— Так вы и намерены поступить? — осторожно спросил есаул.
— Разве вам не нужен еще один агент в их тылу? — вопросом ответил Овчинников.
— Нужен, — кивнул есаул. — Очень нужен. Да еще такой, как вы. Хороший агент в тылу врага стоит армии. Но наши люди надежно законспирированы. А вы слишком на виду, слишком рискуете. — Мещеряков покачал головой и с явной симпатией сказал: — Уходите с нами, капитан. Здесь вы пропадете. Ни за грош пропадете. Именно умение проигрывать отличает профессионала от любителя.
— Моя война не окончена, — сказал Овчинников. — Красные ценят военспецов. Командир взвода — первая ступенька. Поднимусь выше, а там посмотрим!
— Думаете, массовый побег из тюрьмы пройдет для вас бесследно? — с сомнением спросил есаул.
— Я в этом уверен, — ровно произнес Овчинников. — У моста меня ведь не будет. В четверг вечером в клубе премьера любительского спектакля с моим участием. Вы расстреливаете засаду из пулеметов, а я стою у рампы на коленях перед Ниной Петровной и палю себе в висок из незаряженного браунинга. Лучшего алиби не бывает.
— Что ж, вам виднее, капитан… — Есаул глядел на Овчинникова с грустью и словно бы уже издалека, с другого берега. — Очень жаль, что вы не уйдете с нами. Бог свидетель, я сделал все возможное, чтобы вас убедить.
— У каждого своя дорога, — твердо сказал Овчинников и встал из-за стола. — Спасибо за угощение. Рад, что план вам подошел.
Он надел шинель и буденовку. Уже в дверях обернулся и с улыбкой произнес:
— Подарок Шерифу — за мной.
Разговор этот происходил поздней ночью. А на следующий вечер Мещеряков стал претворять в жизнь так понравившийся ему план капитана Овчинникова.
В ресторанном зале сновали между столиками расторопные официанты, вовсю веселились раскормленные нэпманы и их стройные подруги. На эстраде чернявый малый в соломенном канотье, отбивая чечетку под аккомпанемент смело декольтированной пианистки с пышным бюстом, сипло пел:
Эх, Алла, Алла, кого ты обнимала
В горжетке, что тебе я подарил?
Иль я тебя не холил, иль я тебя неволил,
Иль я тебя, родная, не любил?..
Внезапно за столиком у окна словно граната взорвалась: подгулявший купчик с размаху швырнул о пол хрустальный фужер.
— Пей, гуляй, душа на полянку! — орал он. — Однова живем!
В зале наступила настороженная тишина. К скандалисту поспешил хозяин, толстяк в мятом смокинге. С опаской наклонился над купчиком:
— Прошу вас, потише…
— Сгинь! — ощерился гость. — За свои кровные гуляю!
И стал швырять на пол другие фужеры. Стекло брызнуло под ноги перепуганному ресторатору. Подбежал усатый милиционер:
— Перестаньте хулиганить, гражданин!
— И ты, гнида, туды же? — Пьяный повернул к блюстителю порядка белые от ненависти глаза и, схватив со стола тяжелую нераскупоренную бутылку с шампанским, бросился на милиционера. После короткой борьбы тот исхитрился завернуть хулигану руку за спину. Бутылка покатилась под стол. Милиционер потащил купчика к выходу.
— Недолго вам, иудам, править! — истошно орал скандалист. — Всех Мещеряков перевешает!.. Пер-р-ревешает!.. У-у-сех!..
У выхода он с размаху лягнул уставленный яствами стол. Стол опрокинулся. Зазвенела разбитая посуда, расползлись по полу салаты и заливные, вскочили с мест люди.
В вестибюле ресторана милиционер, крепко держа купчика, строго приказал бородатому галунастому швейцару:
— В ЧК звони. По их части карась.
Исполнительный швейцар принялся что есть сил накручивать ручку громоздкого настенного телефона.
— У-у-сех пер-р-ревешает!.. — с новой силой взвыл буян.
Швейцар, приложив к уху мембрану, испуганно объявил милиционеру:
— Так что — глухота! Спортился!
Блюститель порядка в сердцах чертыхнулся и стал выталкивать скандалиста на улицу. Тот энергично сопротивлялся, все норовя ударить милиционера ногой, но тот был настороже.
Столпившиеся на тротуаре прохожие с любопытством наблюдали, как из распахнутых швейцаром дверей ресторана «Версаль» багровый от натуги милиционер вытаскивал упирающегося купчика в суконной поддевке и лаковых сапогах «бутылками».
— Последние деньки доживаешь, сволочь краснопузая! — цепляясь за дверной косяк, истошно орал хулиган милиционеру.
Прохожие ежились, опасливо переглядывались, прятали глаза. Из переулка шагом выехала как бы случайно оказавшаяся здесь пролетка без седока. На козлах степенно возвышался возница, доставивший Овчинникова в лес. Обрадованный швейцар, суетливо размахивая руками, кинулся к экипажу. Извозчик остановился у ресторана. Милиционер вбил буяна в пролетку и, облапив его железной хваткой, пристроился на сиденье рядом.
— В ЧК гони! — возбужденно приказал он извозчику.
Тот равнодушно стегнул лошадь. Без интереса смотрел вслед отъезжавшей пролетке один из зевак — остроносый мещеряковский связник. Когда пролетка свернула за угол, он неторопливо направился прочь. Его ждали на заимке.
