И на юношу немедля посмотрел, видимо, самый молодой здесь годами кыыз. Лицо которого было вроде многажды смуглее иных, однако не той положенной их народу желтоватостью, а чем-то напоминающей смуглость кожи Яробора Живко. Да и черты его казались, более четко выделены на слегка каплеобразном лице. Волег Колояр меж тем продолжал представлять людей:
— Подле меня Надмит-агы, правитель бывшего Суксун-ханства, — теперь он указал на последнего кыыза поместившегося несколько диагонально ему, рядом со Зверополк Гнездилой. — Еши-агы, это хан только недавно павшего Сибай-ханства. Так, что мой мальчик, ты как вишь находишься меж людей некогда одаренных Богами властью и землями, а ноне. — Волег Колояр резко смолк, черты его лица купно заколыхались… затрепетали под белой кожей тонкие жилки, мышцы… заходили ходором желваки, и он, понизив голос туго додышал, — а ноне мы так бездомные собаки. Уже не волки, не медведи… лишь собаки.
Яробор Живко медленно повернул голову, и, глянув на осударя, внезапно для себя, ощутил его боль. Такую острую, наполненную переживаниями и собственной беспомощностью, когда верно лучше смерти… смерти и не остается более ничего. И от той посланной или просто плывущей среди этих людей печали, надрывисто содрогнулся всем телом. Гулкая та боль отозвалась во всей его плоти, надавила на сам мозг и одновременно откликнулась в каждой клеточке его естества.
— Да, — чуть слышно произнес Зверополк Гнездило и его зеленые глаза, яростно сверкнули. Он резво потряс могучей головой, посему почудилось сие медведь жаждал прогнать напавших на него мошек. — Думаю не долго, нам оставаться собаками, как ты выразился Волег Колояр. И к следующей весне, как нами дотоль и намечалось, объединенными остатками наших сил вдарим…
— Вдарим? — насмешливо отозвался Гансухэ-агы, и, подавшись вперед станом, обдал недовольным взором осударя Елабугского ханства. — Кем мы вдарим, хочу тебя спросить Зверополк-агы? Теми жалкими остатками моих, твоих, наших людей… каковые преданностью своей не заслужили смерти.
На удивление Гансухэ-агы говорил вельми чисто на родном Яробору Живко языке, наверно, потому что и сам был единоплеменным ему, как Айсулу, имея кого из родителей белым.
— А ты, считаешь, Гансухэ-агы, — глухой голос Зверополка Гнездило прозвучал, точно рычащий охрип так, что юноше показалось пред ним и впрямь оборотень… получеловек-полумедведь. — Мы должны быть бездомными собаками?
— Нет! Собаками нам не пристало быть, — встрял в гневливые толкования войвода, судя по всему, стараясь снять напряжение возникшее меж воинами. — Я согласен с осударем Волегом Колояром и Тамир-агы, надо уходить чрез горы в южные земли… В древние земли, в земли Дравидии. Откуда когда-то и пришли наши предки тивирцы. Надо воспользоваться посланным нам даром… даром жизни, — и при этих словах Бойдан Варяжко с особой нежностью посмотрел на Яробора Живко, вроде видел пред собой своего сына. — Вне всяких сомнений, — дополнил он свою речь, — пред нами человек с золотой кожей, вышедший из преданий народа лутичей… Он поведет нас к новой жизни и дарует знания замкнутые в храмах Всевышнего, возведенные Богом Китоврасом. Тем более по легендам лутичей не только в Древних Къметинских Землях возвел такой храм Бог Китоврас, но и подле могучих Хималских гор, которые еще величают обитель снегов, в Дравидии.
— А если Волег-агы ошибается, — незамедлительно отозвался Гансухэ-агы, так словно избрал для себя роль вечного протеста. — Ошибается и мальчик… мальчик, — он прервался и своими, как показалось юноше ничем не отличными от Першего, карими очами пронесся по его лицу, оставив на нем зримое полыхание зардевшихся щек. — Мальчик, это просто мальчик, никакой он не золотой человек.
— Да, — стремительно ворвался в разговор Яробор Живко, и, кажется, еще насыщенней пыхнули рдяными пятнами румянца его щеки. — Я обычный… самый обычный. Ничем не отличим от вас… вернее… — Он надрывисто дрогнул всем телом, и гулко задышав так, что послышались трепыхающиеся звуки боли, вырвавшиеся из нутрей, добавил, — вернее отличим! Потому как хуже! Многажды хуже вас… Вас всех! ибо тощий, немощный слабак. Ничего толком не умею делать, ни к чему не годен… Лишь мастак болтать и вопросы задавать. Вот и всем чем отличаюсь.
Пронзительная боль от собственной отчужденности… от ущербности каковую всегда испытывал новой волной полоснули Яробора Живко и голос его порывисто заколыхавшись, смолк. Еще мгновение и он торопко вскочил на ноги, задев и чуть было, не перевернув стоящий пред ним столик. Обаче сумевший удержаться на своих коротких ножках, да обидчиво встряхнувший столешницей. Столик одновременно качнул на себе пузатые, медные чайники и тонкие мелодичные, фарфоровые кисе, дивно расписанные синими васильками.
— Тише, тише Яроборка, — немедля воскликнул Волег Колояр и не менее резво вскинул вверх руку, ухватив мальчика за предплечье, с силой останавливая его желание убежать и сызнова усаживая подле себя.
