Здесь, сейчас мы надеемся и верим, сражаемся и побеждаем, и вновь и вновь убеждаемся в собственной стойкости и могуществе охраняющих нас сил. Все мы воины света, всякий на своём поприще, и, пока мы дышим, стежок каждого дня слагает узор наших жизней, и полотно это бесконечно, пока земной шар делает круг за кругом, пока восходит солнце и пока бьются наши сердца.
Эпилог
Двадцатого марта 1936 года, туманным пасмурным утром, в бортовом журнале Сент-Леонардса появилась запись о погребении Энни Мэддокс, и в этот же день Оливия Адамсон получила официальные документы, подтверждающие её право собственности на здание приюта со всеми прилегающими территориями, включая старый сад и маленький причал на реке Ли.
Условие, выдвинутое мисс Эппл, было соблюдено. В дальнейшем каждый год Оливия получала причитающуюся ей ренту, а со временем особняк и всё, что к нему прилагалось, должны были перейти во владение директрисы, а после завещаны избранному ею преемнику или преемнице.
Условия Оливии тоже были приняты, хотя и не без оговорок. Тем не менее мисс Эвелин Лавендер, невзирая на седьмой пункт устава, сохранила прежнее место наставницы и даже получила прибавку к жалованью, а когда Дерек Лавендер, её супруг, воспользовался протекцией инспектора Тревишема и обратился за помощью к доктору, специализировавшемуся на случаях военной контузии, и пошёл на поправку, то его приняли в приют на должность садовника. Чета Лавендер провела с мисс Эппл и её воспитанниками восемь счастливых лет, омрачённых лишь разразившейся в сороковые войной, но впоследствии им всё же пришлось покинуть Лондон и переехать в Кент, где они поселились в живописном доме, доставшемся Эвелин в наследство. Однако и они сами, и двое родившихся у них горластых мальчишек всегда были желанными гостями в Сент-Леонардсе.
Старший инспектор Тревишем, упрочив своё положение в Скотланд-Ярде блестящим раскрытием дела о международной контрабанде, не преминул написать докладную в семи экземплярах со всеми необходимыми резолюциями и синими печатями об отстранении от должности сержанта Добсона и переквалификации того в констебли. Симпатий среди нижнего эшелона ему это не добавило, но построение карьеры – дело такое, бывают и потери. А бывают и находки, и погожим мартовским вечером, подходя к зданию Альберт-холла под руку с разрумянившейся от волнения мисс Данбар, надевшей по такому случаю свою лучшую шляпку, Гектор Тревишем благодарил судьбу за причудливый лабиринт событий, обернувшийся для него бесценным подарком.
Цепочку, по которой золотые со́лиды римского периода переправляли на континент, удалось отследить полностью. Все пособники Томаса и Элизабет Гриммет, участвовавшие в этой афере, оказались замешаны и в других контрабандных делах, так что у старшего инспектора выдалась беспокойная весна и крайне напряжённое лето.
Некогда было скучать и мисс Эппл. Случившееся в стенах Сент-Леонардса быстро стало достоянием гласности, а шумиха, силами газетчиков поднявшаяся по поводу найденного на Джудит-лейн клада, способствовала небывалому спросу на домики с кукольными королевами по обе стороны пролива.
Будучи весьма практичной особой, мисс Эппл не упустила случая этим воспользоваться. И швейный, и реквизитный цех, так же, как и столярная мастерская мистера Бодкина, пополнились наёмными умельцами. Что ни день, работа кипела – разрисовывались кукольные личики, шились бархатные и парчовые одеяния, покрывались затейливой вышивкой драпировки. Ярды золочёной проволоки и тесьмы, сотни катушек шёлковых ниток, фарфоровые головки в ящиках, набитых ватой – фурнитура и прочие принадлежности прибывали в Сент-Леонардс каждые две недели, и с той же периодичностью отправлялись к новым берегам рыжеволосые Елизаветы и надменные Анны, Екатерины Арагонские и монументальные Виктории. В каждом королевском жилище на стене красовалось зеркальце в ажурной золотой рамке, и вскоре эта деталь превратилась в известный фирменный знак.
Дела пошли настолько хорошо, что через несколько лет мисс Эппл осуществила давнее намерение и кардинально перестроила западное крыло особняка, после чего Сент-Леонардс принял на борт ещё сорок четыре воспитанника. Численность персонала тоже увеличили, и миссис Мейси, наконец, обзавелась помощницей, а впоследствии и душевной подругой, с которой так славно почаёвничать и перемыть косточки остальным, когда все дела переделаны и в духовке подрумяниваются коричные слойки.
Жизнь мистера Бодкина тоже заиграла новыми красками. Взяв на себя командование западным крылом, он удовлетворил свои амбиции, и это пошло ему на пользу. Стычки с мисс Эппл, само собой, не прекратились, но теперь этих двоих всё же можно было назвать соратниками, а не соперниками, отчего Сент-Леонардс только выиграл. Кроме того, их объединяло ещё и совместное противостояние любым инициативам, исходящим от нового попечителя. Согласно уставу, этот статус предоставлял Оливии право выдвигать на общий совет идеи о нововведениях и модернизации, и вот им-то эти двое сопротивлялись так слаженно и яростно, что это превращало их в невероятно сплочённых союзников. Отчасти с этой целью Оливия и ввязывалась в эти бесполезные прения, но всякий раз ей приходилось незаметно щипать себя под столом, чтобы не рассмеяться и не выслушивать потом гневные отповеди.
