блестящую лужу. В густой капле сиропа виднелись мелкие зёрнышки, и такие же застряли в потемневших от ежевики остреньких зубках Энди Купера, которые он принялся угрожающе скалить, когда с него сдёрнули одеяло. Мальчишка недовольно щурился, пытался лягаться и шипел, Оливия же от облегчения даже не нашла сил хорошенько рассердиться.
Утащив добычу из кладовой, Энди быстро насытился и уснул с двухфунтовой банкой варенья в обнимку, и постель теперь представляла собой жуткое зрелище, как и сам Энди, до ушей перемазанный липким ежевичным желе.
– Отшлёпать бы тебя хорошенько, – устало произнесла Оливия, хотя в жизни не тронула и пальцем ни одного ребёнка. – И зубы у тебя, Энди, просто ужас преужасный, но чистить их тебе я…
– …Зубы, как у обезьяны Хоппо, – вдруг хрипло сообщил Энди со знакомой интонацией. – Если бы у меня такие были, я бы ни за что и рта никогда не раскрыла, не то что улыбаться на людях.
Энди теснее прижал к себе полупустую банку, не замечая, что варенье льётся ему на грудь, а Оливия, ошеломлённая догадкой, застыла, почти не дыша и наблюдая, как ежевичный сироп струится по уголку подушки, стекает рубиновыми нитями на простыни и одеяло.
– Знаешь, Энди… – Оливия поднялась и трясущимися руками достала из шкафа непросохшее пальто. Переложила во внутренний карман всё, что обнаружила в комнате Энни, а также главную улику. Неловко оделась, не с первой попытки попав в рукава, и обмотала шею шарфом, совсем позабыв про шляпку. – Знаешь, если всё окажется так, как я думаю, то ты получишь целый мешок сластей, обещаю. И тянучек, и мармелада, и леденцов…
– Вот жалость-то, что леденцов там не было, – невинно заметил Энди в ответ и облизал палец, окунув его в варенье. – Фред сказал, у него как раз на примете сговорчивый малый имеется. Любит стекляшки, и чем дольше пролежали, тем больше платит.
И он то ли крякнул, то ли поперхнулся, изображая смешок. При всём своём таланте к имитации смеяться Энди не умел.
Когда Оливия погасила свет, он вновь завернулся в перепачканное одеяло и погрузился в блаженную дремоту. Липкие от варенья простыни ничуть его не беспокоили, ведь в былые времена Энди приходилось ночевать в местах и похуже.
Глава двадцатая, в которой Оливия идёт по хлебным крошкам, оставленным для неё Энни Мэддокс, после чего опять врывается в чужое жилище, но на этот раз не испытывает никаких угрызений совести
Залитый светом уличного фонаря, в ночную пору кабинет мисс Эппл приобрёл ещё большее сходство со старым обжитым чердаком. Оливия точно знала, что ищет – и поиски не заняли много времени. Пухлые папки со счетами за провизию для Сент-Леонардса лежали на самой верхней полке шкафа, и она вытащила их все, перенеся на подоконник.
Тридцать четвёртый, тридцать пятый, наконец, тридцать шестой год… Мясник, молочник, рыбник, бакалея… В отдельно подшитой пачке обнаружилось искомое.
Овсянка и цукаты, пряности и чернослив, чай и кофейные зёрна – и на каждом счёте адрес: «Джудит-лейн, 15».
Оливия пролистала счета ещё раз. Дешёвая желтоватая бумага, тёмно-зелёные чернила – и то и другое точь-в-точь, как в письме Филиппа с мольбой о помощи.
«Джудит-лейн, пятнадцать», – повторила Оливия шёпотом, понимая, что никогда в жизни не забудет этого адреса, что бы её там ни ожидало.
Она кинулась к столу, схватилась за телефонную трубку. Личный номер инспектора она знала наизусть, но из-за волнения несколько раз ошибалась цифрами, и приходилось начинать всё сначала.
Наконец, в трубке послышались гудки, а затем и хрипловатый спросонья голос старшего инспектора Тревишема.
