Надо бы все-таки рассказать, как выглядит одна абсолютно счастливая деревня в целом. Ну, представьте себе синюю-синюю речку и синее-синее небо… Хотя нет, невозможно это сейчас представить, потому что ночь над землей и небо в эту пору совсем не синее, хотя тоже красивое.
— Много я с тобой когда-то разговаривал, — сказал Михеев, — но многого недоговорили, все я куда-то спешил, дел было много.
— А я не спешу, — сказало пугало. — Мне спешить всегда было некуда.
— Я теперь тоже не спешу, — сказал Михеев. — Необъятная деревня вокруг меня.
— Осенью и зимой я вообще без дела, — сказало пугало. — Сны вижу, замечательные сны. Вот, например, этой зимой один очень длинный сон приснился. Сначала приснился мне колокольный звон и длинная-длинная процессия, которая шла вдоль нашей реки. Скрипели телеги, мычали привязанные к возам коровы, лаяли шавки, бегущие вместе со всем этим не то обозом, не то процессией. Все люди шли, все сплошь знакомые — и Фомины, и Постаноговы, и бабка Егоровна с семейством, и баба Фима, и дети. Даже дремучий дед в конце неохотно шел, за самой последней телегой — пойдет, пойдет и недоверчиво останавливается. А колокольный звон заливается на все возможные голоса.
— Что-то на тебя, наверно, церковное намотано, раз тебе колокольный звон снился, — сказал Михеев. — А может, ватник твой дьячок когда-то надевал. Отчего бы иначе такие сны?
— Перешла эта процессия реку, а там — неизвестно откуда взялся — холм стоит высокий, склон его зеленый, и дорога к вершине вьется. А на холме стоит твоя Полина и Илья с Алешей рядом с ней — рослые, статные, ну совсем как в жизни.
— А это от разговоров наших приснилось, — сказал Михеев.
— На Полине платье белое с красным поясом, в котором она на свадьбе была, а Илья с Алешей в чем-то серебристом, не разобрать толком в чем. И вся процессия к ним на холм подниматься стала, медленно так, целый месяц, наверно, мне снилось, как она поднимается. Тут меня ветер разбудил, крышей загремел, с трудом снова заснуть удалось, большая часть сна прошла, пока ветер крышей гремел. Потом приснилось мне пустое поле, на нем белыми камушками множество надписей выложено, только прочесть невозможно, трава между камушков поднялась, слов не разобрать.
— Фуражка на тебе железнодорожная, вот тебе надписи, выложенные белыми камушками, и снятся, — сказал Михеев.
— А потом на этом поле ты мне приснился, — сказало пугало. — Только грустный почему-то ты был и стал мне рассказывать, что нравится тебе наша деревня очень сильно, но многое ты сейчас видишь, чего прежде не видел, и хочется тебе, чтобы земля была плодороднее, стада обширнее, народу было бы побольше, детей тоже чтобы было побольше, дома были посветлее и попросторнее, а люди не имели бы в себе хитрости и о выгоде своей поменьше бы думали. Тут мне пришлось тебе сказать, что невозможных вещей ты хочешь.
— Почему это невозможных? — спросил Михеев. — Это совсем простые и легкие вещи, чтобы лес был еще зеленее, например, что ж тут такого невозможного. Очень просто увидеть всю нашу необъятную деревню прекрасной без изъяна. Что вот на тучной земле вразброс, утопая в садах, стоят дома, увитые хмелем, плющом и повителью, окна в домах чистые, убранство в них опрятное, люди в них живут здоровые и дело делают толково, с умом и шуткой, весело и с достоинством, друг о друге заботятся, землю свою любят. Это очень просто представить, так что же тут невозможного? И разница с тем, что есть, не особенно велика, потому что если бы она была особенно велика, то жизнь давно бы уже прекратилась, а она не прекратилась.
— Не понимаешь ты, что люди разные, желания у них разные, и все почти получать хотят, а вовсе не отдавать, — сказало пугало.
— Это пуговицы на тебе с кителя срезанные, вот тебе и снится, что невозможно, — сказал Михеев.
— А ты у земли спроси, если мне не веришь, — сказало пугало.
— Почему это так, земля, — спросил Михеев, — что, если представлять себе, что на тебе, тучной, вразброс стоят в садах просторные дома, окна в домах чистые, убранство в них опрятное, люди в них живут здоровые и веселые и так далее, то чем дальше думаешь об этом и представляешь это себе, тем хуже это видно, словно светлее становится больше необходимого, все светлее и светлее, так что свет все гасит, и ничего уже, кроме света, не видишь, и никак ничего, кроме света, не разглядеть и в подробности не всмотреться?
— Не всмотреться, — сказала земля.
— Еще отдельную подробность можно рассмотреть и представить себе ее совсем ясно, так что это будет счастливая и хорошая подробность, но уже другие подробности с ней рядом не разглядеть из-за света?
— Из-за света, — сказала земля.
— Вот несешь ты на себе одну абсолютно счастливую деревню, — сказал Михеев.
— Несу, — сказала земля.
— Но ведь в ней есть что сделать лучше, гораздо лучше, это ты знаешь, но когда совсем лучше, то один свет и ничего больше, и слепнем мы от света, и, как слепые, впотьмах бог знает что делаем.
— Поговори со мной о моих недостатках, — сказала земля, — поговори об этом.
