— «Кричит сова, предвестница несчастья, кому-то вечный сон суля»… — продекламировал есаул, глядя задумчиво на огонь лампы, и после паузы, тяжело вздохнув, добавил: — Был, Кадыров, такой поэт — Шекспир.
— А если все же попытаться штурмом тюрьму взять? — думая о своем, спросил Кадыров, и глаза его загорелись. — Ночью. А, Мещеряков? Лестницы на стены, часовым ножи в горла — и во двор. Нам бы только своих внутрь впустить, а уж там!.. — Он по-звериному втянул воздух раздувшимися ноздрями.
— Снова за свое! — раздраженно прервал есаул Кадырова. — Сколько повторять: на лестницах нас как куропаток перещелкают! Там стены до неба!
— Рисковать надо, есаул, — упрямо произнес Кадыров. — В Харбине свои наверняка разменяют, а тут все же шанс. Тюрьму не возьмем, так хоть в бою ляжем, не у стенки в подвале.
Он замолчал, прислушался: снаружи донеслись лошадиное ржание и скрип подъехавшей телеги. Пес встал с пола, мягко подошел к двери и остановился у порога, подняв голову.
— Нет, Кадыров, штурм не шанс. — Есаул решительно отложил вычищенный собранный маузер. — Вот он, единственный шанс, — Мещеряков кивнул на дверь. — Другого у нас нет.
На крыльце, потом в сенях раздались нетвердые гулкие шаги, скрипнула и отворилась дверь, пугливо метнулось пламя за стеклом лампы. Остроносый связник ввел в горницу неловко переступившего порог Овчинникова. Овчарка принялась его обнюхивать. Провожатый снял с глаз гостя повязку. Мещеряков сделал знак Остроносому. Тот вышел из избы. Есаул встал, щелкнул каблуками, одернул френч.
— Добро пожаловать. — Он указал Овчинникову место за столом против себя. — Рад знакомству. Извините за вынужденную предосторожность. Я — есаул Мещеряков. Слыхали?
Овчинников кивнул. Осмотрелся. Снял и повесил на гвоздь у входа шинель и буденовку. Сел к столу. Есаул уселся напротив. Несколько мгновений он испытующе смотрел на гостя. Первым своим впечатлением Мещеряков остался доволен, а он хорошо разбирался в людях. Овчинников был высок, худощав, мускулист и выглядел лет на тридцать с небольшим. Черты лица его были правильными, вид — уверенным, невозмутимым. Он непринужденно откинулся на спинку скамьи, руки свободно опирались на столешницу. Мещеряков отметил, что этот человек знает себе цену и умеет собой владеть. Лишь глаза внушали есаулу смутное беспокойство. Мещерякову приходилось видеть бегающие глаза трусов, невидящие, словно подернутые пеленой глаза психопатов, суровые, настороженные глаза бывалых солдат. Ярко-синие глаза Овчинникова смотрели на мир прямо и открыто. Только дымчато-сизые, будто тронутые утренней изморозью радужные оболочки придавали им холодный, мглистый оттенок. Есаул поймал себя на том, что не может уловить их выражения, оно отсутствовало. И Мещерякову стало немного не по себе. Человек жестких правил, привыкший со времен кадетского корпуса подчинять других своей воле, есаул во всем любил полную ясность и определенность. А этот человек, сидящий перед ним, не подходил ни под один из известных ему типов. Он не укладывался в схему. Есаулу это не нравилось. Право быть загадочным он оставлял для себя. Что ж, он заставит гостя раскрыться. Вывернет его наизнанку, как выворачивал всякого, кто встречался на его пути, если в этом появлялась необходимость. Мещеряков делал это без колебаний и жалости, холодно-рассудочно, а потому всегда успешно. Сейчас есаулу было особенно важно знать точно, кто на ближайшее время станет в будущей игре его младшим партнером. Доподлинно выяснить, какие у того на руках карты и как он ими будет пользоваться. В случае, если это удастся, он сумеет навязать Овчинникову свои условия игры, выложит в нужный момент на стол козыри, о которых тот не будет догадываться до самого конца партии. А потом, когда Овчинников выполнит предназначенную ему строго ограниченную миссию, Мещеряков избавится от него, как неизменно избавлялся от каждого своего временного союзника, едва тот переставал быть нужным, и никогда в этом не раскаивался: чувства признательности у есаула не существовало, его заменяла строгая целесообразность, так было удобно и необременительно. Овчинников загадочен? Что ж, тем хуже для него. Мещеряков приветливо улыбнулся гостю, сказал:
— Слышал о вас много лестного. А сейчас восхищен. Как вам удалось проникнуть к красным?
