Владелина между тем преодолев в себе желание, подойти к Стыню и дотронуться как до него, так и до камней на его груди, двинулась к зеркальной стене. Остановившись в шаге от ее грани, она протянула в том направлении руку. Выставленные вперед перста едва коснулись поверхности, коя словно гладь воды единожды затрепетала, только в отличие от жидкости не пошла кругами, а прокатилась малой зыбью. И волнение от пальцев девочки пробежало в обоих направлениях, вниз и вверх, единожды по всему зеркальному полотну залы. Вязкое или точно струящееся вещество ощутила юница под подушечками перст, слегка вдавив их вглубь. Неспешно, она пошла повдоль стены, все еще не убирая руку от ее поверхности, и таким побытом очерчивая коло. Зыбь волнения все более махонистыми волнами прокатилась вниз и вверх по стенам залы, вызвав, кажется, колыхания и самого пола, днесь разрозненно прикрытого серебристыми испарениями, частью перемещенными на кресла Богов, отчего Владе, показалось, внезапно закачалось помещение туды-сюды, а вместе с ним и она. Еще мгновение того раскачивания, и ноги девочки дрогнули, колени слегка подогнулись, а пред очами зеркальная стена надрывисто шевельнулась. И в том месте, где ее касались пальцы на чуток разверзлась, разойдясь на две части да показав глубокую, безразмерно-черную пропасть. Справа прикрытую колеблющимся ярко-фиолетовым студенистым облаком, с раскиданными по его полотну смаглыми трепещущими пятнами, а слева, словно закручивающуюся по кругу огненно-зеленым пламенем.
– Ох! – взволнованно вскликнула Владелина, и резко отдернув руку от стены, отскочив назад, обернулась. – Что? Что это?
– Вечное творение, – успокоительно протянул Стынь и располагающе улыбнулся.
Бог, во время движения девочки поднявшийся со своего кресла, сейчас стоял в шаге и неотступно смотрел на нее, а узрев тревогу, добавил:
– Но перстами то лучше не трогать, ибо можно в миг остаться без таковых, – и легохонько засмеялся.
– Вряд ли я дотянусь до тех глубин, – незамедлительно отозвалась Влада, уже, и, не ощущая какого-либо напряжения в обществе Димургов, будто зная их давно. – У меня же не такие длинные перста как у тебя.
– Да, это ты права, – все также беззаботно посмеиваясь согласился Стынь и опустился на присядки, чтобы быть ближе к ней. – Тебе повезет больше, и ты сумеешь сберечь перста… Но мне такое везение не грозит и я махом останусь без них.
И Стынь немедля смолкнув, положил левую руку на округло-покатое колено показав Владелине свою широкую ладонь, с долгими, конической формы перстами, где по темно-розоватой глади кожи переливалось золотое сияние. Бог нежданно энергично сомкнул руку в кулак, а миг спустя также скоро раскрыл, и по тонким сосудам враз ядренистым полыханием пробежала капель крови, на малеша окрасив и саму ладонь, и перста в густо золотой цвет одновременно поглотив какую-либо коричневу на коже.
– Ух, ты! – восхищенно дыхнула Владу и не удержавшись, шагнула ближе, также резво проведя указательным пальцем по золотой коже Бога. – Даже ярче чем у Расов.
– Много ярче! – благодушно отозвался Стынь, в повадках и поступках какового чувствовалась юношеская бравада, присущая человеческому роду. – Можно я к тебе прикоснусь? – вопросил он, и моментально бравада сменилась на робость.
Девочка перевела взор с ладони Бога на его лицо и всмотрелась в черты… Пройдясь взглядом по широкому, плоскому носу, мясистым губам на немного задержавшись очами на крупном фиолетово-красном берилле вставленном в кончик густой, черной, прямой брови как раз перед переносицей. Неторопливо юница вздела руку в сторону столь близкого ей лица Зиждителя и дотронулась перстом до берилла ярко замерцавшего попеременно, то фиолетовым, то красным светом.
– Я тебя видела, – прошептала она так, точно боялась, что ее услышат. – Ты сказал… сказал, – отроковица чуть зримо дернула голову назад, вроде собираясь упасть. – Сказал: «Такая сияющая… и девочка… как жаль… А впрочем, сбережем ей жизнь».
Владелина торопливо шагнула назад и качнулась всем телом, она стремительно подняла голову и уставилась в черный свод с парящими по нему звездами, недвижно застыв. И замер, словно окаменев весь зал и Боги в нем, напряженно слушающие молвь юницы, и Стынь потрясенный ее воспоминаниями.
– Значит, – много громче и единожды с дрожью в голосе добавила Влада. – Это ты меня отдал Расам?
– Отдал, – в такт ей отозвался младший Димург, и в голосе его звучала такая боль, коя резанула сердце отроковицы, наподобие острого ножа. – Отдал Расам нашу бесценную девочку. Отдал самое дорогое для нас всех Димургов творение.
Владелина немедля опустила голову, и, узрев в лице Бога боль, которая заколыхала каждой жилкой на нем, шагнула вперед, и, расставив руки, прижалась губами к его щеке, обняв за короткую, мощную шею.
– Любезная моя… Милая наша девочка. Мой дорогой малецык, прости, – ласково проронил Стынь и прижал к себе девушку. – Более такого не повторится… Обещаю тебе, моему бесценному, – и нежно провел ладонью по волосам. Он резким движением отодвинул от себя юницу и прикоснулся губами к ее лбу, тем единым касанием воздвигая меж ней и собой прочную связь.
