"Убрал".
И снова мучительное молчание.
"Я был вынужден!" — взорвался он. "Вы слышите меня, вынужден! Когда Рита уехала, он… оно осмелело. Начало… Нет, вы мне не поверите. Однажды ночью все двери в доме вдруг открылись настежь. В другой раз, утром, я обнаружил цепочку грязных следов на полу, между чуланом и входной дверью. Пластинки выпачканы илом, зеркала разбиты… и эти звуки… звуки…"
Он запустил пятерню в свою поредевшую шевелюру.
"Под утро просыпаешься — как будто часы тикают, а вслушаешься — крадется! Но не бесшумно, нет, а чтобы его слышали! Точно лапами — легко так — по полу. А ты лежишь… и с открытыми-то глазами страшно: еще, не дай Бог, увидишь, и закрыть боязно — сейчас как ударит в лицо хохотом и гнилью… и за шею тебя скользкими своими щупальцами…"
Биллингс, белый как полотно, пытался совладать с дрожью.
"Я вынужден был убрать малыша от нас. Я знал, что оно окажется тут как тут, ведь Энди — слабейший. Так все и вышло. Среди ночи он закричал, и когда я, собрав все свое мужество, перешагнул порог его спальни, Энди, стоя в кровати, повторял: "Бука… Бука… хочу к папе…".
Голос Биллингса сорвался на детский фальцет. Он весь словно съежился на кушетке.
Но я не мог его забрать в нашу спальню. Не мог, поймите вы это… А через час крик повторился, но уже какой-то сдавленный. Я сразу кинулся на этот крик, уже ни о чем не думая. Когда я ворвался в спальню, оно трясло моего мальчика, словно терьер какую-нибудь тряпку… трясло, пока у Энди не хрустнули шейные позвонки…
"А вы?"
"А я бросился бежать", — бесцветным, неживым голосом отвечал Биллингс. "Прямиком в ночное кафе. Вот что значит душа в пятки ушла. Шесть чашек кофе, одну за другой. А затем уже отправился домой. Светало. Первым делом я вызвал полицию. Когда мы вошли в спальню, мальчик лежал на полу, в ушке запеклась капля крови. Дверь в чулан была приоткрыта на ладонь".
Он умолк. Доктор Харпер взглянул на циферблат: прошло пятьдесят минут.
"Запишитесь на прием у сестры", — сказал доктор. "Вам придется походить ко мне. Вторник и четверг вас устраивают?"
"Я пришел рассказать историю, больше ничего. Думал облегчить душу. Знаете, полиции я тогда соврал. Он у нас, говорю, уже выпадал из кроватки… и они это проглотили. А что им, интересно, оставалось? Картина обычная. Сколько таких несчастных случаев. А вот Рита догадалась. Уж не знаю как… но она… догадалась…"
Он прикрыл глаза ладонью и заплакал.
"Мистер Биллингс, нам предстоит долгий разговор", — сказал мистер Харпер после небольшой паузы. "Надеюсь, я помогу вам освободиться, хотя бы частично, от чувства вины, которое гнетет вас. Но для этого вы сами должны хотеть освободиться".
"А вы думаете, я не хочу?" — Биллингс убрал ладонь. В красных слезящихся глазах стояла мольба.
"Пока я в этом не уверен", — осторожно сказал Харпер. "Итак, вторник и четверг?"
После некоторого молчания Биллингс недовольно проворчал:
"Психиатры чертовы. Ладно, будь по-вашему".
"Тогда запишитесь у приемной сестры, мистер Биллингс. Желаю вам удачного дня".
Биллингс хмыкнул и вышел из кабинета, даже не оглянувшись.
Сестры за столом не оказалось. Аккуратная табличка извещала: ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ МИНУТУ.
Биллингс снова заглянул в кабинет.
"Доктор, если приемная сестра…"
Никого.
Только дверь в чулан приоткрыта на ладонь.
"Чудненько", — донесся оттуда приглушенный голос. Можно было подумать, что у говорившего рот набит водорослями. "Чудненько".
Биллингс прирос к полу, чувствуя, как между ног расползается теплое влажное пятно.
Дверь чулана открылась.
"Чудненько", — повторил Бука, вылезая на свет.
В зеленоватых пальцах утопленника он держал маску… лицо доктора Харпера.
ГРУЗОВИК ДЯДИ ОТТО
Я испытываю огромное облегчение от того, что пишу все это.
Ни одной ночи я не спал нормально с тех пор, как обнаружил труп дяди Отто. Много раз я думал, сошел ли я с ума или мне это еще предстоит. В чем-то было бы лучше, если бы эта штука не была у меня в кабинете, где я могу смотреть на нее, брать ее в руки, подбрасывать, когда мне захочется. Мне этого не хочется, мне не хочется дотрагиваться до этой штуки, но иногда я все-таки делаю это.
Если бы она не была здесь, если бы я не захватил ее с собой, убегая во второй раз из маленького однокомнатного домика, я, возможно, начал бы уверять себя в том, что все это было всего лишь галлюцинацией — порождением истощенного и перевозбужденного мозга. Но вот она, здесь. Я могу почувствовать на руке ее вес.
Все это было на самом деле.
Большинство тех, кто прочтут эти воспоминания, не поверят им, разве что с ними случалось нечто подобное. Мне кажется, что моя откровенность и ваше доверие — это две взаимоисключающие вещи. Но я с таким же удовольствием расскажу вам то, что вы будете считать сказкой. Верьте чему хотите.
В любой страшной сказке должны быть тайна и предыстория. В моей есть и то и то. Позвольте мне начать с предыстории, чтобы рассказать, как мой дядя Отто, бывший богатым человеком по меркам Касл Каунти, провел двадцать дет в однокомнатном доме без водопровода на задворках небольшого городка.