— В поезде разговорился с неким Дроздовым, — невозмутимо объяснил Овчинников. — Его назначили после ранения командиром взвода охраны в Воскресенскую тюрьму. Такого случая помочь единомышленникам дважды не выпадает.
— Вы его?.. — Мещеряков резко полоснул себя ребром ладони по горлу и с интересом посмотрел на Овчинникова.
Овчинников кивнул и объяснил:
— Столкнул с поезда, спрыгнул следом, забрал одежду, документы. Дальше все просто.
Кадыров разглядывал Овчинникова с недобрым любопытством. Улыбка убийцы загнула кончики плотно сомкнутых губ корнета кверху, подчеркивая жесткие темные впадины под широко расставленными смуглыми скулами.
— В тюрьме вас могут опознать, — озабоченно сказал Овчинникову Мещеряков. — Там со всей России офицеры сидят.
— Вряд ли белый офицер на меня донесет, — сказал Овчинников.
— Но белый офицер может неверно истолковать вашу службу у комиссаров, — усмехнулся Мещеряков. — Не боитесь?
— Игры без риска не бывает, — сказал Овчинников.
Мещеряков внимательно посмотрел на гостя и, чеканя каждое слово, торжественно произнес:
— Я горжусь знакомством с вами, капитан Овчинников.
Кадыров широко зевнул и скучным голосом произнес:
— Если он капитан Овчинников, тогда я — пророк Магомет.
Мещеряков даже головы не повернул на замечание Кадырова. Он невозмутимо молчал, не сводя глаз с Овчинникова.
— Этот человек — провокатор или сумасшедший? — холодно поинтересовался Овчинников у есаула, тоже не взглянув на корнета.
— Мне искренне жаль, — печально вздохнул Мещеряков. — Но корнет Кадыров служил в белецкой контрразведке и знает капитана Овчинникова в лицо. Такая незадача… — Он развел руками.
— Ваш Кадыров — грязный самозванец. — Овчинников брезгливо поморщился и вдруг резко повернулся к нагло ухмыляющемуся корнету: — Сколько замков было на дверях вашего служебного кабинета в Белецке? Не думать! Живо! Сколько? Ну? Один? Два? Отвечать! Три!
«Ого, вот это хватка», — восхищенно подумал есаул.
— Ну, два, два, чего расшумелись? — Кадыров пренебрежительно усмехнулся, однако было видно, что эта улыбка далась ему с трудом.
— Замки защелкивались или запирались? — быстро спросил Овчинников. — Быстро!
— Один защелкивался, другой запирался, — иронически поморщился Кадыров, — по-прежнему стараясь быть невозмутимым. — Ну что, легче стало?
Он протяжно, с подвыванием нервно зевнул и с ненатуральной усмешкой уставился на бесстрастного Овчинникова.
— Благодарю, — Овчинников преувеличенно учтиво кивнул Кадырову, показав безукоризненный пробор, повернулся к Мещерякову и с откровенно издевательской ухмылкой сказал ему: — Так вот. Единственный замок в белецкой контрразведке был у меня. Единственный. Понимаете? Ни у одного из моих подчиненных запоров не было. Я всегда входил к ним внезапно и без стука. В любой час дня и ночи. Кадыров — жалкий лжец. На вашем месте я бы не стал ему доверять.
