– Ваша ясность! – прозвучал в след убегающей девочке испуганный голос Щепетухи, дотоль вместе с двумя ведунами дежурившей подле дверей.
Однако отроковица, ни слыша няньку, ни взволнованные просьбы ведунов дождаться их, поспешивших сразу за ней, продолжила свой скорый бег. Есислава вмале преодолела коридор, и, свернув налево, выскочила к каменной лестнице с широкими ступенями, покрытыми белым ковром, довольно-таки махонистой в размахе, поместившейся почитай в центре здания детинца, а потому с обеих сторон ограниченной резными перилами из витиевато скрученных балясин и изогнутыми на вроде ползущей змеи поручнями. И сама лестница, и вестибюль, в каковом она находилась, и перила на ней были сотворены из белого камня, при чем поручни, по краю ограненные золотыми полосами, блистали в свете, проникающем через широкие окна, а также в лучах отбрасываемых мощными тремя люстрами, в рожках которой была зажжены свечи.
– Ваша ясность! – раздался позади бегущей по лестнице девочки голос ведуна Волега, чаще иных, как особо приближенного к вещуну помощника, приглядывающего и охраняющего божественное чадо.
Волегу вскоре удалось нагнать юницу и подхватить ее на руки, таким побытом, чтобы разутые стопы не касались ступеней.
– Не обутая, раздетая, – взволнованно, в три голоса проронили нянька и оба ведуна.
– Пусти… пусти меня Волег! – возбужденно прикрикнула девочка, на удерживающего и прижимающего ее к своей мощной груди ведуна. – Мне нужен Ксай! Где он? где?!
Есислава была так взбудоражена еще и потому что боялась забыть выданную ей Дажбой информацию, ибо такое уже случалось не раз… Не раз задержанная кем-то в пути, или отвлеченная на то, что надобно одеться Еси забывала молвить, что-либо, как ей самой казалось, достаточно важное, или путала имена людей, название городов… время…
– Отпусти сейчас же! – Есинька и вовсе заорала, ощущая панику за людей, которые могут быть из-за ее промедления подвергнуты смертельной опасности.
Отроковица надрывисто задышала, а из глаз ее на щеки выскочили прозрачно-соленые крупные слезы. И Волег спешно опустил божество на ступеньку лестницы, с тревогой зыркнув в ее влажное от слез, каковые в доли секунд окатили всю кожу, лицо. Он знал, что любое огорчение девочки, непременно, отразится особой гневливостью вещуна на нем. Потому, когда ножки Есиславы, вновь коснулись ковра лестницы, и она продолжила свой ретивый бег, сразу тронулся за ней, на ходу пояснив:
– Его святость вещун Липоксай Ягы ноне принимает в казонке, у него в гостях вещун Боримир Ягы из Повенецкой волости… И их нельзя беспокоить, – последнюю фразу он добавил и вовсе тихо, не столько надеясь, что его поймут, сколько просто озвучивая ее согласно этикета.
Да только отроковицу этот этикет не интересовал, обобщенно она и вообще не слышала ведуна, восприняв всего-навсе отдельное и необходимое ей пояснение – казонок. Воспитанная в роскоши и баловстве, когда ее желаниям не было отказа, девочка вельми редко слышала, слушала тех, кто ниже ее по статусу, ощущая собственную исключительность с детства. Она вообще не проявляла, положенного иным не только служкам, но и вообще дарицам, трепета при виде иных вещунов или господ, что в целом и было понятно, ведь общалась с самими Богами. Однако, вместе с тем Есислава никогда не была со старшими дерзкой или грубой. На ласку и любовь отвечала той же нежностью и старалась не огорчать, не серчать и тем паче никогда не жаловаться на тех, кто за ней приглядывал, ухаживал. Просто порой она горячилась, и в той горячке точно и не ощущала, не воспринимала своих действ… несомненно, обнаруживая в себе такой же характер каким когда-то обладала Владелина.
Есислава сбежала с лестницы на второй этаж, являющийся жилым для самого Липоксай Ягы и, где, несмотря на красоту расписных стен, и свода, на мраморном полу, как в коридоре, так и на лестнице, отсутствовали ковровые дорожки и уже плюхая голыми подошвами по той глади побежала по ступеням вниз. Преодолев все также шибутно еще два пролета лестницы отроковица, наконец, достигла широкого зала ожидания расположенного в передней детинца первого этажа. Такой же белый зал ожидания был полон людей. Не только простых дарицев пришедших с просьбой к вещуну Липоксай Ягы, но и жрецов вызванных к нему на прием. Соскочив с последней ступеньки лестницы, девочка повернула налево и кинулась к широкой двери, что поместилась в стене, ограждающей с одной стороны зал ожидания да ведущая в казонок. Подле тех белых створок стояли не просто жрецы, а вооруженные мечами, покоящимися в ножнах на поясе и секырами, большими топорами, на долгих ратовищах, лезвия которых по форме напоминали полумесяц, наратники. Два наратника, как и все их представители, были обряжены в черные шаровары и красные, короткие, без рукавов рубахи, сверху на каковые одевались черные жилеты, из полубархата застегивающиеся на стеклянные пуговицы. Ворот на таких жилетах выкраивался треугольником и носился навыпуск. На ногах у наратников находились черные каныши с широким голенищем около щиколотки и привязывающимся под коленом кожаным ремешком, на голове, с коротко остриженными волосами, сидели бархатные картузы с плоским круглым верхом на высоком стоячем околыше с узким твердым козырьком над лбом. Лица наратников были гладко выбриты, что их мгновенно отличало от иных воинов, указывая на них как на приверженцев вещуна, ибо они также принадлежали к жреческой касте.
