В зале кроме нее и Седми более никого не было. Бог стоял в нескольких шагах от кресла и неотрывно смотрел на завесу, но стоило девушке подняться как он, медленно развернувшись и воззрившись на нее, нежно ей просиял.
– Седми, – чуть слышно произнесла юница. – Как я рада тебя видеть, знал бы ты… знал бы.
Бог сделал несколько махонистых шагов вперед, и, поравнявшись с креслом, поднял девочку на руки, крепко обняв и притулив к своей мощной груди, не менее ласково отозвавшись:
– Любезная, бесценная моя девочка. Как ты мне дорога, как я за тебя болею, как люблю… коли б то можно было бы почувствовать. Мой милый… милый малецык, – последнюю молвь, словно направляя лишь к лучице.
– Седми, Седми, – Влада может и желала, что-то ответить Богу, но ощущала еще миг той трепетной отцовской любви, кою она всегда испытывала подле этого Раса и она сызнова заплачет.
– Нельзя так кричать, – умягчено протянул Седми, и слегка развернув ее голову, прикоснулся губами ко лбу. – Нельзя так тревожиться по несущественному, пустякам. – Глаза Раса такие близкие глянули на нее. И в их мышастой радужке, коя словно поглотила зрачок, Влада увидела, переплетающиеся золотые витиеватые нити. – Ты можешь навредить себе, погубить то, что мне так дорого… Что дорого нам всем Зиждителям: Димургам, Расам, Атефам.
Вкрадчивый голос Седми изгнал всю смурь из юницы и вновь вернул прежнюю зависимость от Расов так, что нежданно захотелось увидеть всех Богов разком и ощутить жаркие объятия Огня.
Владелина порывисто сотряслась всем телом и глубоко, успокоено вздохнув, положила на плечо Зиждителя правую щеку, плотнее прижавшись к его груди всем телом.
– Я соскучилась… за тобой… Дажбой. Почему вы меня не встретили, когда я вернулась? – с горячностью вопросила она, и поцеловала ткань желто-златой короткой рубахи Бога.
– А ты хотела? – голубя волосы девочки, схваченные в хвост, вопросил Седми. – Хотела?
– Не знаю, – очень тихо ответила Владу, и, отстранившись от Бога, пожала островатыми плечами. – Мне кажется, я запуталась. Запуталась. Когда я была у Димургов я почувствовала… Нет! поняла! Да, поняла! Поняла, что родственна с ними… Особенно с Першим. Его руки, пальцы, когда он меня касался… Я хотела… хотела раствориться в нем. – Из глаз девушки потекли крупные слезы, она чуть слышно хлюпнула носом. – Точно руки его… пальцы, это и есть я… я. – Девочка рывком утерла текущие слезы и положив ладонь себе на лоб, дополнила, – что тут… тут живет нечто единое с ним… с ним с моим дорогим Першим… С ним, не со мной. И оно такое цельное, не подлежащее разделению. Потому я не могла, не хотела уходить. И не желал видеть этот зал, – теперь она очертила рукой полукруг. – Не могла, видеть эти белые стены и голубое небо. Но потом, когда я ушла из капища и прошлась по улицам. И увидела наше поселение, духов, альвов, гомозулей и мальчиков, я поняла, что все эти дни скучала, за этим миром и людьми коих люблю. Скучала за вами Расами… За всеми вместе и каждым в отдельности. Почему так со мной… почему?
– Потому как ты наша бесценная девочка, наша драгоценная лучица, – Бог ласково провел перстом по изогнутому носику юницы. – Самое дорогое, что есть на этой планете, в этой Галактике и во всей Вселенной для нас: Димургов, Расов, Атефов. Сейчас и далее. Всегда.
Седми нежным касанием дотронулся до фиолетово-красного берилла в ее бровке и нежно улыбнулся. Владелина же порывчато дернула головой в бок и торопко проронила:
– Я это не сниму, это мне Стынь подарил, оно мне дорого.
– А я разве заставляю снимать? – в голосе Седми прозвучало смятение и слегка заискрились его тонкие с молочно-золотистой кожей пальцы. – Что ты, никогда.
– Просто Вещунья Мудрая, когда увидела, – принялась пояснять все с тем же беспокойством девушка и сама огладила кончиком перста камушек в бровке. – Она явно.. Ей не понравилось это. А я спросила почему? Почему ей не нравится, и она тогда молвила, что такие вещи носят только Димурги и какие-то там создания… И еще краманы отпрыски Димургов, а альвы никогда, ибо у них иные традиции.
– Не краманы, а шаманы, – поправил девочку Седми, и теперь уже заискрилась вся его кожа, но днесь каким-то иным не обжигающими брызгами, а вспять нежно-ласкающими, теплыми. – Но ты не альв, ты человек. И ежели тебе хочется и нравится носи, поелику для тебя нет ничего запретного, тем более днесь… Да и потом, раскрою тебе свой секрет, я тоже одеваю нечто похожее.
Бог, дотоль придерживающий девочку левой рукой, перехватил ее правой, а сам меж тем перстами дотронулся до левой мочки уха. Он вельми плотно обхватил мочку и несколько раз энергично потер ее так, что под пальцами выступил легкий голубоватый дымок, а после также резко убрал от нее руку. И Влада увидела, что на мочке Седми ярко замерцали махими капельками бледно-синие сапфиры, украсившие ее по всему окоему.
– Ох! как красиво! – оценивающе дыхнула юница и погладила горячеватую на удивление поверхность каменьев. – А почему ты не носишь это всегда.
