Пес сердито смотрел на Серегу своими большими карими глазами и рычал.
– Ты чего? – спросил Серега, который любил собак и ничуть не боялся их. – Чего сердишься?
Вдруг ему пришло в голову, что именно этого пса видели врач и шофер «Скорой». Они его называли уродом.
Ну и ну, слепые, что ли?! Да он же красавец!
– Иди сюда, – ласково сказал Серега, – ну иди, не бойся, я тебя поглажу! Тебя как зовут, а?
Интересно, хоть один человек получил от собаки ответ на этот вопрос?
Вряд ли… Вот и Серега не попал в число везунчиков.
Пес глянул на него с прежней неприветливостью – и вдруг уставился на стену.
Серега повернулся и тоже посмотрел туда. На стене висел старый пластмассовый градусник, которым измеряют температуру в помещении. Он был практически разбит, трубка наполовину отломана, осталась только шкала с цифрами.
Чем мог градусник так заинтересовать пса, Серега решительно не понимал.
– Ты чего уставился? – спросил он, однако пес не ответил и отпрянул за угол.
Наверное, испугался Валентина, который в эту минуту вернулся с крыльца.
По его унылому лицу Серега сразу понял, что дозвониться никуда не удалось.
– Глухо, как в танке, банке и госбанке, – буркнул Валентин. – Вообще значка сети нет! Интернет тоже не работает, а вай-фай, наверное, в этих краях считается междометием, выражающим восхищение!
Серега хрюкнул.
– Что с тобой? – забеспокоился Валентин. – Тебе плохо?
– Нет, – пробормотал Серега. – Мне смешно! Понимаете, мы в школе французский учим. А по-французски wi-fi произносится не «вай-фай», а «ви-фи». И наша учительница говорит, что это напоминает междометие, выражающее неодобрение. Ви-фи, фи-фи, понимаете?
Валентин ухмыльнулся:
– Да, правда похоже на фи-фи… Ну ладно, о лингвистических тонкостях мы в другой раз поговорим, ага? А сейчас… Вот что, Серега Николаевич. Сейчас давай поступим так. Я поеду по направлению к Нижнему и буду искать зону дозвона. Вызову помощь и вернусь!
– Слушайте, а почему мы не можем поехать с вами? – так и подпрыгнул Серега. – Положим Марин… в смысле, девочку эту на заднее сиденье, а я сяду рядом, буду ее придерживать, чтоб не свалилась. Так же быстрей будет! А то пока вы вызовете «Скорую», пока она приедет…
– Эта здравая мысль мне тоже приходила в голову, – кивнул Валентин. – Но как пришла, так и ушла. Понимаешь, я просто боюсь за девочку. Вдруг у нее перелом основания черепа? Или позвоночник сломан? Тогда ей полная неподвижность нужна! Достаточно я ее таскал, возил… Лучше пусть лежит на каталке. А ты за ней присмотри, Серега. Я мигом вернусь!
Сереге послышалось собачье тявканье. На сей раз совсем не злое, а тоскливое.
Даже с подвыванием!
Если бы Серега был псом, он бы тоже сейчас тоскливо затявкал и даже начал подвывать, потому что ему ужасно не хотелось, чтобы Валентин уезжал! Но он не был псом, это первое, а во-вторых, стыдно распускать нюни перед этим человеком, который смотрел на него с надеждой, как на равного себе, как на тоже совсем взрослого.
– Ладно, – тихо сказал Серега. – Давайте поезжайте… Только возвращайтесь скорей, пожалуйста!
– Слово даю, – внушительно сказал Валентин и выскочил на крыльцо.
Хлопнула дверца, взвыл мотор, потом он затих – и Серега остался один.
Николай Ильич Сапожников, прижав трубку к уху, в очередной раз слушал длинные гудки. Телефон Сереги не отвечал, хоть тресни! Сначала Сапожников ругался на растяпу сына, потом ругаться перестал и начал потихонечку Серегу упрашивать:
– Ну Серега, ну сынуля… ну возьми трубку! Ну возьми!
Вот уже два часа Сапожников-старший не мог связаться с младшим, и ему было очень не по себе. Николай Ильич всегда посмеивался над женой, которая сразу начинала воображать всякие страсти-ужасти, если сын где-то задерживался, но сейчас почему-то было не до смеха. Ничего не мог с собой поделать: мерещилась какая-то отвратительная ерунда.
Крушение поезда, например. Или нападение террористов, захват заложников… В общем, всякие страсти-ужасти, которые очень мешали сосредоточиться на работе.
Работа состояла в том, что Николай Ильич в двадцатый или тридцатый раз перечитывал акты вскрытия трупов заключенного и надзирателя – и снова убеждался, что не ошибся: оба были безнадежно мертвы.
Мертвы… но один был похищен из могилы, а другой сбежал…
Зачем похищен? Как сбежал?!
– За-га-доч-но… – задумчиво повторил Сапожников и только протянул руку, чтобы опять нажать на цифру 8 на клавиатуре своего мобильного, как этот самый мобильный разразился звонками, а на дисплее высветился номер.
Серегин номер!
Николай Ильич сказал радостно:
– Ага!
Слава богу, нашелся! Теперь вполне можно успокоиться и изругать Серегу за то, что заставил отца нервничать.
– Ну, попадись ты мне только… – сказал он грозно, нажав на клавишу ответа.
– И что будет? – отозвался насмешливый голос.