Только божество соскочило с лестницы в зал, как немедля все находившиеся в нем люди замерев, торопливо склонились. Застыли не только люди в зале ожидания, но и наратники, оные стояли также подле парадных мощных дверей, находившихся в стене, лежавшей напротив лестницы, и ведущих на площадь Лесных Полян.
Створки парадных, декорированных позолотой дверей, лишь на ступенях появилась бегущая Есислава, воины нарати не мешкая сомкнули, и тотчас резко отворились двери в казонок. Так, что зримо показался сидящий за столом Липоксай Ягы разговаривающий с Боримир Ягы, разместившимся супротив него на покатом, узком, кожаном кресле. Стоило створкам дверей отвориться, пропуская внутрь комнаты заплаканную и взбудораженную девочку, как толкование вещунов было прервано. Липоксай Ягы узрев взволнованную отроковицу, спешно вскочил со стула, и, кинувшись к ней навстречу, подхватил на руки, понеже сразу приметил, что она раздета и разута, да недовольно крикнул в проем медленно смыкающихся створок:
– Одежду!.. Одежду принесите божественному чаду.
Боримир Ягы также, как и Липоксай Ягы, торопко поднялся с кресла, оное принесли в казонок для него и низко преклонил голову пред юницей.
– Что? Что случилось ваша ясность? – смятенно вопросил Липоксай Ягы, прижимая к себе девочку и стараясь согреть и успокоить ее столь драгоценное для всех тельце.
– Бог Дажба… Бог Дажба, – суетливо роняя слова, протянула Есислава, иноредь не забывая вставлять в величание имен Зиждителей положенное слово, Бог. Девочка на миг сомкнула очи, и, стараясь ни потерять, ни одного слова из молвленного Расом, на одном дыхание произнесла, – в прибрежных волостях Белого моря, в поселение, что расположено обок дворца вещуна вспыхнула степная лихорадка. Ваша поездка на море отменяется, пойди и скажи о том Липоксай Ягы. И не мешкай, ибо она поколь еще не охватила все селение, лишь рыбацкие районы. Ступай! Ах! это не надо, – добавила она, и теснее прижалась к старшему жрецу, обхватив его шею руками и прильнув губами к щеке.
– Таислав! – зычно кликнул Липоксай Ягы, не спуская с рук девочку, да меж тем воззрившись на дверь.
Незамедлительно одна из створок дрогнула, и в казанок вступил, точно проскользнув чрез узкую щель, первый помощник вещуна, да низко преклонив голову, застыл. Таислав за эти лета зримо повзрослел… кажется, еще сильнее расширившись в плечах, словно не переставал упражняться в накачивание мышц. Следом за первым помощником в комнату вошел Волег, принеся юнице синюю казамайку, распашную, короткую кофту с прямой спинкой и длинными рукавами. Казамайка застегивалась на широкие, округлые пуговицы в оные были вставлены камни сине-зеленой бирюзы. Концы рукавов на ней, а также край ворота оторачивались золотистыми полосами ткани. Волег принес помимо казамайки, колпак и калишки, похожую на поршни обувку, только пошитую не из кожи, а из шерстяной материи собранной по краям на ремешок. Калишки имели бортики, задник и носок, и были достаточно теплыми и легкими, в них Есислава бегала по детинцу.
– Таислав тотчас свяжитесь с Наволоцкой волостью, лично с вещуном Вятшеслав Ягы, – повелительно сказал Липоксай Ягы, точно буравя взором лицо своего помощника. – Передайте ему, что прибрежная местность обок моей резиденции подверглась вспышке степной лихорадки, пускай объявляют в граде Хортица Нахожею… Пояснишь, что поколь болезнь охватила рыбацкие районы. Наша поездка с божественным чадом на берег Белого моря отменяется, предупреди всю прислугу о том. Как все исполнишь, доложишь.
Таислав торопливо кивнул, так как Липоксай Ягы не любил лишних слов, и резво развернувшись, покинул комнату.
– Что? Что Волег? – теперь басистый голос старшего жреца наполнился металлическим звоном, абы он был рассержен на ведуна, и того не желал скрывать.– Должно было успокоить и донести! Донести на руках! – Липоксай Ягы гневливо сие прорычал, а Волег еще ниже склонив голову, спешно подступил к нему и принялся одевать на божество казамайку и колпак. – Успокоить и донести! Сколько раз можно говорить? Сколько? – то вещун уже, похоже, лишь дохрипел, задыхаясь от негодования.
Волег меж тем обул на ножки Есиславы калишки, и так как Липоксай Ягы, вроде не в силах его видеть, как не справившегося с поручением, рывком мотнул головой в сторону выхода, поспешил покинуть казонок. Старший жрец вже сам медленно застегнул на отроковице пуговицы казамайки, и, не спуская ее с рук, так как знал, что после пережитого она непременно попросится побыть с ним, чтобы успокоиться, направился к своему стулу.
Он все с той же степенностью, которая составляла его основу, как жреца, чуть выдвинув из-за стола стул, опустился на него, и, усадив девочку на колени, прижал к своей груди. Ощущая… чувствуя всем своим любящим сердцем ее расстройство и тревогу, по легохонько вздрагивающему тельцу. Боримир Ягы узрев, что полянский вещун опустился на стул, кивнув ему, и сам воссел в свое кресло, только теперь не развалившись, как допрежь того. Потому как всегда ощущал в присутствии божества робость, вроде страшась все время, что его, быть может, не так молвленные слова вызовут недовольство Богов… Дажбы и Круча оные последние лета часто, и он о том ведал, приходили к чадо.