Отто родился в 1905 году. Он был самым старшим из пяти детей Шенка. Мой отец, родившийся в 1925 году, был самым младшим. Я был самым младшим ребенком моего отца, (я родился в 1955 году), так что дядя Отто всегда казался мне очень старым.
Подобно многим трудолюбивым немцам, мой дедушка и моя бабушка приехали в Америку с кое-какими сбережениями. Мой дедушка поселился в Дерри, так как там была развита лесная промышленность, в которой он кое-что понимал. Он преуспел, и его дети появились на свет далеко не нищими.
Мой дедушка умер в 1925 году. Все наследство досталось дяде Отто, которому тогда было двадцать лет. Он переехал в Касд Рок и начал спекулировать недвижимостью. Занимаясь лесом и землей, он через несколько лет сколотил себе приличный капитал. Он купил себе большой дом на Касл Хилл, завел слуг и наслаждался своим положением молодого, сравнительно красивого ("сравнительно" добавлено из-за того, что он носил очки) и чрезвычайно привлекательного для женщин холостяка. Никто не называл его странным. Это произошло позднее.
Он получил травму во время катастрофы, когда ему было двадцать девять лет. Не такую уж и тяжелую, но травма есть травма. Он прожил в своем большом доме на Касл Хилл до 1933 года, затем продал его, так как на рынок были выброшены огромные лесные угодья по смехотворно низкой цене, и ему безумно хотелось их купить. Земли эти принадлежали компании "Нью Ингленд Пейпер".
"Нью Ингленд Пейпер" существует и сегодня, и если вы пожелаете приобрести ее акции, то я одобрю ваш выбор. Но в 1933 году компания распродавала огромные куски земли по демпинговым ценам в отчаянном усилии удержаться на плаву.
Сколько земли купил мой дядя? Подлинный документ был утерян, а мнения рознятся. Но все сходятся на том, что у него было больше четырех тысяч акров. Большинство угодьев было расположено в Касл Роке, но некоторые простирались и до Уотерфорда и до Харлоу. Когда разразился кризис, "Нью Ингленд Пейпер" предлагала землю по цене два доллара пятьдесят центов за акр при условии, что покупатель купит сразу все.
Цена всей земли составляла примерно десять тысяч долларов. Дядя Отто не мог внести всю сумму один, поэтому он нашел себе партнера, янки по имени Джордж Маккатчен. Вам, должно быть, известны имена Шенка и МакКатчена, если вы живете в Новой Англии. Компанию давным давно уже купили другие владельцы, но остались еще скобяные лавки "Шенк и Маккатчен" в сорока городах Новой Англии и лесные склады "Шенк и Маккатчен" от Сентрал Фолз до Дерри.
Маккатчен был дородным мужчиной с большой черной бородой. Как и мой дядя Отто, он носил очки. Как и дядя Отто, он получил в наследство кое-какой капитал. Капитал, должно быть, был не таким уж и маленьким, так как вместе с дядей Отто они купили землю без всяких проблем. Оба они в душе были пиратами и неплохо ладили друг с другом. Их партнерство продолжалось двадцать два года, как раз до того года, когда я родился, и дела их всегда шли превосходно.
Но все началось с покупки этих четырех тысяч акров. Они обследовали их на грузовике МакКатчена, разъезжая по лесным дорогам и просекам, большую часть времени ползя на первой передаче, трясясь по колеям и расплескивая лужи. Маккатчен и дядя Отто управляли грузовиком по очереди, два молодых человека, которые вынырнули крупными землевладельцами из темных глубин Великой Депрессии.
Не знаю, откуда у МакКатчена взялся этот грузовик. Это был "Крессуэлл", если это имеет хоть какое-нибудь значение. Таких моделей уже не выпускают. У него была огромная кабина, выкрашенная в ярко-красный цвет, широкие подножки и электрический стартер. Если стартер отказывал, грузовик можно было завести ручкой, но в случае неосторожности ручка могла дернуться и сломать вам плечо. Длина кузова с прямыми бортами составляла двадцать футов, но лучше всего я помню нос грузовика. Он был такого же кроваво-красного цвета. Чтобы добраться до мотора, надо было поднять две стальные крышки, одну слева, другую справа. Радиатор был расположен на уровне груди взрослого мужчины. Это была отвратительная, чудовищная машина.
Грузовик МакКатчена сломался и был отремонтирован. Затем сломался еще раз, и его вновь починили. Когда "Крессуэлл" отказал окончательно, это был настоящий спектакль.
Однажды в 1953 году Маккатчен и дядя Отто ехали по шоссе Блэк Хенри и, по собственному признанию дяди Отто, были "пьяны, как свиньи". Дядя Отто врубил первую передачу, чтобы взобраться на Троицин Холм. Само по себе это действие было правильным, но в том состоянии, в котором он был, дядя Отто и не подумал врубить другую передачу, когда они начали спускаться с другой стороны холма. Старый и изношенный двигатель "Крессуэлла" перегрелся. Ни Маккатчен ни дядя Отто не заметили, как стрелка термометра зашла за красную отметку. В самом конце спуска раздался взрыв, сорвавший крылья грузовика, превратившиеся в крылья красного дракона. Колпачок радиатора взлетел в небо, как ракета. Все потонуло в клубах пара. Забило фонтаном масло, заливая ветровое стекло. Дядя Отто выжал до отказа тормозную педаль, но у "Крессуэлла" в последний год подтекала тормозная жидкость, и педаль провалилась безо всякого результата. Он не видел, куда едет, и съехал с дороги в канаву, а потом выехал на поле. Если бы "Крессуэлл" заглох, то все было бы еще ничего, но мотор продолжал работать. Сначала выйдет один поршень, потом два других, словно шутихи в день независимости.