…Этих двоих связывала теперь общая цель, однако никак не общность методов её достижения, что ожидаемо вызвало новые препирательства и разногласия.
Перепалку мисс Эппл со старшим воспитателем прервал визит мисс Лавендер. Она появилась на пороге кабинета с таким решительным видом, что мистер Бодкин поспешил удалиться.
– Я на это согласия не дам, слышите?! – энергично заявила ему в спину мисс Эппл, ставя точку в разгоревшемся споре. – Дети должны спать под крышей, а эти ваши кемпинги, или как вы их там называете, сплошное варварство. Готовить еду на костре, спать в палатках… Может, ещё научить их стрелять из лука и ловить на ужин белок? Строить хижины из веток, карабкаться по деревьям, бить в тамтамы?
Мистер Бодкин вышел, пряча улыбку, а мисс Эппл перевела дух и напустилась уже на мисс Лавендер:
– У вас что, опять кто-то захворал? – поинтересовалась она так саркастично, как только могла. – Что с вашей тётушкой на этот раз? Ящур, куриная слепота, родильная горячка?
– У меня нет тётушки, мисс Эппл. Ни единой. Я пришла сказать, что была нечестна с вами. На самом деле я замужем, и муж мой серьёзно болен. Я обманула вас, мисс Эппл, но иначе вы не взяли бы меня в Сент-Леонардс, а мне так сильно нужна была эта работа… Разумеется, это не оправдание.
– Да уж, разумеется, – подтвердила директриса, устало вздохнув.
Пока она слушала историю Эвелин Лавендер, время от времени восклицая «О чём вы думали вообще?» и «Где была ваша мать? Как она такое допустила?», Оливию у кушетки спящей Бекки сменила заплаканная миссис Мейси, а доктор Гиллеспи, ни с кем не попрощавшись, покинул Сент-Леонардс, унося в потёртом саквояже злополучную тетрадь и немногочисленные пожитки, а в сердце горечь очередной неудачи.
Ему вдруг стал ненавистен Лондон и всё, из чего состояла его жизнь в этом городе. Вечная мышиная возня, вечная гонка – соперничество в университете, конкуренция в госпитале, льстивые улыбки вместо правдивых слов. Дешёвые меблирашки без намёка на домашний уют, скверная пища, вездесущий запах тушёной капусты. Барахтанье среди изнурительных дежурств и не менее изнурительных мечтаний вырваться из этого чёртова водяного колеса, в котором он вертелся мокрой обезумевшей крысой.
Расталкивая прохожих, не различая их проклятий в уличном гвалте, Фрэнсис Гиллеспи, подняв воротник пальто, мчался по людной Кловберри-роуд, убегая от самого себя и не догадываясь ещё, что бегство это обречено на поражение. Путь его лежал на вокзал Кингс-Кросс, и в этот же день поезд унёс его на северо-восток, в шотландские предгорья, где воздух свеж и целителен, а прерывистая гряда поросших соснами вершин баюкает сердце, будто ласковый оклик матери.
Ввиду всех событий, постигших Сент-Леонардс этим утром, воспитанникам позволили пропустить школу и отменили для них все занятия, и те, вдохновлённые таким неожиданным подарком судьбы, затеяли игры на лужайке перед домом. Через раскрытые окна в бальную залу, где проходила репетиция спектакля, проникали их выкрики и шумные споры, но юные артисты в большинстве своём стойко противостояли соблазну. Одна лишь Эмили всё время отвлекалась и, встав у окна, с завистью глядела на подружек, играющих в падающий мост.
Филиппа Оливия нашла в углу, где он, сидя на низкой скамеечке, терпеливо повторял с Джимми Томкинсом слова его роли. Благоухающий мылом и карболкой, брат выглядел усталым, осунувшимся, но ничуть не сломленным, и глаза его возмущённо сверкали, когда Джимми раз за разом делал ошибку в одном и том же месте. Наконец, он отпустил мальчика, взяв с него обещание прилежнее выучить роль, и Оливия тут же уселась рядом, касаясь Филиппа плечом и с облегчением чувствуя, как мир вокруг вновь обретает устойчивость и цельность. Она протянула брату булавку, которую забрала у леди Аннабель Сью Таунсенд-Ричмонд, и он бережно взял её, скрыв в ладони от посторонних глаз.
В зеркальном простенке с отпечатками детских ладошек близнецы отражались целиком. Оба с одинаково непроницаемым видом смотрели друг на друга, а потом, не сговариваясь, одновременно произнесли:
– У меня есть для тебя сногсшибательная новость, Филипп!
– Мне надо кое-что тебе сказать, Олив, но тебе это вряд ли…
Лица близнецов в зеркальной рамке исказила одинаковая усмешка.
– Ты первый.
– Нет, ты.
Понизив голос до шёпота, Оливия призналась:
– У меня больше нет дедушкиного изумруда20, Филипп. Этот камень, учитывая его историю, должен был послужить благой цели. Зато теперь я не приютский секретарь, а солидная дама-патронесса, – и она высокомерно вскинула подбородок и надула щёки. – Неплохая карьера за три дня, как думаешь?
– Значит, ты не будешь моим спонсором, – вздохнул Филипп. – Я решил снова попробовать, Олив, – пояснил он, видя недоумение сестры. – Знаешь, сидя в подвале, я многое обдумал. Время там тянулось бесконечно: я то засыпал, то просыпался, то стучал в потолок, а после падал на соломенный тюфяк…И в какой-то момент пришло осознание, что я могу никогда не выйти наружу. Не увидеть больше тебя, Грейс, тётушку Розмари, малышку Полли, дядю Себастьяна.