Что касается доктора Гиллеспи, то его жизнь сложилась совсем не так блестяще, как он того ожидал. Никаких значимых открытий в медицине ему совершить не удалось. Ничем не подтверждённая вера в собственную гениальность сослужила ему недобрую службу, отталкивая даже тех, кто был к нему расположен. Мыкаясь то там, то здесь, он всё же скопил небольшую сумму и уехал сначала во Францию, а после, как намеревался, в Бухарест. Чем уж он там занимался, бог весть, но на родину, в Шотландию, доктор вернулся постаревшим и измученным, а также пристрастившимся к дешёвому бренди и крепкой сливовой настойке. От окончательного падения в пропасть его уберегла сломанная нога некой немолодой и не слишком привлекательной мисс, которой он, следуя данной когда-то клятве, оказал первую помощь. Через полгода после того как судьбоносная нога вернулась к исполнению своих обязанностей, Фрэнсис Гиллеспи принёс ещё одну клятву, тоже при свидетелях, но на сей раз в церкви.
Как ни странно, этот брак оказался в меру счастливым. Новоиспечённая миссис Гиллеспи, дочь сельского врача и сестра городского, женщина волевая, но не нашедшая до сих пор достойной точки приложения своих сил, взялась за дело с умом, и уже через год доктор Фрэнсис Гиллеспи возобновил практику и превратился в убеждённого трезвенника. К супруге он относился с уважением и жизнью своей, в общем-то, был доволен, хотя прежняя вера в собственное могущество покинула его навсегда.
Случившееся с Бекки тоже стало наглядным примером того, как порой велика расплата за ложь. Если поначалу самые впечатлительные дети и посчитали случившееся местью разгневанных духов, то уже к лету не осталось ни одного воспитанника, жалевшего о том, что ночные камлания прекратились. Бекки всё равно считали ловкачкой – шутка ли, всю жизнь морочить взрослых, притворяясь слепой, – а вот Присси Безивуд на время подвергли остракизму. Её непреходящая уверенность в собственном уме и находчивости ещё могли бы снискать уважение, но неизбывная насмешливость и желание властвовать над умами и душами отторгли от неё даже верных сторонников. Присси вступала на долгий и сложный путь взросления, и мисс Эппл ещё не раз предстояло лежать с холодной салфеткой на лбу от её выходок. Впрочем, жизнь оказалась к девочке благосклонна. Спустя полтора десятка лет Забияка Присси превратилась в очаровательную Присциллу Безивуд-Комински, обожаемую супругу польского скульптора и весьма успешную владелицу небольшой галереи в Сохо. Никуда не исчезнувшие острый язычок и пристрастие к эпатажным затеям могли бы ей навредить, но в богемном обществе свои правила, и Присси снискала славу обворожительной нахалки с добрым сердцем и превосходным художественным чутьём.
Судьба Энди Купера тоже сложилась вполне благополучно. Взрослея, ему пришлось многому учиться, и путь этот был весьма не прост. Некоторые стороны жизни так и остались ему недоступны, однако Господь, как в очередной раз убедилась мисс Эппл, всегда готов раскрыть ищущему новые двери. У Энди обнаружился настоящий дар к музыке, правда, лишь к ударным инструментам, где его врождённое чувство ритма позволяло ему проявить себя наилучшим образом. Когда это выяснилось, в стенах приюта поселились литавры, барабаны и особый предмет неугасимой ненависти миссис Мейси, страдающей мигренью – ирландский бодхран с колокольчиками. В дальнейшем Энди стал основателем сент-леонардского оркестра, который пользовался в Бромли немалой популярностью, и без которого не обходилась ни одна свадьба и ни одни похороны. Его статная фигура с преувеличенно радостным или печальным выражением лица (в зависимости от характера мероприятия), стала привычной на улочках Восточного Лондона, он обрёл друзей и достойное место в жизни, но избавиться от тяги к блестящим круглым вещицам так и не сумел, отчего получил прозвище Энди-Сорока, а музыкальный коллектив под его началом прозвали «Сорочьим оркестром».
Мисс Эппл прожила долгую, наполненную трудами жизнь, оставаясь бессменным капитаном Сент-Леонардса и исполняя свой обет, данный так давно, что и слова его уже стёрлись из памяти. Во многом она оказалась права. Никто не имеет права решать, какое будущее кому уготовано. Среди её воспитанников нашлось место и врачам, и адвокатам, и политическим деятелям, в том числе двум представителям палаты общин, о чём мисс Эппл любила частенько напоминать мистеру Бодкину. Со временем в её приёмной даже пришлось поставить особый шкаф, предназначенный для альбомов с фотографиями выпускников Сент-Леонардса и их писем, присылаемых изо всех уголков Англии и континента.
Что же до близнецов, то Оливия ни дня не пожалела о своём решении расстаться с изумрудом. И ей, и Филиппу предстояло множество новых встреч и дорог, радостей и испытаний, но одна мысль, что где-то есть дверь, всегда готовая открыться для них, наполняла обоих чувством тепла и безопасности.