— Все, что они могут дать, эти римляне, люди Запада, и ваш «великий» Рим, их техника, и их логика, всему можно научиться. А чему не научишься, так это восточной силе видения, святости Востока. Народ и бог, человек и бог, на Востоке они едины. Но это незримый бог: его нельзя увидеть, вере в него нельзя научить. Человек либо имеет его, и ощущает в себе, либо не имеет. А вы пытается это отнять, вторгаясь в наши земли, в наши дома.
«Вечно эти евреи! Везде становятся они поперек дороги со своей дурацкой наивной верой в пустоту, «оберегающую» их. И этот провинциал туда же клонит, или только пытается показать себя наивным простаком. Почему люди слушают его понятно. Но ради чего они идут за ним, зная, что обречены? И все же он боится. Это не видно, но чувствуется. Боится того, что жизнь может для него оказаться не так уж длинна или же…». Фракиец пытался понять этого простодушного юношу, стоящего перед ним. С проблемой можно быстро разобраться, и прямо сейчас, или же оттянуть до того времени, когда это возможно пригодиться. Ручной подстрекатель, может оказаться полезным, когда это нужно, смирно при этом сидя, когда требуется. При теперешнем императоре Восточный отдел в Иудее стал центральным пунктом всей государственной политики. И поэтому ни один сегодняшний вопрос в кабинете императора не разрешался без заключительного мнения Фракийца.
Сейчас у парфянской границы политика на Востоке развивается очень удачно. Император ужален честолюбием, он мечтает расширить сферу римского влияния вплоть до Инда. Великие таинственные походы на далекий Восток, о которых Рим мечтает уже целое столетие, казавшиеся еще поколение назад наивными мальчишескими фантазиями, стали теперь предметом серьезных обсуждений. Авторитетные военные генералы разработали свои планы. И министерство финансов после тщательнейшей проверки заявило, что средства могут быть предоставлены. Вот только все это останавливает маленькая Иудея.
Мир сегодня был римским, в мире этом царило равновесие, благодаря единой греко-римской системе. И только жалкие непокорные евреи мутили, не желали признавать неоценимое благо этой мощной, объединяющей многие народы империи. Великий торговый путь в Индию, предназначенный вести греческую культуру на самый дальний Восток, не мог быть открыт, пока этот надменный, упрямый народ «незримого Бога», как они себя называли, не будет окончательно растоптан. К сожалению, при дворе слепы к тому, чем угрожает Иудея. Много странного в этой Иудее. В Генисаретском озере жила рыба, которая кричала. Все, что ни сажали на содомских полях, чернело и рассыпалось прахом. Мертвое море держало на своей поверхности любого человека — умел он плавать или не умел. Все здесь было необычайнее, чем где-либо.
И никогда эта маленькая нелепая провинция не могла лояльно подчиниться господству римлян, как подчинялось ему столько других, более обширных и мощных стран. Их бог не ладит с другими богами. В сущности, Иудея все время находится в состоянии войны, и смута в ней не утихнет, внутренняя война будет продолжаться. И планируемый новый Александров поход окажется невозможным, пока Иерусалим не разрушат. В смелом проекте нового Александрова похода на Восток есть только одно уязвимое место: это иудейская провинция. Она лежит как раз на пути движения войск. И нельзя начинать великого дела, пока столь сомнительная точка не будет прибрана к рукам и укреплена.
Но возможно и не стоит здесь спешить, считают некоторые в кабинете императора. Как знать, может эти «Освободители Израиля» вполне еще, могут пригодится, в будущем. Но как утихомирить их сейчас, чтобы можно было начать беспрепятственно поход на восток? В императорском дворце веет доброжелательный ветер, дьявольски благоприятный для этих евреев. Они раскинули свои сети везде, добрались и до самого Рима. Они засели даже в финансовом управлении. Умные иудеи не бросают открытый вызов Риму, как этот Нахум со своими бреднями — те кто смыслит что-то, проникает изнутри. Только за последние три года в списки всадников было внесено двадцать два еврея. Они проникали на сцену, в литературу. Разве не ощущается почти физически, как они своими нелепыми суеверными книгами разлагают империю? Другие члены кабинета его величества улыбаются, когда начальник Восточного отдела и политики Рима в Иудее, знаменитый и влиятельный, Клавдий Фракиец, об этом заговаривает — они считают это просто иудейской манией и страхом. Но он-то знает, что с ними, с этими суеверными евреями, невозможно жить в мире. Это фанатичный, суеверный, до сумасшествия, высокомерный и надменный народец. И они не успокоятся до тех пор, пока их окончательно не укротят, пока не сровняют с землей их дерзкую столицу, пока не сожмут в свой кулак.
— А что если у меня будет к вам предложение, юноша? Поднимая народ Иудеи против Рима, вы не получаете ничего, абсолютно никакого проку от этого. Вы не можете сказать, чего добьетесь этим. Но при этом создаете вооруженную партию ненавистников Рима. Вооружаете их. Или думаете, что мы не знаем об этом?
— Мы хотим защитить свой дом. И неважно как. Мы не верим в пустые слова и ваши россказни. Против грубой силой необходимы не только слова, но и такая же сила. И наш Бог предоставить ее нам.