– Ох, прекрати! – Оливию передёрнуло.
– Прости. – Филипп сжал её ладонь и продолжил: – И тогда я пообещал себе, что если останусь живым, то больше не стану жить без цели. Не стану тратить драгоценные дни зря, понимаешь? Не стану откладывать жизнь на потом, как делал это раньше. И… В общем, я решил, что продолжу писать и ставить пьесы, так-то вот. Ты, верно, скажешь, что это пустое, никчёмное занятие, что, получив ещё один шанс, жизнью можно распорядиться намного лучше, правильнее. Например, стать доктором, или, не знаю… Возводить дома, в которых будут жить люди, печь хлеб, рождать детей. В общем, делать что-то для всеобщего блага, а не претворять в жизнь выдумки, которые испаряются, как только опустится занавес. Что скажешь, Олив? – спросил он, хмурясь. – По-твоему, я сошёл с ума? Ведь я уже пробовал, и меня постигла неудача. Глупо, наверное, после такого оглушительного…
– И вовсе не глупо. Начать всё заново – для этого требуется изрядное мужество, и у тебя оно есть, не сомневайся. И не было никакого провала, пьеса имела успех. А что до всеобщего блага и выдумок… Всеобщее благо, как говорит мисс Эппл, недостижимо, и я, пожалуй, с ней соглашусь. А выдумки порой способны дать нам передышку. Наполнить нас чем-то новым или же дать разуму и сердцу покой. Мир нуждается не только в хлебе и тёплых жилищах; нашим глазам и душам нужны красивые вещи. И вдохновляющие выдумки тоже, ведь реальность бывает сурова.
– Ты говоришь точь-в-точь, как мисс Эппл, – чуть насмешливо заметил Филипп.
– Ну, мне немножко хотелось бы быть на неё похожей. Наверное. Когда-нибудь потом, когда я наберусь жизненного опыта и обзаведусь седым пучком. Тогда я буду высоко-высоко задирать одну бровь и строго так на всех поглядывать, – она попыталась изобразить умудрённую годами пожилую леди, но не выдержала и рассмеялась.
Близнецы хохотали: Оливия ребячливо, звонко, простуженный Филипп хрипловато вторил ей, и оба разошлись ещё больше, когда к ним присоединился Энди Купер, верный своей манере незаметно подкрадываться из-за спины. Непривычные для себя звуки он повторял старательно, с завидным усердием, будто трудился над важным заданием, и его отмытая дочиста мордашка представляла комичное зрелище. Это был ещё не смех, но нечто очень похожее на него и внушающее надежду, что когда-нибудь Энди сумеет разрушить заклятье, сковавшее его рассудок.
– Кстати, маленький совет, – отсмеявшись, сказала Оливия. – На твоём месте я бы отдала роль Чудовища Присси, а Чародея – Бекки Дарлоу, как только она окрепнет. А из Эмили выйдет прекрасная белокурая дева в беде.
– Ты думаешь, Бекки справится? – с сомнением протянул Филипп.
– Поверь, этот ребёнок тебя удивит, – пообещала Оливия и, услышав деликатное покашливание, обернулась.
Опираясь на трость, позади близнецов стояла мисс Эппл.
– Привезли новую пишущую машинку, мисс Адамсон. Она уже в моём кабинете, на прежнем месте.
– О… В самом деле? – только и смогла произнести Оливия.
– Ну, я так и знала, что вы обрадуетесь, – сухо сообщила директриса, стараясь не рассмеяться. – Вынуждена напомнить, мисс Адамсон, что в данный момент вы всё ещё секретарь и всё ещё получаете жалованье. Нужно напечатать уйму писем, а также описи изъятия вещественных доказательств для вашего друга из полиции, а ещё составить реестры и подать в газету объявление. Жду вас у меня в кабинете через десять минут, и постарайтесь не задерживаться.
Она ушла, постукивая тростью, а за окнами приюта проплыл ярко-синий воздушный змей, детище мистера Бодкина и его подмастерьев. Он парил на уровне второго этажа и в медленном танце поднимался ввысь к облакам, бегущим над задравшими головы воспитанниками Сент-Леонардса, над Ист-Эндом, над Лондоном, над всем миром, в котором находится место и печалям, и радостям, и потерям, и обретению счастья.
Прибывший с официальным визитом старший инспектор Тревишем, придерживая шляпу, долго следил за его полётом, а после, войдя в холл и увидев на лестнице мисс Данбар в нарядном выходном платье с тугим пояском, в смущении застыл на пороге.
В сонме танцующих пылинок, вся осиянная светом, к нему спускалась ожившая Фьяметта, и старший инспектор замер, словно зачарованный Мерлин, не замечая, как из раскрытого портфеля осенними листьями сыпятся бланки допросов.
«Ну, час от часу не легче. Значит, к сентябрю нам понадобится ещё одна гувернантка. И на сей раз никаких исключений!» – твёрдо решила мисс Эппл, наблюдавшая эту картину с галереи над холлом. «Или к августу? И ещё надо выбрать подарочный сервиз… Незабудки? Примулы? Или мелкие розовые бутоны?..» – размышляла она, неслышно ступая по мягкому ворсу ковровой дорожки и опираясь на балюстраду, будто на тёплую ладонь старого приятеля.
Витражный потолок над галереей множил леденцовые солнечные блики, освещая ей путь, но мисс Эппл знала, что впереди Сент-Леонардс ожидают и ненастные дни. Однако будущее её не пугало. Прожитые годы заставили её по достоинству оценить нехитрую истину: нет резонов сожалеть о прошлом, оно не вернётся, и бессмысленно страшиться грядущего.