– Инспектор? Инспектор, вы хорошо меня слышите? – зашептала она, прикрывая трубку ладонью. – Сэр, я знаю, из-за чего убили Энни. И знаю, кто убийца. Но самое главное, я знаю, где держат Филиппа! Да, на этот раз я абсолютно уверена!.. Сэр, уверяю вас… Да, абсолютно, и мне как никогда нужна ваша… Запомните, Джудит-лейн, пятнадцать… Нет, сэр, тут я не останусь, я поеду с вами. Простите, старший инспектор, но вы не можете этого от меня требовать. Тише, сэр, умоляю… Мы же не хотим тут всех перебудить?
Хорошо изучив характер Тревишема, секунд на восемь Оливия прижала трубку к воротнику пальто и только после этого вновь поднесла её к уху:
– …Так сколько времени вам нужно, чтобы добраться до пересечения Коди-роуд и Биддер-стрит? Договорились, я буду там через четверть часа. И пожалуйста, сэр, пришлите констеблей в Сент-Леонардс. Нельзя допустить, чтобы появилась ещё одна жертва.
К пересечению Коди-роуд и Биддер-стрит Оливия и инспектор прибыли почти одновременно.
Тревишем гнал автомобиль по пустым в этот час улицам Ист-Энда, наполняя предрассветную тишину визгом покрышек. Он подъезжал со стороны реки Ченнелси, Оливия же неслась по Твелвтрис-Кресент, мимо газового завода и гигантских газгольдеров в чугунной оплётке, и ветер свистел у неё в ушах, и полы распахнутого пальто развевались за спиной, будто птичьи крылья. Стайка бродячих собак, влекомая инстинктом, следовала за одинокой путницей пару кварталов, хотя так и не решилась приблизиться. Где-то в пути потерялся шарф, но Оливия этого даже не заметила.
Вылетев из проулка между высокими складами, она едва не угодила Тревишему под колёса, успев отпрянуть в последний момент. Заскрежетали тормоза, и губы инспектора за лобовым стеклом яростно зашевелились, глаза засверкали гневом.
Позволив инспектору отвести душу, Оливия открыла дверцу и рухнула на пассажирское сиденье.
– Не удивляйтесь, сэр, но Томас Хокли жив, его видела слепая девочка, когда он бродил по пепелищу, – быстро сообщила она. – Надеюсь, у вас есть оружие?
– Мёртвые ходят, слепые видят – и правда, что уж тут удивительного, – пожал плечами Тревишем, выруливая с узкой улочки на центральную дорогу, и пояснил: – Оружия у меня нет, мисс Адамсон, вы забываете, что я не в военном министерстве числюсь. Кто за всем этим стоит? Мисс Эппл?
– Да, сэр. Не знаю, почему я сразу её…
– Опыт, мисс Адамсон, – покровительственно утешил её инспектор. – Вам не хватает жизненного опыта. Я вот заподозрил её ещё на первом допросе.
Как только они выбрались на более-менее ровную дорогу, Тревишем утопил педаль газа до упора, и теперь автомобиль мчался наперегонки с ветром. Оливию откинуло на спинку сиденья, и она вновь принялась беззвучно молиться. В предрассветном тумане, наползающем с Темзы, мимо проносились колонны фабричных труб, кирпичные коробки пивоваренных и красильных заводов, шпили немногочисленных церквей – Тревишем скинул скорость, лишь когда они въехали в полутрущобный район неподалёку от доков Виктория.
– Карту, мисс Адамсон. Скорее всего, то, что мы ищем, находится в Бектоне, – отрывисто распорядился он, маневрируя среди ветхих приземистых строений Этель-роуд.
Развернув схему пересечения улиц, Оливия не сразу обнаружила дом под номером пятнадцать по Джудит-лейн, и машину пришлось развернуть в обратном направлении, отчего мотор натужно взревел и чуть не заглох.
Дальше двигались рывками, и лицо инспектора сравнялось цветом с багровой полосой на востоке, столько усилий пришлось ему приложить, чтобы не сквернословить совсем уж отчаянно при юной леди, хотя та и сама тихонько чертыхалась на каждом ухабе.