1965
Об авторах
Родился в Белгороде. С 1953 г. учился в Ленинградской школе милиции (не окончил), затем в Институте физической культуры им. Лесгафта. Самостоятельно изучал математику, лингвистику, историю религии, овладел несколькими иностранными языками. Участвовал в археологических, океанологических экспедициях. Первые научно-популярные статьи были опубликованы в 1961 г. в журналах «Знание-сила», «Наука и жизнь»; первая научная статья, посвященная математическому анализу стиха, в соавторстве с академиком А. Н. Колмогоровым, в 1962 г. В 1969 г. защитил в Институте востоковедения АН СССР диссертацию о структурно-статистических методах дешифровки письмен Древнего Востока и Средиземноморья. В издательствах «Гидрометеоиздат» и «Знание» вышли более 40 его научно-популярных книг по истории цивилизации («Тайны трех океанов», 1971; «Атлантика без Атлантиды», 1972; «Великий потоп: Мифы и реальность», 1982 и др.). Проводил эксперименты по компьютерному моделированию поэтического творчества, был членом научного совета АН СССР по комплексной программе «Кибернетика» (секция искусственного интеллекта). Общий тираж научно-популярных книг А. М. Кондратова, изданных в СССР и за рубежом, превышает 5 000 000 экземпляров.
С 1952 г. писал стихи и художественную прозу (иногда под псевдонимом Сэнди Конрад), составившие несколько неопубликованных томов. Среди написанного — «лирический дневник» «Здравствуй, ад!» (1957–1967), «психиатрический детектив» «Пигмалион» (1958–1976), роман «Ночной шлем» (1969–1970), «Т. А. К.» («Театр Александра Кондратова», 1960–1990). Архив писателя хранится в отделе рукописей Российской Национальной библиотеки. Цикл рассказов «Продолжение следует» публикуется впервые.
Родился в Ленинграде. Окончил Электротехнический институт связи, работал инженером. В 1960-е гг. начал писать прозу, в ЛИТО при библиотеке им. В. Маяковского и при издательстве «Советский писатель» познакомился с молодыми литераторами Б. Вахтиным, В. Марамзиным, И. Ефимовым. В 1968 г. в Ленинграде вышла его книга «Записки совсем молодого инженера». В дальнейшем печатался (иногда под псевдонимом Александр Шеф) только в самиздате и за рубежом (журналы «Эхо», «Грани», «Глагол»).
Занимался живописью и философией. Самостоятельно изучил несколько иностранных языков, зарабатывал переводами технической литературы. Писал научные статьи и прозу на английском языке, намеревался эмигрировать, но не получил разрешения. В 1970-е гг. уединился, болел, попадал в психиатрическую больницу (в том числе в связи с выходом на улицу с антисоветским плакатом). В тяжелом душевном состоянии покончил с собой.
Оставил значительное число неопубликованных произведений: повести «Заговор» («Записки сумасшедшего», 1965), «Любовная история» (1965), «Собачья жизнь» («История одной собаки», 1968), «Фигурончик», «Молодой человек» (1972), философские эссе «Воля и случайность», «Две мысли об абстрактном искусстве», множество рассказов и стихотворений. Повесть «Диалог» публикуется впервые.
Родился в Вологодской обл., с двух лет жил в Ленинграде. В 1955 г. поступил в среднюю художественную школу, в 1960 г. исключен «за формализм». Работал сторожем, кочегаром, дворником, занимался живописью и графикой. Был дружен с художниками А. Арефьевым, Г. Устюговым, В. Шагиным, М. Шемякиным и др. Участвовал в выставке художников-нонконформистов в ДК «Невский» (1975).
С 1961 г. писал стихи и рассказы. Выпустил книги для детей «Чудаки» (1971), «Витамин роста» (1981) и «Говорящий ворон» (1989). Из-за пьянства неоднократно попадал в милицию. В 1971 г. был осужден и сослан на два года в Вологодскую обл. В 1989 г. вновь арестован за дебош и сопротивление милиции. В следственном изоляторе «Кресты» написал одно из лучших своих произведений — поэму «Рождественская песенка» («Трещит рождественский мороз…»). Благодаря заступничеству ряда литераторов дело ограничилось условным сроком.
Последние годы жил в мастерских своих друзей-художников, в помещении театра Б. Понизовского «ДаНет». За полгода до смерти был принят в Союз писателей. Похоронен на Волковом кладбище.
Родился в Ленинграде. В первую блокадную зиму попал в детский дом. Закончил отделение журналистики филологического факультета ЛГУ. В 1960 г. опубликовал свой первый рассказ «Песни на рассвете». Несмотря на то что его творчество было высоко оценено литераторами старшего поколения — В. Пановой, Д. Даром, Т. Хмельницкой, Е. Эткиндом и другими, первая книга рассказов, оказавшаяся в советское время и последней, вышла в 1967 г., после чего Р. Грачева приняли в Союз писателей. Без уведомления автора из нее были исключены главные произведения прозаика — повести «Адамчик» и рассказ «Будни Логинова», получившие распространение в самиздате. В результате душевного срыва оказался в больнице, где переводил «Миф о Сизифе» Альбера Камю. Эссе Р. Грачева, написанные во второй половине 1960-х гг. и посвященные нравственным и общественным проблемам, были опубликованы лишь в 1990-е гг. В начале 1970-х гг. из-за болезни отошел от творческой деят