Осударь крепко прижал к себе вздрагивающее тело юноши, нежно огладил шершавой ладонью его долгие светло-русые волосы и очень мягко молвил, словно подыгрывая тембром голоса стрекоту сороки сидящей в ветвях на крыши навеса:
— Ну, чего ты, в самом деле, чего так взъерепенился. Никто тебя не хотел задеть.
Юноша не в силах вырваться из удерживающих его мощных рук осударя всего-навсе легохонько встрепенулся и наполненным особой грустью гласом, в оном плыла не только собственная изолированность, но и обездоленность находящихся подле него людей ответил:
— А меня и не надо задевать… Я сам многажды раз задавался вопросом на что родился, зачем живу. Почему так отличаюсь от своих сродников и не только физически, но и духовно? Почему люблю ночь больше дня? Звезды более солнца? Почему, почему порой вижу и слышу то, что не принадлежит этому миру. И никогда не получаю ответа, токмо какие-то отголоски мыслей, чуть слышимые пояснения, в которых порой мне сложно разобраться. — Яробор Живко замолчал, все еще надрывно дыша и сотрясаясь всем телом, вроде дотоль искупался в бодрящей горной речке, а после не менее возбужденно досказал, — после возведения пирамидальные храмовые комплексы будут иметь небольшую вогнутость центральной части стен и сверху облицованы белым известняком, а макушку их увенчают особым передающим устройством, посылающим звуковые колебания воздуха. — Юноша смолк и вовсе отстраненным взором вгляделся в круглую расширяющуюся кверху стенами пиалу, в каковой покачивался бледно-бурый чай приправленный молоком. — Эти устройства, называемые малозвеки, будут сиять желтовато-розовым цветом, вроде по их поверхности поигрывают, резвясь, лучи солнца. Их макушки ориентированные на северные звезды в Созвездиях Стожары передадут звук мгновенно, лишь вскользь задев подобные сооружения на иных планетах Солнечной системы, Галактиках и своей мощью наполнят Всевышнего…,- дополнил он то, что степенно вкладывал в него своей мощью Крушец, и стих.
Стих не только Яробор Живко, но и все те, кто находился подле него, настойчиво вглядываясь в этого вельми удивительного мальчика. Эта тишина, похоже, окутала навес и расположившийся на пологом склоне стан и, вероятно, сами скальные гряды, ибо горы молчаливые великаны любили безмолвие и спокойствие. Только изредка они поводили своими могучими плечами, колыхая лежащей на них почвой, и оттого все живые твари ощущали мерное дыхание Земли, ее трепетное биение сердца, ее нескончаемую природную мощь.
Тихим клекотом где-то вдали лазурного неба отозвалась хищная птица. Она неслась высоко и одновременно низко. Высоко обобщенно для людей, а низко для расположившейся под ней вспученной местностью. Изредка своими острыми крыльями рассекая разрушившиеся облачные края небосвода, поплывшие нестройными лентами бело-серой дымчатости. Чудилось облака, вытянувшись в два потока плотной своей массой, выплеснувшись с окоема неба обступили теперь диск солнца, на миг описав подле него коло. А посем стали медлительно смыкать его стены, прикрывая своей перьевитостью почти побелевшее светило. Еще верно морг солнце боролось с той осадой, исторгая из себя долгие золотые лучи, пронзающие бело-серого оккупанта и подсвечивая раскинувшиеся под ним бескрайние земли. Однако погодя, сдав свои позиции, наглухо сокрылось под облаками, придав лесам, травам, рекам пепельные полутона.
— Где ты такое слышал… такое про пирамидальные храмы? — первым откликнулся Зверополк Гнездило, и стремительно привстав с одеял, подался вперед, будто навис над столом и приткнутым к осударю юношей.
— Не знаю, — прошептал в ответ Яробор Живко и пожал колготно плечами. — Иногда я такое говорю. Однако сам не ведаю, откуда оно приходит. А эти пояснения про храмы… Эти описания мне, кажется, живут внутри меня. Они находились со мной с самого рождения. Я их почасту слышу в голове, точно кто-то жаждет, абы я непременно их запомнил.
Юноша смолк, и выскользнул из объятий удивленно замершего Волега Колояра, несколько ослабившего свою хватку. Ярушка, конечно, не знал… да и не мог знать, что ту информацию в него закладывал Крушец, тем самым взращивая в его мозгу способность запоминать и осмысливать. Крушец обладая уникальностью, днесь не просто влиял, подчинял, он еще и воспитывал плоть мальчика в том направление, в котором желал. Демонстрируя этим и собственную неповторимость, изумительность о которой не раз сказывали не только Перший, Небо, но и сам Родитель.
— Да… поразил, — чуть слышно дыхнул Волег Колояр, и, качнув вперед своей головой, рывком воткнул в лоб Зверополка Гнездило раскрытую длань. Он несильно толкнул друга назад, сим движением повелевая ему занять исходную позицию. — Поразил ты меня Яробор Живко, понеже я про малозвеки тоже слыхивал от отца своего, а тот в свою очередь от деда. У, да! это уже не впервой. Оно, как и нашелся ты чудно. Эт! за сколько верст тебя Тамир-агы узрел. И поколь не нашел, думали головой тронется, так уж у него внутрях там…
— Дяды значать точна огню задавали, — вставил, опережая молвь осударя, шаман и ласково обозрел сидящего подле мальчика, нежно огладив его густые, вьющиеся волосы, достигающие плеч.