— Айсулу, такая красивая девочка, наверно она за вами скучает господин, — все тем же вкрадчиво-успокоительным голосом отметила Кали-Даруга и перста ее мягко прошлись по сомкнутым очам мальчика, своей нежностью смахивая и само напряжение и с тем открывая их. — Вы еще не были близки с ней господин?
Рани Черных Каликамов спросила о том так запросто, вроде речь шла о чем дюже обыденном… о вкусе давешних щей и посему это прозвучало как-то по-домашнему, простецки не вызвав никакого недовольства в парне, оттого он также запросто качнул головой.
— И даже не целовали? — все тем же тоном продолжила свои поспрашания демоница.
— Только в щеку, — негромко ответствовал Ярушка ощущая подле рани полную раскованность не только в словах, но и в мыслях… легкость каковую дотоль никогда не испытывал.
— В щеку это не поцелуй, — молвила Кали-Даруга, явно стараясь этим разговором снять с мальчика всякое напряжение и тем самым переориентировать его мысли на тех, кто был ему близок и дорог на Земле. — Поцелуем можно назвать только прикосновение к устам возлюбленного. Когда ты можешь приласкать его губы, выразив тем свои чувства. У Айсулу выразительные губы, хорошая фигура, красивая грудь, она тоже сладка на вкус… Как и ее уста, изгибы тела, впадинка в районе живота. У девочки мягкие покатые плечи, трепетные руки. Они доставят много радости господину, будут касаться, голубить, ласкать. Господин не должен от этого отказываться… оттого, что заложено в вашей человеческой плоти, а именно от близости с себе подобными. Сие радость… нескончаемое благо. И я уверена, господину будет хорошо подле Айсулу, ибо девочка вас любит и сделает все, чтобы порадовать.
— Хочу быть подле Першего и Вежды, — и вовсе едва слышно продышал юноша, по-видимому, несколько пугаясь того, что только озвучила демоница, потому и надрывно дернулся в ее крепких, четырех руках.
— Будете… Подле Господа Першего вы непременно будете, — с заботливостью матери, убеждающей своего разуверившегося во всем любимого сына, произнесла рани Черных Каликамов и теперь выровняла на голове парня вьющийся хохол, стараясь как можно сильнее прикрыть теми волосками кожу. — Айсулу очень любит ваши волосы господин, — наново перевела она тему разговора на то, что не тревожило мальчика. — И она, знаете ли, плакала, когда вы побрили голову.
— Плакала, — повторил вслед за Кали-Даругой юноша, и, выскользнув из объятий, всмотрелся в ее лицо, на коем попеременно блистала, словно вибрировала голубоватая кожа, временами становясь насыщенного цвета. — Не знал, — заметил мальчик, — а ты откуда знаешь Кали?
— Я много, что знаю… много, — уклончиво ответила демоница и провела пальчиками по его очам, носу и губам. — Конечно такой красивый господин. Такие приветные черты лица, полные губы, глаза наполненные мудростью. Как можно не любить само божество. А Айсулу весьма хорошая, светлая девочка, мне она понравилась.
— Понравилась, — усмехаясь, отозвался юноша и, наконец, широко улыбнулся так, что на мгновения задорно блеснули его зелено-карие очи, и ярким светом отдалось коло позадь головы. — Но Айсулу на Земле, ее нет на маковке четвертой планеты. Ах, Кали, какой прекрасный вид открывается чрез это окно, — Яробор Живко энергично махнул левой рукой в сторону стены, оная когда-то дала ему возможность лицезреть четвертую планету. — Там так красиво, также как на Земле, а величественно как в космосе. Мне порой снятся космические дали, — улыбка враз покинула лицо мальчика, и оно слегка дрогнуло. — Космические дали, — менее живо добавил он. — Лесики зовут их мирозданием Вселенной, а у меня в голове все время слышалось космическое пространство. Наполненное разнообразными по цвету туманами, сиянием многочисленных звезд. Ты знаешь, я там был вместе с Першим и еще каким-то Богом, не помню его имя, но у него желтоватая кожа, как у кыызов, может быть… Интересно меня убили в той жизни, когда я жил подле тебя, Кали или когда находился подле Першего.
Яроборка резко смолк, и надрывно выдохнув, низко склонил голову, верно, правы оказались бесицы-трясавицы, сказывая, что он болен или вельми измучен Крушецом, досель жаждущим увидеть своего Отца. Кали-Даруга в этот раз не стала обнимать поникшего юношу, а вспять резво вскочила с ложа, отступив от него и склонив голову. Понеже медленной, бесшумной поступью к ложу подходил Перший. Бог, уже давно вошедший в комлю и недвижно замерший подле синего полотнища облака, слушал разговор демоницы и мальчика, неспешно прощупывая его. И тронулся с места только тогда, когда понял, что Кали-Даруги не удастся отвлечь Яробора Живко от тягостных мыслей.
Приблизившись к ложу, Господь нежно огладил, ноне не прикрытую венцом, голову демоницы и благодушно воззрился на ссутулившегося, тягостно о чем-то думающего мальчика. Еще чуть-чуть он медлил, а посем обхватив обеими руками юношу за тело, неспешно поднял с ложа, и, сдержав его напротив своего лица, ласково улыбнувшись, произнес:
— Здравствуй моя бесценность, мой Ярушка.