Голос был не Серегин. Незнакомый мужской голос!
– Кто это? – быстро спросил Николай Ильич. – Почему вы звоните с этого номера? Как к вам попал телефон моего сына?
Вообще-то он понимал, что задает дурацкий вопрос. Как-как… да вот так! Растяпа Серега где-то посеял свой мобильник (между прочим, уже третий по счету!), этот незнакомец его нашел, просмотрел адресную книгу, увидел контакт под названием «Папа» – и позвонил.
Теперь последует одно из двух.
Первый вариант – незнакомец благородно сообщит, как его найти, чтобы он мог безвозмездно, то есть даром, вернуть растяпиному папе телефон.
Второй вариант – незнакомец не захочет возвращать телефон безвозмездно, то есть даром, и назовет сумму, за которую готов с ним расстаться. А растяпиному папе придется решить, стоит ли бэушная и изрядно покоцаная Серегина «Нокия» того, чтобы выкладывать за нее какие бы то ни было деньги.
Однако Сапожников ошибся.
Незнакомец предложил третий вариант!
– Этот телефон я у вашего сына забрал, – спокойно сообщил он. – Забрал именно для того, чтобы позвонить вам. Ведь это вы – Николай Ильич Сапожников, проводивший вскрытие тела одного заключенного, умершего от инфаркта во время побега из тюрьмы?
– Что? – растерялся Сапожников. – При чем тут… вскрытие? Где мой сын?
– Ваш сын у меня, – с прежним спокойствием сообщил незнакомец. – А у вас – сердце моего отца.
– Чт-то?.. – с запинкой спросил Николай Ильич.
– Сердце моего отца, – повторил незнакомец. – Меня зовут доктор Краев. Мы с вами отчасти коллеги. Вы – патологоанатом, я – реаниматор… – Он подумал и уточнил: – В некотором роде.
Николай Ильич не понимал, как можно быть реаниматором «в некотором роде». Реанимация, как известно, – меры по спасению человека, который находится в состоянии клинической смерти. Реаниматор пытается восстановить жизненно важные функции организма… Как это делать «в некотором роде»?!
Впрочем, сейчас было не до профессиональных тонкостей.
– Я ничего не понимаю, какое сердце?! – воскликнул он. – Какого отца? Вы сумасшедший?!
– Не больше, чем вы. Скажите, вы ведь захотите похоронить своего сына целиком? Вот и я хочу, чтобы трупу моего отца было возвращено сердце. Пока у него в груди пустота.
– Похоронить сына?.. – пробормотал Сапожников, чувствуя, что у него в груди тоже образуется пустота. – Я захочу похоронить сына целиком?! – И закричал, не слыша своего голоса: – Где Серега?! Где мой сын?! Он жив?! Отвечайте, вы, как вас там?!
– Доктор Краев, – спокойно произнес голос, звук которого казался Сапожникову чудовищным. – Ваш сын жив. И цел. Пока. Вы можете забрать его в больнице неподалеку от станции Погосты. Это на полпути между Нижним и Суроватихой. Вы должны успеть приехать до полуночи. На перекрестке за станцией, рядом со старым указателем, ваш вишневый «Рено» будет ждать машина «Скорой помощи». Она сопроводит вас в больницу. Я тоже приеду туда. Вы передадите мне контейнер с сердцем моего отца – и заберете сына. Но имейте в виду: приехать вы должны совершенно один. Малейшее подозрение, что привезли полицию, да кого угодно, – и вам придется долго собирать тело вашего сына. По частям. Это понятно?
Николай Ильич хотел сказать, что да, понятно, но не смог.
Прошло несколько секунд, прежде чем он смог справиться с голосом и пробормотать:
– Хорошо, я все сделаю. Я… привезу контейнер, я…
– Повторяю: вы должны успеть до полуночи. Иначе я не гарантирую жизнь ни вам, ни вашему сыну. Это понятно?
– Понятно, – отчеканил Сапожников, изо всех сил стараясь отбросить лютый страх за Серегу, попавшего в руки какого-то ненормального.
Нужно сосредоточиться только на том, как умудриться заполучить сердце покойника.
Того самого, который был похищен из своей могилы.
Да, его фамилия была Краев. Так, может быть, доктор Краев и похитил тело своего отца? И только теперь спохватился, что сердце осталось в лаборатории морга…
Ну и что?!
Сапожников вдруг вспомнил, как Серега рассказывал: его однокласснице Юлечке Комаровой дали прозвище Пугало[5], потому что она обожала позвонить кому-нибудь на ночь глядя и страшным голосом провыть в трубку: «Отдай мое сердце!»
Сапожникова передернуло…
Странно, а откуда этот зловещий доктор Краев знает, что у него именно вишневый «Рено»? Следил за ним, что ли?!
Видимо, следил…
И только тут Николай Ильич вспомнил, что его «Рено» – вишневый! – стоит сейчас разобранный в автосервисе!
Серега остался один – не считая рыжей девчонки, которая неподвижно лежала на каталке.
И не считая пса, который снова высунул голову из-за угла.
Серега вдруг заметил, что у собаки шерсть точно такая же темно-рыжая, как девчонкины волосы.
Красивый цвет. Правда красивый. Вроде бы он называется каштановый.
– Ну, может, познакомимся? – спросил Серега. – Иди, поглажу!
Но пес опять скрылся за углом. Знакомиться он явно не хотел.