удовлетворить его.
Этой ночью я уложила его обратно на кровать, растирая ему ноги, чтобы стимулировать приток крови, иногда это помогало, и я всегда изо всех сил старалась сделать все, что в моих силах, чтобы облегчить ему этот период нашей жизни. Я все еще любила его, несмотря на то, что внутри моего мужа чувствовал себя как дома несчастный мужчина.
Мы всегда были на высоте, когда занимались сексом, я знала, что между нами должно быть, с того самого момента, как он впервые привел меня в свой класс, там всегда была химия. После стула все немного поутихло, но не настолько, чтобы это все еще не было самым жарким сексом. По крайней мере, я так думалa.
Я надела милую маленькую футболку и едва заметные трусики, скользнула вверх по его телу, чтобы поцеловать его, затем спустилась по груди к его твердеющему члену, он все еще был таким отзывчивым. Я взяла его в рот и принялась усердно сосать, не сводя с него глаз, как, я знала, ему нравилось.
Я сдвинула трусики в сторону и опустилась на его скользкий член, потираясь о его колени. Он лапал меня, хватая за сиськи – его любимую часть меня.
- Ты такой приятный на ощупь, малыш, - cказала я ему, полностью растворившись в ощущениях. - Потри мне "киску".
Ему нравилось слышать это от меня, его всегда возбуждало, что я изголодалась по его прикосновениям.
Я увидела, как что-то вспыхнуло в его глазах, что-то, чего я раньше не замечала, я увидела ненависть, и это заставило меня немедленно пожалеть о своих словах, хотя я и не могла понять почему.
- Тебе нужно убедиться, что ты и меня заводишь.
Его слова были полны гнева.
Мой подбородок задрожал, сдерживая слезы, которые вот-вот готовы были хлынуть наружу. Я и не подозревала, насколько эгоистично это прозвучало.
- Конечно, Мэтью.
Я изо всех сил попыталась улыбнуться, но знала, что это не увенчалось успехом.
- Отвали от меня, шлюха. Я тебе безразличен, ты хочешь только еще и еще. Я даже ничего не чувствую, а ты хочешь почувствовать все, жадная шлюха.
Я выбежала из нашей комнаты, оставив его голым на нашей кровати. Я не могла заставить себя вернуться в течение нескольких часов. Я сидела в ванне, горячая вода становилась холодной, и выплакивала все слезы, которые сдерживала, чтобы показать храбрость своему мужу.
Мне стало стыдно за то, что я ушла, эти слова были резкими, более подлыми, чем я когда-либо слышала от него, но я поняла, что он был расстроен, и какой бы я была женой, если бы не могла поддержать его в его положении. В наших клятвах было четко указано, в лучшее время и в худшее, в болезни и в здравии. И хотя это была не совсем болезнь – все было гораздо хуже, но я дала ему обещание. Итак, я встала, оделась и вернулась в нашу комнату, чтобы позаботиться о нем.
Я чувствую себя крайне неловко, когда рассказываю следующую часть, но мне нужно объяснить, как прогрессировал его гнев.
Я вошла в дверь, поджав хвост, готовая извиниться, но он был в ярости.
- Иди, блядь, сюда, Коллетт.
Он цедил слова сквозь стиснутые зубы.
Я нерешительно подошла к нему. Вопреки здравому смыслу, я селa рядом с ним на кровать. Он протянул руку и сильно схватил меня за волосы.
- Ты думаешь, это нормально - оставить меня здесь, чтобы я, блядь, обоссался?
Стыд пронзил меня, причиняя больше боли, чем его рука, вцепившаяся в мои волосы.
- Мне так жаль.
Я действительно чувствовала себя виноватой из-за того, что это произошло.
- Ты хочешь, чтобы я почувствовал себя куском дерьма? Ты хочешь унизить меня и показать, что я подонок? Что ж, это, блядь, сработало. Я весь обоссался.
Он потянул мою голову вниз, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним, он сильно потянул, пока мое лицо не оказалось на одном уровне с мокрым матрасом, и прижал мое лицо к нему. Он не отпускал меня достаточно долго, чтобы я начала паниковать, я не могла дышать, из-за чего у меня перехватило дыхание, и моча попала через нос и рот в легкие.
Его руки были единственной частью его тела, которая не болела, они даже окрепли от того, что он сидел в коляске. Я не могла убежать, не вырвав волосы на голове. Так что я просто лежалa, изо всех сил стараясь дышать, чувствуя, что это мой конец. Я собиралась умереть там, уткнувшись лицом в лужу мочи моего мужа.
Я не могла отделаться от мысли, что это была моя вина, поэтому, когда я простила его за это, я подумала, что могла бы избежать повторения подобных вещей, если бы только была достаточно хорошей. Но что бы я ни делала, это было недостаточно хорошо, недостаточно правильно. Я все еще страдала от его гнева. Если до несчастного случая он не видел во мне ничего плохого, то после - не видел ничего хорошего.
Это разбивало мне сердце, разбивало его вдребезги почти ежедневно – до тех пор, пока у меня совсем не осталось сердца. Это было что-то неузнаваемое, что перестало чувствовать и превратилось в нечто, от чего просто текла кровь. Я не могла найти в себе ни капли сострадания к нему. Я не могла найти ни проблеска любви.
