– Конечно, моя любезность, – дыхнул еле слышно Димург, словно засыпая от разговора и утомления, отчего на чуть-чуть перестала подсвечиваться его кожа, как-то мудрено и вдруг остановив блистание в золото-коричневом тоне.
Дивный теперь медлительно поднялся с кресла, и, подойдя к креслу-лежаку старшего брата, воссел подле его вытянутых ног. Он протянул в сторону лица Першего правую руку и ласково огладив перстами его изогнутые, слегка вздернутые вверх брови, поместившиеся на крупных надбровных дугах да явственно показавшиеся две тонковатые, горизонтальные морщинки на лбу своей теплотой, на малость стал и впрямь не старшим Богом, а отроком в обществе более значимых, могучих и заботливых сродников.
– Отец, скажи Родитель говорил о том, какую печищу выбрал наш Крушец? – поспрашал своим бархатистым баритоном Дивный, остановив перста на полных губах брата.
Старший печищи Димургов немедля открыл свои очи, с мягкостью взглянул на сидящего обок него младшего, и полюбовно облобызав его перста, все также низко отозвавшись:
– Нет, малецык… Родитель того мне не сказывал.
Бог поднял дотоль лежавшую на облокотнице руку и приобняв за шею брата, неторопко преклонив к себе, обнял, теперь прикоснувшись губами к вороху его густых темно-русых волос на голове. Дивный зримо трепетно прижался к груди старшего Димурга, положив на нее голову и недвижно замерши. Прошло совсем немного времени и Перший молвил, словно в саму макушку младшего брата, обращаясь к старшему Расу:
– Ну, а теперь ты мой драгоценный Небо… Сказывай, что в мое отсутствие чудили тут сыны, и почему оба оказались с нашим прибытием у тебя на хуруле?
Глава двадцать вторая
Еси повязала на лодыжках ремешки сандалий и поднялась с ложа, решив изучить эту удивительную пирамидальную комнату.
– Быть может не стоит поколь вставать, – туго молвил сызнова присевший в кресло Стынь неотрывно наблюдающий за девушкой. – Перший не велел поколь тебе подниматься. И посему непременно на меня рассердится. Вероятно и не только за то, что поднялась, – последнее предложение он не озвучил, а лишь едва дыхнул в след юнице.
Есислава меж тем робко ступила по серебристо-синему, самую толику прогибающемуся под стопами полу. Ее вдруг резко качнуло вправо и не от движения поверхности пола, а от собственной, все еще ощущаемой слабости. Незамедлительно остановившись, девушка почувствовала плотью сие покачивание не только снаружи, но и легкое трепыхание внутри себя, всех органов, каковое появилось у нее после вмешательства Родителя.
– Хорошо, что ты не видел меня Стынь лысой, – заговорила Есинька, стараясь снять то самое неприятное колыхание внутри, именно толкованием. – Это было ужасно… Однако, Асил, меня успокаивал, сказывая, что как только вернемся на маковку, волосы отрастут. – Юница слегка повела головой, и распущенные волосы пошли малыми волнами по ее спине. – Они стали, кажется, даже длиньше… А ты видел у меня на лбу две полосы? – Еси вздела руку и провела указательным пальчиком по краю лба, слегка задев вздернутые брови. – Весьма меня безобразят, не правда ли?
– Не правда… Совсем не безобразят. Я их даже не приметил, ибо был очень рад тебя увидеть, – спешно откликнулся Бог, от взора которого не ускользнуло ни покачивание юницы, ни негодование по поводу полос на коже лба.
Есиславушка суетливо передернула плечами, точно была не удовлетворена ответом возлюбленного, и наново поспрашала:
– Сколько нас не было?
– Суток двадцать по земным меркам, не более того, – пояснил Стынь и в его правой брови заиграл переливами света голубой круглый аквамарин вставленный почитай в ее краешек.
– Нет. Не может того быть. Я помню, что очень долго болела, – отметила девушка, и, почувствовав успокоение собственной плоти, неспешно ступила вперед, приметив как покато выгнулась поверхность пола под ее ногой. – И в Березане мы были достаточно большой промежуток времени. И Родитель, – голос девушки стал глухим, – Он долго меня… меня лечил. Вернее не меня, а Крушеца.
– Время Еси, – впрочем, это сказал не Стынь, а вошедший в комнату через зацепившийся за один их угловых проемов стен долго-вытянутый клок синего облака, Перший. – Обладает той же материальной сутью, что и пространство. Только оно выражается продолжительностью бытия и подчиняется Родителю, который может его свернуть, али вспять развернуть, раздвинуть. В каждом месте, в каждой отдельно взятой Галактике время как мера движения материи перемещается по определенным законам, ибо во всем должно наблюдаться разнообразие. Потому моя бесценная девочка тебе и показалось, что подле Родителя время шло по-иному, абы в некоторых областях Он его ход тормозил, а в Березане оно и вовсе едва шевелилось.
Бог спешно сделал несколько широких шагов, и, поравнявшись с юницей навис над ней всей своей могутной фигурой, нежно придержав за плечо. А засим уже вельми строго мысленно молвил в направление поднявшегося с кресла сына:
– Стынь, я ведь тебя просил не трогать ее. Почему ты меня ослушался?
– Она того вельми желала Отец, – с явным сожалением мысленно отозвался младший Димург и черты его лица, под сердитым взглядом змеи в венце Першего, расстроено зарябили сиянием.