— Врешь, шакал! — заорал, побагровев, Кадыров, взвился со скамьи, выхватил из ножен шашку.
Овчинников и бровью не повел. Кадыров был ему больше неинтересен. Мещеряков предостерегающе поднял руку, укоризненно покачал головой и мягко попенял темпераментному подручному:
— На гостя не сердятся, Кадыров. У вас на Востоке говорят: «Нам каждый гость дарован богом». А ты?..
Кадыров вбил шашку в ножны и, скрипнув зубами, плюхнулся на скамью. Глаза его мрачно сверкали.
— Пожалуйста, не пытайтесь меня морочить, — спокойно сказал есаул Овчинникову. — Корнет несколько экспансивен, но верю я тем не менее ему, а не вам. Ясно?
— Тем хуже для вас, — усмехнулся Овчинников.
Мещеряков пропустил это его замечание мимо ушей.
— Знаете, а ведь вам, пожалуй, не в чем себя упрекнуть, все сделано чисто, — задумчиво проговорил есаул, почти благожелательно глядя на Овчинникова. — Просто не повезло. Как говорят, судьба-злодейка. Кто же знал, что здесь, на краю света, в дремучем лесу, совершенно случайно окажется человек, который вас сразу изобличит?
Овчинников невозмутимо молчал.
— Ничего не попишешь, издержки профессии, — сочувственно вздохнул Мещеряков. — Долго отрабатывали легенду?
Овчинников не реагировал. Кадыров глядел на него с ненавистью.
— У вас только две возможности, — хладнокровно проговорил есаул. — Первая: сказать о себе всю правду и стать моим агентом у красных. Дадите подписку о сотрудничестве и будете снабжать чекистов сведениями, полученными от меня. Вторая возможность: тупо твердить, что вы Овчинников и быть расстрелянным. Третьего не дано, как говорили латиняне.
Овчинников молчал. Кадыров не сводил с него глаз.
— И не надейтесь словчить, — сказал есаул. — Если согласитесь работать на меня только затем, чтобы выбраться отсюда, я переправлю подписку вашим коллегам-чекистам и найду верный способ убедить их, что этой ночью завербовал вас всерьез, а ваши попытки убедить их в обратном — ложь от начала до конца. Я сумею это сделать, не сомневайтесь. И тогда вас шлепнут они. Предупреждаю вас об этом, чтобы вы не питали напрасных иллюзий и смотрели на свое положение трезво.
Овчинников спокойно ждал продолжения.
— Видите, я загнал вас в угол, — проникновенно произнес Мещеряков. — Так что соглашайтесь. Плюньте на принципы. Жизнь дороже. — Он усмехнулся: — «Морали нет, есть только красота…»
Овчинников брезгливо поморщился:
— Не стоило привозить меня сюда, есаул, чтобы разыграть этот дурацкий фарс.
Мещеряков сладко зевнул, потянулся, встал из-за стола:
— Подумайте до рассвета, товарищ Дроздов или как вас там на самом деле. А ты, Кадыров, смотри, не обижай гостя.
Есаул вышел из горницы. Овчарка выбежала следом.
Белесые клочья предутреннего тумана, цепляясь за кроны мачтовых сосен, медленно оседали вниз, к стылой земле, густо усыпанной прелыми желтыми листьями. Босой Овчинников в белой рубахе и галифе осторожно ступал по скользкой листве. Кисть его задранной выше головы и согнутой в локте правой руки была заломлена сверху за спину и скручена с запястьем заведенной за лопатки левой. Рядом с Овчинниковым пружинисто вышагивал чисто выбритый щеголеватый Мещеряков. Возле хозяина весело трусил верный пес. Следом, шагах в десяти, зевая, сопя и почесываясь, грузно топали сапожищами шестеро непроспавшихся казачьих офи