— Именно для того, чтобы удержать военную партию от необдуманных агрессивных действий, ей следует пойти навстречу. Свободное население Галилеи состоит на сорок процентов из евреев и на шестьдесят из греков и римлян. Однако в городском самоуправлении евреи имеют большинство. Они тратят их не на потребности жителей. Так почему бы вам не начать с них свое «освобождение»? Добейтесь справедливости от них. А мы вам поможем.
— И вот острие копья, вы предлагаете нам направить против своего же народа? Вы хотите гражданской войны. И бравые римские легионы придут рассудить дикарей, за коих вы нас считаете?
— Вам стоит понять, как римское зло ничтожно в сравнении с той чудовищной несправедливостью, что творится у вас дома. Вы просто не хотите замечать, что все беды, в которых вы обвиняете Рим, идут от вас же, и от ваших правителей. Мы предлагаем помощь, а вы отторгаете ее. Главный город Иудеи, провинции, столь важной для всей нашей восточной политики в целом, ныне действующим избирательным законом фактически отдается в руки небольшой кучке ваших еврейских богачей. Но вы смирились с этим, направив почему-то весь свой гнев на нас, на Рим.
— У нас есть враг. И мы прекрасно знаем его в лицо. Я смотрю прямо сейчас на это лицо. Лицо врага нашего. Мир может быть сейчас и римский, но время придет, и мы заявим о себе…
— Только если мы позволим вам. Помните об этом, юноша. Вам стоит понять, что у нас достаточно и общих врагов. Так почему же вы не хотите направить на них свое недовольство. Остановитесь, и я пока только прошу вас. Примите то, что дают вам. И не мешайте.
— Знаете, а ведь я, как и многие, боялся вас, боялся Рим, когда шел сегодня сюда. Боялся когда начал говорить с вами. Но сейчас этого страха уже нет. Вы хотели, чтобы я понял, и я действительно понял одну вещь. Если вы так сильны, как пытались меня убедить, то делали бы это не словами, а действиями. Но вы ведь также боитесь, в открытую, выступить против нас, «Освободителей Израиля», истинных сынов своей страны. Вы боитесь нас.
— Одно дело боятся, и пытаться договориться с вами, юноша. Другое же дело, когда нам просто не выгодно было бы вести прямо сейчас войну с Иудеей и вводить сюда дополнительные гарнизоны, которые должны быть направлены на другие цели. Но добиться силой вашего смирения, мы всегда успеем. Так прислушайтесь, юноша. Вам все же стоит одуматься, прежде чем вы сегодня выйдите отсюда.
— Время сомневаться прошло. Теперь настал черед наших действий.
— Смотрите, чтобы ваши действия не привели вас в могилу, вместе со всей Иудеей. Иерусалим будет растоптан, я вам обещаю, если вы не образумитесь. — Он слегка выпрямился, вытянув ногу, обутую в красный башмак на высокой подошве, и отвернулся, показывая, что этот разговор окончен.
Последнее предупреждение. Вот и все, чего он добился в эту ночь. Нахуму ничего не оставалось, как покинуть резиденцию Фракийца в разочаровании, но с твердым намерением заявить вскоре о себе, и о своих намерениях против Рима официально. «Мы можем стать сильнее». Достаточно он боялся и скрывался. Как он и сказал, время решительных действий пришло. Освобождение.
Покидая покои Фракийца, в сопровождении двух ликторов, он вновь не заметил странно мельтешащей между ними тени. Небольшая черная тень, во время всего разговора, скользила мягко от одного к другому, накладываясь на их собственные тени. И ни Нахум, ни Фракиец, как ни один из его ликторов охраны, так и не заметили этой необычной тени, скользящей рядом с ними. Тени, которую не отбрасывал никто из присутствующих в саду в эту прохладную тихую ночь.
Так никем и незамеченная, тень проскользнула под кушеткой Фракийца, когда ликторы покинули его, отправившись сопроводить сегодняшнего посетителя. Тихо и безмолвно, тень, приподнявшись, черным месивом, с земли, устремилась к лежащему и ничего не подозревающему Фракийцу. Тень покрывала собой все, заслоняя от его взора окружающий сад. И если бы он не закрыл глаза, наслаждаюсь ночной тишиной, и раздумывая о дальнейших своих шагах, Фракиец, конечно же, заметил бы обволакивавшую его тень. Но ничто не нарушало его покой в этот момент, и тень продолжала обволакивать Фракийца, накрыв вскоре его полностью.
Раскрыв глаза, от внезапного приступа удушения, Фракиец увидел лишь безмятежную мрачную пустоту, поглощающую все внутри себя. Дыхание сбивалось, дышать было все сложнее, сердце учащенно билось, чуть ли не выскакивая из грудины. Воздух словно пропал в этой теневой пустоте. Он не смог ни позвать охраны, ни уж тем более сопротивляться — все произошло мгновенно. Тень полностью накрыла его, втянув в свою пустоту всю жизнь. Он так и не успел осознать того, что с ним произошло, как тень полностью поглотила его, быстро и болезненно лишив его жизни. Один из влиятельнейших людей в Иудее умер этой ночью от смертоносного удушья, и в полной тьме одиночества. Все это произошло в абсолютном безмолвии, при слабом лунном свете, в котором отражались черная тень.