– Одеваю лишь по особому случаю, – отозвался Седми, слегка развернув голову, чтоб девочке было удобнее разглядывать его мочку. – Когда встречаюсь с Першим, Вежды и иными Димургами…
– Ты любишь Першего? – едва слышно вопросила Владелина и заглянула в ставшие почти голубо-серыми с синими брызгами по окоему глаза Бога, тот разком кивнул. – А почему живешь с Расами?
Черты лица Седми резко дернулись, и желваки на скулах заходив ходором купно покрылись золотым сиянием, точно собравшимся там сразу со всего тела.
– Так получилось, – это он также почитай прошептал, а после надрывно вздохнул. – Ну, а теперь насчет зова.
Бог явственно желал перевести разговор в иное более приятное для него русло.
– Зова? – изумленно вопросила Влада, по-видимому, близость Седми и Дивного сняли напряжение с нее и уняли тревогу по поводу Липка.
Потому девочка не сразу поняла, о чем толкует Зиждитель. Она какое-то время, молча, смотрела на него, порывисто плюхая ресницами и, судя по всему, стараясь вспомнить о своем зове. А Седми узрев данное затруднение, положив длань ей на голову, мягко произнес:
– Ты позвала меня, потому как, что-то случилось с мальчиком.
– Ах, да… Липок, – встревожено вскликнула Владелина и тотчас ощутила, как под ладонью Зиждителя затрещали ее волосы. – Седми я днесь загорюсь, – усмехаясь, сказала она, и когда Бог переместил горячую длань с головы на ее щеку, согревая тем теплом, вкратце пересказала ему все то, что еще недавно говорила Дивному. – Почему?.. Почему Небо не пояснил мне, что я нарушаю закон альвов? – закончила спросом она.
– Небо верно и не знал того… Не задумывался, – негромко отозвался Седми и медлительно опустил девочку на сидение кресла, проведя тыльной стороной длани по пшеничной своей бороде, всколыхав тем движением каждый волосок там. – Ты уходила к Першему и Небо было не до того. Не до какого-то там мальчика.
– Ну, как же так… Как же так ты говоришь, – негодующе протянула юница, и упершись головой в ослон перьевисто-облачного кресла воззрилась на Раса. – Как же так не до какого-то мальчика. Видел бы ты его Седми… Он весь посерел, осунулся. Как же можно так говорить, ведь Зиждители каждый миг приглядывают за своими детьми… за мной.
– Девочка моя, ты… Это ты, – тенор Седми зазвучал как-то весьма низко и он развернувшись неспешно стал прохаживаться по залу, как почасту то делал Дажба. – Не сравнивай себя и других людей. Мы Боги связаны с тобой и потому слышим тебя и все время приглядываем. Но другие люди совсем иное. Даруя им жизнь, мы оставляем им свободною волю выбора и право жить, как они считают нужным. Мы не вмешиваемся в путь, который избран отдельными али большей частью людьми, уважая тот выбор. Конечно до того момента когда этот выбор не становится гибельным, уничтожающим иных творений и в целом планеты. И конечно, Небо не обратил внимание на какие-то там тонкости связанные с твоей просьбой. Он не вдавался в подробности, не касался частностей. Ты попросила и он исполнил. Исполнил бы и я, лишь бы тебя порадовать, снять твою тревогу, ибо ты и так не часто о чем просишь. И меня мало интересует тот мальчик, или какой бы то ни было иной, потому как у меня очень много забот, дел и творений.
Седми во время своей речи медленно фланирующий вдоль залы поглаживал сапфиры в левой мочке, а смолкнув, остановился супротив кресла и девочка всполошено уставившись на него, увидела, что ухо его уже более не украшено камушками. Она гулко выдохнула, чувствуя единожды вину и перед Липком, и перед Седми, склонила голову да сжав руки в кулачки от обиды на саму себя, молвила:
– Прости Седми. Прости, что потревожила тебя и так кричала.
– Нет! Нет! – голос Зиждителя наново зазвучал высоко, словно он разом встрепенулся, заволновавшись за юницу. – Я не к тому сказал, чтобы ты просила прощения. Ты это иное… Твое дыхание, крик, видение касаются нас всех. Исполнить твою просьбу, прийти по твоему зову – это одно. Это не тяга, отрада. А думать о мальчике, иное… Одначе, так как тебя тревожит произошедшее с тем мальчиком, и чтобы ты о том не думала, не переживала, я ноне призову Вещунью Мудрую и Знахарку Прозорливую и разрешу данный вопрос. – Влада шибутно прижала сжатые кулачки к груди и торопко кивнула. – Только сие произойдет, – дополнил благодушно Седми, – ежели ты пообещаешь мне не вмешиваться в наш разговор, и, сидеть на кресле смирно, молча.
Девушка вновь кивнула, и тогда Рас вздел вверх левую руку и кончиком большого пальца провел по подушечкам всех иных четырех, отчего затрещали, захрустели, точно зачинающиеся огнем сухие ветви костра. Еще мгновение и из перст Бога выскочила ядренисто-оранжевая искра и резво направив полет в завесу махом прожгла в ней широкое отверстие и оттого на чуток показались далекие верхушки деревов обступающих извне капище. А искра вмале пропала, где-то в сереющем надвигающемся сумраком вечере. Отверстие еще малость казало заходящие лучи солнца, но невдолге затянулось желтоватой клубящейся дымкой. А на голове Седми венец в виде широкой, золотой мелко плетеной цепи замерцал рдяными переливами.