Наутро Маслаков с маузером в руке вывел из здания ЧК сильно потускневшего за ночь «купчика», передал тонкую папку с пришпиленными к ней фотографиями анфас и в профиль ждавшему у крыльца красноармейцу и строго сказал ему, указав на арестанта:
— Сдашь Важину под расписку.
Красноармеец кивнул, сунул формуляр за борт шинели и передернул затвор карабина. Маслаков вложил пистолет в футляр и вернулся в здание.
— Руки назад! — приказал конвоир «купчику». — Пошли!
Вчерашний буян покорно сложил за спину руки и, опустив голову, понуро двинулся серединой улицы. Красноармеец — карабин наперевес — следом. На углу переминался с ноги на ногу озябший продавец воздушных шаров в засаленном овчинном полушубке и рваном собачьем треухе — все тот же Остроносый, наблюдавший накануне вечером скандал возле ресторана. Связник скользнул по «купчику» безразличным взглядом. Конвойные смотрел в спину арестованному и не видел, как тот, чуть приподняв на миг голову, едва приметно мигнул Остроносому. Связной равнодушно отвел взгляд. Через два часа Мещеряков будет знать, что «купчику» удалось провести чекистов. Они схватили приманку. Операция против красных началась.
В решетчатое окно тюремной канцелярии светило неяркое октябрьское солнце. Чирикали воробьи на железном скате крыши.
— Протрезвел бандюга — едва со страху не помер, все вывалил как на духу, — с энтузиазмом рассказывал Важину и Овчинникову Камчатов. — Его, понимаешь, в город в разведку послали, а он — на тебе! — сорвался. Нервы, видать, отказали. Тоже ведь непросто в подполье крысой жить… Порученец он мещеряковский, так что сведения точные: они этой ночью мост под Шмаковкой рвать станут, по которому эшелон пойдет. Тут мы их и прищучим!
— Дознались-таки про эшелон, — хмуро проговорил Овчинников, демонстрируя начальнику ЧК искреннее огорчение.
— А я что говорил? — сказал Камчатов. — Как в воду смотрел!
— Повезло нам с этим порученцем! — радостно воскликнул Важин.
— Значит, так: действовать будем наверняка, — решительно произнес начальник ЧК. — Подключаем к Баранову весь взвод охраны.
— Рискованно, — усомнился Овчинников. Хотя капитан и уступил Камчатову в прошлый раз, сейчас он на всякий случай продолжал правдоподобно изображать ретивого служаку, в котором все инстинктивно восстает против непорядка на вверенном ему объекте. — Очень даже рискованно, товарищ Камчатов.
— Да ты что! — возбужденно парировал Важин, в свою очередь, отлично сыгравший взрыв боевого энтузиазма. — Такой шанс, можно сказать, один раз в жизни выпадает!
Овчинников хмуро молчал, имитируя колебания.
— В самом деле, не упускать же Мещерякова, — уверенно, как о решенном, сказал ему Камчатов и велел: — Как только стемнеет — строй во дворе людей. Пулеметы не забудь. С Барановым соединишься за городом. Вокруг Шмаковки тайга, укроетесь и есаула дождетесь. Гляди, Алексей, живым его взять!
— У меня сегодня вечером премьера в клубе, — сказал Овчинников.
— Не до премьеры, раз такое дело заворачивается, — отмахнулся Камчатов.
— Сами видите, у Мещерякова кругом в городе люди, — парировал Овчинников. — И в клубе наверняка кто-нибудь есть. Не явлюсь на спектакль — сразу неладное почуют.
— Есаул к началу представления давно у моста засядет, эшелон ждать, — возразил Камчатов.
— От клуба до Шмаковки рукой подать, — не уступал Овчинников. — Сбегать, предупредить — долго разве? А сорвется операция — будем потом локти кусать.
— Гм… — Камчатов заколебался, неуверенно посмотрел на Овчинникова.
— Товарищ Камчатов, да пускай помощник взвод поведет, так и так у Шмаковки Баранов командовать будет, — бодро проговорил Важин. — Дело верное, без Дроздова управятся. А то правда как бы не каяться после.
Овчинников скользнул по Важину благодарным взглядом.
— Ишь, спелись, — усмехнулся Камчатов, но решил: — Ладно, ваша взяла. И правда — береженого бог бережет. Дуй, Леха, в клуб. Обойдутся.
Овчинников с облегчением кивнул.
— Думаю, товарищ Камчатов, не разбежится контра за ночь? — вздохнул Важин.
— Не боись, переспит без охраны, — широко улыбнулся ему Камчатов и встал с места. — Жди к рассвету пополнения. Будет трибуналу работка.
Он нахлобучил картуз и решительно вышел из канцелярии.
— Проглотил крючок… — Важин с усмешкой наблюдал в окно, как Камчатов бодро шагает по двору к вахте. — Ишь, радостный, будто светится, и про Овчинникова не вспомнил. — Он повернулся к Овчинникову и весело подмигнул ему.
— Спасибо, что помогли его уломать, — сказал тот.
— Не за что. — Важин сразу погрустнел. — Зря остаетесь, господин капитан, ой зря.
Овчинников отрицательно покачал головой.
— В клубе я участвую только в первом акте, — задумчиво сказал он. — А вообще-то мой спектакль не скоро кончится. — И добавил после паузы: — Во всяком случае, я на это надеюсь…
В окно шляпной мастерской светило солнце. У стола с деревянными болванами и разноцветными фетровыми колпаками, устало подперев подбородок, сидела Нина. В дверях, собираясь уходить, стоял улыбающийся Важин.