— Перший, — едва шевельнув губами, прошептал Яробор Живко, однако, весьма радостно просияли его лучистые глаза, и еще ярче вспыхнуло коло описанное округ головы.
Бог немедля поднес юношу к груди, и крепко прижав к ней, принялся полюбовно оглаживать его спину. За это время, что мальчик спал на маковке, Перший почасту бывал подле него. Он нежно голубил хохол на его голове, целовал сомкнутые очи, виски и лоб и ласково разговаривал с Крушецом, стараясь его приободрить… успокоить. Вне сомнений именно поэтому днесь сияние, выбивающееся из мальчика, не смотрелось столь ярым, не пульсировало, словно жаждая вырваться и не приносило каких — либо особых физических недомоганий.
— Что, моя милая живица, все готово? — вопросил Господь у стоящей обок него рани.
Та торопливо вскинула вверх голову и в ее очах таких черных взметнулись дугами золотые лепестки света.
— Господин угнетен, — отозвалась Кали-Даруга, сказывая это не слышимо для мальчика, при сем, почти не шевеля губами. — Он лишен бодрости и обеспокоен сном, это пред обрядом необходимо снять.
— Я все сделаю, — проронил старший Димург, также почитай не шевеля губами, да развернувшись, направился вон из комли. Вместе с тем бросив в сторону демоницы, — когда он успокоится и выговорится, я тебя позову живица, абы ты проверила его состояние.
— Быть может, стоит отложить обряд Господь Перший, — сейчас рани сказала многажды громче и однозначно вслух, с тем повернувшись и уставившись вслед уходящего Зиждителя, воочию страшась за удел лучицы.
— Думаю, этого не одобрит Родитель… Он итак вельми долго ожидал от Вежды осмотра. После также долго ожидал, когда мы разыщем Отекную, починим чревоточину… И мне, кажется, более не станет сего терпеть. И тогда мне придется покинуть Млечный Путь, чего я ноне не хочу, да и не могу сделать, — предлинно отозвался старший Димург, и нынче его речь явственно прозвучала воспринимаемыми для слуха мальчика щелчками, быстрым треском, скрипом и стонущими звуками, и это словно единождым мотивом.
Бог, не останавливаясь возле стены, сразу вошел в синее полотнища облака, точно тукнувшись головой и телом об его угол… и пропал. Обаче всего-навсе затем, чтобы малое время спустя уже вступить в залу маковки, где ноне в креслах сидели не только Небо, но и Седми, и Вежды. Старший сын Першего ноне выглядел многажды лучше, очевидно так на него повлияло то, что он смог все схованое выплеснуть на Кали-Даругу и побыть в дольней комнате, потому кожа его сызнова покрылась пежинами золотого сияния.
— Ты зря пришел Вежды, и ты, Седми, тоже, — нескрываемо недовольно метнул в сторону сынов старший Димург и медленно опустился на облачное кресло, вновь приподняв ноги, образовывая под ними лежак. — Разве я вам это позволял. Намедни, что сказал?.. Находиться в дольней комнате… Тем паче живица, вас осмотрев, прописала постоянное там поколь нахождение. Мне совсем не по нраву твое Вежды своевольство, которое подталкивает и малецыка Седми к самоволию и неподчинению, весьма плохой пример для младших членов.
Лица обоих младших Богов зримо дрогнули. Вероятно, итак достаточно начудив, и Седми, и Вежды нынче ощущали вину пред Родителем и Першим. Восседая, обок друг друга, они торопко переглянулись и Вежды, как старший и жаждущий уберечь младшего от недовольства, подавшись вперед с ослона кресла, об оное дотоль опирался, затрепетавшим голосом молвил:
— Нет! нет, Отец, никакого своевольства, тем более со стороны малецыка Седми. Вмале уйдем и я, и малецык. Побудем только с Ярушкой, ибо тревожимся, да и возможно вскорости отбудем… Так как Кали сказала, дацан Седми уже в чревоточине, и бесценный малецык направится в Северный Венец на Пекол, а меня ждет в Отческих недрах Родитель… Да и потом, мы заходили на маковку, абы потолковать с Трясцей-не-всипухой и Кукером. Милый мальчик все также огорчен, даже не знаю, что еще сделать, чтобы его приободрить.
Старший Димург бережно усадил Ярушку себе на колени так, чтобы он мог смотреть на сидящих супротив него Вежды и Седми, да несколько диагонально Небо и вельми властно произнес:
— По поводу ваших тревог… Не стоит себя тем дергать, все будет благополучно. Поелику живица такое проделывала уже не раз, сие в ней прописано. — Перший на малеша смолк, обвел взглядом сидящих сынов и с тем словно огладив их, успокоил, да многажды теплее досказал, — весьма порой встречаются неуравновешенные лучицы с которыми сложно столковаться. А насчет мальчика Кукера… его надо было вызвать в дольнюю комнату пагоды, а не бродить по маковке в поисках. И вообще, мой милый, Вежды до сих пор я так и не понял, зачем ты заставил Кукера испортить чревоточину. Понятно, почему мальчик не смог мне это пояснить, ибо с него все вытянул Родитель. Но почему молчишь ты, малецык…
Однако внезапно в разговор вступил Яробор Живко, с трудом дождавшись, когда Господь прервется, и торопливо выплескивая на него присущее ему любопытство, и тем однозначно спасая от объяснений Вежды:
— Что такое лучица? — вопросил мальчик. — И что такое Базальная Галактика?