– Почему, милый малецык, ты не можешь выполнить простой моей просьбы? – теперь строгость сменилась на неприкрытое огорчение. Перший вздел голову и взором, каковым дотоль прощупывал Еси, днесь прямо-таки встряхнул сына, словно вырвав из него все, что хотел. – Неужели не ясно объяснил, воздержись, поколь плоть не наберется сил. Как я теперь поведу девочку к братьям? Что они подумают о твоих поступках?
– Подумают Отец, что какой я был упрямой и крепколобой лучицей, таковой и остался, – несомненно, осознавая свое непослушание и досадуя на себя, послал, Першему, Стынь и теперь камень аквамарина в его брови как-то мгновенно став густо-красным, превратился в рубин. – И им всем повезло, что я выбрал твою печищу, або они со мной и моим своенравием не справились. Не смогли бы вылечить меня, поднять на ноги и даровать новую жизнь… Только ты, мой дорогой, Отец мог меня спасти и терпеть все мои капризы и хворьбу это долгое время.
– Хорошо малецык, – теперь Перший заговорил вслух, хотя в тоне его, как и в выражение лица, ощущалась мрачность. Посему голос звучал низко как бас, а коричневая кожа на лице слегка притушила сияние. – Что ты понимаешь не правильность своих поступков. И коль я прошу, что-то в следующий раз исполни. И, да, по поводу твоих колобродств в системе Горлян и на Земле в мое отсутствие, поговорим погодя… Еси, – узрев и вовсе трепетание мясистых губ сына, переместил свое внимание Бог на юницу. – Не надобно было подниматься и ходить. Ты еще слаба… слишком слаба.
Есислава обхватила скользящую по щеке перстами руку Бога, голубящую ее, и, притулив к ней губы, нежно поцеловала, да весьма виновата зыркнула на него. Юница нежданно дюже остро почувствовала тревогу Першего, она будто отозвалась в ней трепетной зябью и единожды вспомнилось заботливое его лицо, мелькающее пред взором в парящей дымке наполненной болью ею или Крушеца, аль вспять живописавшееся ясным образом.
– Хочу увидеть Липоксай Ягы, – тихонько озвучила свои мысли Есинька, почасту мешающая тоску к вещуну со смурью по Богу.
– Скоро увидишь, как только тебе станет легше, – не мешкая ответил старший Димург и также скоро отвлек девушку оттого, что ее могло встревожить. – Днесь тебя хочет увидеть Зиждитель Дивный… Ты желаешь с ним встречи, так как он вскоре отбудет из Млечного Пути?
– Дивный, – протянула Есислава, и, застыв на месте, прислушалась к себе, стараясь понять желание Крушеца, понеже ей стало казаться, что меж ними ноне разрушены всякие связи, витье… те самые сквозные волоконца переплетений, блистающие голубо-золотым светом и сверху присыпанные алой мельчайшей поземкой, такие густые… создающие единую, сплошную сеть.
– Почему я теперь с трудом понимаю Крушеца? – неожиданно озвучила она свои мысли. – Так будто из меня изъяли кусок и оставили пустоту.
– Нет, нет, – встревожено молвил Перший и присев на корточки пред девушкой, став многажды ближе, полюбовно обхватил перстами ее плечики. – Это просто временное состояние. Крушец последнее время был очень болен и смешал в тебе и в себе все, образовав какое-то месиво своих воспоминаний и твоей жизни. Нынче он выздоравливает, набирается сил. Ему, как и тебе, нужно время, то каковое течет здесь в Солнечной системе… на Земле своим чередом, определенным ходом.
Бог потянул к себе девушку, и, прижав к груди, трепетно обнял. И нежно, по-отцовски прикоснулся губами ко лбу, по белой коже которого теперь проходили две темно-коричневые полосы. Одна почти касалась бровей, другая пролегала чуть выше, однако обе они начинались и заканчивались подле висков.
– Полосы на лбу пройдут? – вздыхая, спросила Еси, ощущая теплоту уст Бога на коже и, похоже, внутри головы.
– Нет… останутся, – вздыхая в лад юнице, ответил Перший и наново поцеловал ее в лоб, даруя ту любовь теперь уже Крушецу.
– Пойдем. Я хочу увидеть Дивного, – сказала Есинька и туго дернула правым плечом, смахивая с него, что-то прицепившееся.
Впрочем, так она продемонстрировала досаду на Родителя… Каковой обладая такой мощью не оставил следов своего вмешательства ни на запястьях, ни на стопах, ни на спине, оные было бы не видно, а расчертил вроде нарочно ей лоб.
– Тем, отметив тебя, моя любезность, как будущего Бога, – мягко ответил на тревожные мысли девушки Перший, стараясь ее умиротворить и взяв на руки, поднявшись и испрямив стан, еще плотнее прижал к своей груди.
– Стынь, – теперь старший Димург сызнова молвил мысленно в сторону сына. – Поколь, милый, я занят, прошу тебя, свяжись с Мором. Пусть малецык представит мне все отображения спиральных систем с левого окоема в крайних Галактиках. Полное их структурное разнообразие и светимость в них звезд. Мне кажется, что в следующий раз Родитель обесточит именно тот рубеж нашей Вселенной.
Стынь порывчато кивнул, стараясь хотя бы своей исполнительностью, столь не похожей на инертность Круча, снять вину за частое своенравие. Обобщенно присущее всем лучицам Першего, как и самому старшему Димургу. А Перший, слегка прижав голову девушки к полотну своего золотого сакхи уже уносил ее в самую большую залу маковки.