На десятую годовщину нашей свадьбы я поняла, что проводила с ним больше времени в таком состоянии (я не говорю об инвалидной коляске – я могла бы любить его вечно, в каком бы состоянии мне ни посчастливилось его иметь), я имею в виду холодного, бессердечного и ненавидящего человека, которым он стал после. У меня внутри все сжалось, когда я поняла, что была с ним счастлива меньше времени, чем когда он был несчастен и якобы с ним плохо обращались.
Я почувствовала, как что–то овладело мной, какие-то мстительные мысли, заставлявшие ненавидеть его за то, что он забрал мужчину, которого я любила, и превратил его в этого мужчину - если бы я могла назвать его "мужчиной", настоящий мужчина не поступил бы так с женщиной, которую он якобы любил.
После того, как до меня дошло, я больше не могла ему помогать, я не могла продолжать ждать, пока он станет кем–то другим - тем человеком, которым он был раньше. Я чувствовалa, что далa ему достаточно времени, чтобы измениться и приспособиться к своей новой жизни. Он взял у меня достаточно, и я перестала отдавать.
Я выполняла свои обязанности, как медсестра; я следила за тем, чтобы у него было все необходимое: еда, кров, ванная, душ. Все остальное отпало само собой, и он не спрашивал почему. Он не пытался расспрашивать, и я ничего ему не отвечaлa.
В тот день он взял на себя смелость самостоятельно встать с постели; иногда он делал это под моим присмотром – он действительно стал достаточно сильным и самостоятельным. Было бы впечатляюще, если бы мне все еще было не все равно.
Я услышала грохот из кухни, стены задрожали, как будто взорвалась бомба, и я быстро вбежала в туда. Он лежал на полу бесформенной кучей.
Мне и так было трудно управлять им, когда он сидел в кресле или на кровати, но оторвать его от пола было практически невозможно. Я старалась и старалась до тех пор, пока пот не смешался со слезами, хлынувшими из моих глаз; он обзывал меня, заставлял чувствовать себя ужасно и обвинял меня в том, что это произошло, говоря, что я оставилa его без присмотра.
Мне захотелось свернуться калачиком и утопить свою боль в большой бутылке какого-нибудь одурманивающего алкоголя. Вместо этого я сделала глубокий вдох и приподняла его, пока он не смог ухватиться за подлокотники своего кресла и помогать мне проделать остаток пути.
Я практически упалa на него сверху, когда освободилась от его веса и повалилa его, приложив все свои силы. Я тут же пожалелa об этом, потому что он использовал свой любимый прием – схватил меня за волосы – это сразу же вывело меня из строя.
Он молчал, его дыхание было таким же тяжелым, как и мое, но он не исчерпал всей своей энергии, у него еще оставалось немного для моего лица, по которому он наносил удары до тех пор, пока я не пересталa чувствовать свою голову, она распухла и кровоточила из нескольких глубоких ран, отчего мои глаза закрылись почти сразу же.
Из моего лица текло так много крови, что я не заметилa, что он тоже пострадал. Только той ночью, когда я разделa его, чтобы отвести в душ, я заметилa, что он порезал спину обо что-то, брошенное на пол. Это была довольно глубокая рваная рана, и к тому времени, когда я ее обнаружилa, она еще не закрылась.
Я посадилa его на стул в ванной и селa на сиденье унитаза, чтобы позаботиться о нем.
Казалось, он был очень зол на меня за то, что я не нашлa его раньше, как будто я былa недостаточно занятa его дерьмом.
Все еще с закрытыми опухшими глазами я попыталась промыть его рану. Во мне нарастал гнев, он не чувствовал своей боли, а я изо всех сил старалась преодолеть свою. Во мне росло негодование, особенно после того, как мне пришлось заботиться о нем, в то время как он был причиной моей боли. Это казалось несправедливым.
Я небрежно вытерла кровь; он, конечно, этого не почувствовал, так что, чтобы отомстить ему, я поступилa некрасиво.
Я хотела надавить на него, погрузить палец в его порез, чтобы он почувствовал это, и, прежде чем смогла себя остановить, сделала это. Я провела пальцем по разрезу и почувствовала себя оправданной, я почувствовала себя сильнее, причиняя ему боль. Мне было все равно, что он этого не чувствует.
- Поторопись, черт возьми, сколько, блядь, у тебя это займет времени?
Я ненавиделa его так сильно, что даже не могла ответить.
Мне было все равно, что он был нетерпелив, я просто вонзалась глубже в его плоть, пока не хлынула кровь, стекая по его спине. Я согнула палец и провела им между его кожей и мясистой мякотью под ней; это получилось легко, как будто я снимала шкурку с куриной грудки. Я проделалa это по периметру разреза. Мои руки дрожали, а возбуждение от процесса нанесения увечий привело меня в настоящий восторг.
Я замедлила дыхание и успокоилась, чтобы продолжить, быстро промыв и перевязав порез после того, как закончила. Он ничего не заметил, а я чувствовала себя прекрасно. Это почти компенсировало то, что он сделал с моим лицом.