Глава одиннадцатая
Ратша весьма волновался, подходя к капищу. Еще бы ведь нынче, он должен был вместе с Зиждителем Седми отправится на встречу с Богом Кручем, каковой им подарит семена злаковых растений и передаст земных духов, оные научат ребят их поселений и соседних землепашеству. Мальчик, не обладающий теми знаниями, что были открыты для Влады и как большая часть отроков считающий, что важнее меча и лука ничего нет, не понимал, почему встреча земных духов стала столь важна для людей. Так важна, что на нее направлялся сам Бог Седми.
В Ратше единожды ноне правила гордость и волнение. Гордость, потому как теперь он стал обладать таким значимым величанием войвода. А волнение возникало не только, потому что вскоре предстояло узреть неведомого Бога Круча, не только, потому что в той поездке он сопровождал Зиждителя Седми, но еще и, потому что день назад на празднике, устроенном в честь него, Владу выпила напитка из мухомора и потеряла сознание.
Явившиеся, словно по мановению руки, альвы сразу разогнали мальчишек, а наутро особлива досталось ему от Крепыша и Двужила. Последний и вовсе прибольно огрел Ратшу по бедру тренировочным мечом, оно как выше не стал дотягиваться, и вельми долго на него кричал, упрекая в недосмотре за вверенной ему девочкой и мальчиками. Войвода, молча, выслушал Двужила и Крепыша, в душе страшась, что коль попытается за себя вступиться сразу будет изгнан не токмо с той почетной должности, но и вообще с Ребячьего мешка. Вечером же, вернувшись домой, он излил весь свой гнев на Липка, каковой на сутки куда-то пропал, а после вернулся с заплаканными очами и решением Знахарки Прозорливой отказать ему в обучении. Понеже Липок получив затрещин от Ратши, беспомощно повалился на лавку, горько и громко зарыдав, теми звуками не только разрушая спокойствие избы Батанушки, но и раздражая иных ребят своей семьи. Граб было хотел его успокоить, как он почасту делал, мощно встряхивая аль ударяя в ухо, но Ратша уже изливший весь свой непродолжительный гнев, сдержал товарища, не позволив далее обижать Липока, и то повелел уже не как ратник, а как войвода.
Теперь же предстоящая встреча с Богом Седми и вовсе пугала. С Зиждителем оный так дорожил Владой, и это все видели и знали. Сие всем ребятам не раз говорилось гомозулями, альвами и духами. Сие мальчики не только слышали, но и ощущали. И если когда-то им позволялось ссориться с Владелиной, вступать с ней в пререкания, то год назад это было всем и в категоричной форме запрещено. После посещения Выжгарта, что-то изменилось в отношении Богов, гомозулей и духов к девочке… Что-то произошло и с самой Владой. Она как-то разом стала хрупкой, болезненной и почасту пропадала из поселения. Более не ходила в Ребячий мешок и всегда, везде была сопровождаемая Вещуньей Мудрой.
Посему когда в этот раз она пришла одна на праздник, без постоянного своего присмотра, все ребята обрадовались. Правда перед этим Двужил и его учитель Крепыш весьма строго поговорили с Ратшей, повелев ему особенно внимательно следить за девочкой и не позволять никак и никому ее огорчать.
Но никто и не хотел огорчать Владелину, и Липок тем паче. Он иногда на праздниках давал ребятам того напитка, что придавал выпившим легкость и бодрость, но ведь никто не знал, что девочка так на него отреагирует. Если бы Ратша знал, он бы никогда не позволил Липку подойти к Владе.
Все эти беспокойные мысли своей массивностью давили теперь на отрока и заставляли по многажды вздрагивать его рукам, телу и даже ногам так, что последние не раз судорожно подгибались в коленях. Наконец, Ратша ступил на площадь, куда уже также входили Двужил, Крепыш и Могуч, парадно обряженные в рыжие рубахи, с мечами на кушаках, и направился к лестнице. Ратша с пшеничными вьющимися волосами и припушенной губой, где уже стали появляться первые признаки будущих усов, с зелеными очами оные порой, приобретали почти серый цвет, был весьма красивым юношей. Крепкий, высокий и как точно подметила Влада справедливый, не махающий попусту кулаками, что, кажется, отражалось и в чертах его мужественного, благородного лица. Обряженный в красную рубаху, шаровары, повязанный кушаком, по внутренней стороне которого пролегала широкой полосой кожаная вставка, которая в целом и держала на себе ножны и обязательный атрибут воина меч, мальчик, подойдя к лестнице, тревожно застыл подле первой ступени. По первому он воззрился на подходящих гомозулей, а после перевел взор и оглядел все еще серебристо-курящуюся завесу да пустой пятачок пред ней.
– Ну, чего готов? – недовольно пробухтел, вместо приветствия, Двужил.
– Готов, – толком и не понимая, к чему он должен быть готов, и что увидит, торопливо отозвался юноша.
Гомозули подойдя к нему, обступили со всех сторон, и ревниво осмотрели с ног до головы, да явно оставшись довольными его бравым видом, нежданно резко склонили головы. Ратша спешно повернулся в направлении капища, и, узрев на пятачке только, что вышедшего из завесы Бога также стремительно преклонил голову.