Все эти мысли молнией пронеслись в мозгу Дроздова и вылились в единственно верный вывод. Он пристально смотрел на есаула и молчал. Но теперь он был готов к действию и лишь ждал, чтобы противник сделал следующий ход.
— Служебная тайна? — усмехнулся есаул. — Я унесу ее в могилу.
— Ладно уж, коль пришел… — неохотно кивнул Дроздов. — Тем более, что все очень просто. Ваш Важин без видимых причин перевел Плюснина в камеру к Синельникову, а в тюрьме без причин не переводят. У Важина должен был быть какой-то серьезный резон для такого перемещения. Потом в белецкой церкви обнаружилось, что Плюснин женат на Нине. Заподозрили, что перед спектаклем она заменила пустую обойму на полную. Остается передернуть затвор — и патрон в стволе, а Ямщиков — самоубийца… Но доказать это было можно, лишь взяв преступницу с поличным. Мы сделали это, предвидев повторение ситуации о Ямщиковым в клубе. У вас не было лучшего способа избавиться от меня, слишком много знавшего, перед бегством за кордон.
Мещеряков слушал с непроницаемым лицом.
— Камчатов понял, что Плюснин полез к Синельникову в тюрьму за какими-то важными сведениями и что после провала Плюснина вы кинетесь искать выход, — продолжал Дроздов. — Вот я и «подставился» как Овчинников, Нина и Важин «высчитали» меня и передали вам.
— И вы были уверены, что не провалитесь? — спросил есаул.
— Все, кто служил у Овчинникова, расстреляны в Белецке, — сказал Дроздов. — Уличать меня некому. Так что ваш фарс с опознанием Кадыровым нельзя было принять всерьез. Впрочем, опасность все же существовала. Без риска в нашем деле не бывает, я уже говорил вам в лесу. Был риск и здесь. Вы ведь все время играете, Мещеряков, и при этом любуетесь собой. Могли заиграться и расстрелять меня. Хотя я был вам до смерти нужен, как вы полагали. Потом, конечно, сожалели бы, но я от этого живее бы не стал. К счастью, обошлось. Ну а что касается самого Овчинникова, которого я изображал, его нашли в читинской тюрьме под чужим именем.
— Вы хотите сказать, что Овчинников вам помог? — изумился Мещеряков.
— Очень помог, — кивнул Дроздов. — Правда, он об этом до сих пор не догадывается и, надеюсь, не догадается никогда. — Дроздов улыбнулся. — Он не знает, что мы раскрыли его.
— Вы и его провели? — без выражения спросил есаул.
Дроздов виновато развел руками: пришлось, мол, уж простите великодушно, деваться некуда было.
— Лично вы? — спросил Мещеряков.
Дроздов кивнул и сказал, словно оправдываясь:
— Должен же я был подготовиться к знакомству с вами. Пришлось стать его вторым «я». Не сделай я этого, наша с вами встреча могла кончиться для меня печально. Не так ли?
Некоторое время Мещеряков молчал, глядя в пустоту. Он, несомненно, был потрясен. «Все идет как надо», — подумал Дроздов. После паузы есаул потерянно спросил:
— Позвольте, а как же шрам? Вам что, специально его сделали?
— У Овчинникова нет никакого шрама, — ровно сказал Дроздов. — А я свой в Крыму заработал. Под Перекопом. Камчатов подсунул мою примету Важину, тот проглотил приманку, за ним вы…
Дроздов вдруг увидел на миг, словно наяву, ледяную рябь ночного ноябрьского Сиваша, который по горло в воде перешла в полном безмолвии дивизия Блюхера, чтобы, обойдя справа укрепления Турецкого вала, ударить Врангелю в тыл, увидел себя, привставшего в стременах с саблей над головой, с перекошенным в крике ртом, несущимся в конной лаве навстречу кавалерии белых, увидел полощущееся на ветру пробитое пулями алое знамя, услышал тысячеголосый рев — «Даешь!», топот и храп взмыленных лошадей, яростный стальной скрежет рубки и вновь, как два года назад, с пугающей реальностью ощутил страшный холод вошедшего в него под сердцем острого железа.
Мимолетное видение потускнело и исчезло так же внезапно, как возникло. Прошлое отхлынуло. Осталось настоящее: сидящий на нарах есаул. Лицо Мещерякова было бесстрастным. Лишь беспокойные пальцы игрока выдавали возраставшее волнение.
— Значит, любовь к Моцарту и отвращение к фотографии — тоже ваши фокусы? — спросил есаул.
— Разумеется, — сказал Дроздов и решил, что пора снова брать инициативу на себя. — Как мы и ждали, вы сделали на меня ставку, — ровно проговорил он. — Теперь списки, за которыми вы охотились, у нас. Плюснин сам привел меня к ним. Ох и ненавидит же он вас…
Пальцы Мещерякова замерли, судорожно вцепившись в рукав.
— Вот я вам все и рассказал, — проговорил Дроздов. — Позвольте теперь мне вопрос? Меня тоже кое-что интересует. Чисто психологически. Я не собираюсь спрашивать о ваших связях. Так можно?
Есаул едва заметно кивнул.
— Коль у нас откровенный разговор, скажите, на что вы надеялись, когда через Важина приказали Нине убить Ямщикова на сцене? — спросил Дроздов. — Неужели считали, что эту шараду нельзя разгадать? Ведь вы умный человек.
Смысл вопроса не сразу проник в сознание Мещерякова. Потом есаул медленно, словно через силу ответил:
— Разгадать можно все… Но я счел, что когда мир валится в тартарары и гибнут тысячи людей… Что в это время чекисты не станут копаться в истории юнца, застрелившегося из любви к экзальтированной гусыне… — Внезапно есаул истерически расхохотался: — Боже мой, я думал, что делаю дело, а вы… — Он просто изнемогал от смеха. — Вы дергали меня за нитки, как картонного паяца…
«Наконец догадался, — с облегчением подумал Дроздов. Теперь он готов. Задача решена».
Мещеряков перестал смеяться так же внезапно, как начал, бессильно привалился к стене, закрыл глаза. Есаул напоминал проколотый резиновый мяч, из которого вышел весь воздух.
— Ошибка в расчете, теперь я понял… — Он машинально скользнул взглядом по неоконченному пасьянсу.
«Он отлично понимает, что все потеряно, произошла катастрофа, и все же делает хорошую мину при плохой игре, хотя это бессмысленно и впереди никакого просвета, — подумал Дроздов. — Великая сила привычки к лицемерию…»
— Что ж, сегодня — ваш выигрыш, завтра — наш… — бесцветным голосом проговорил Мещеряков.
— Это в картах, — жестко произнес Дроздов и встал с нар. — А в жизни — в жизни мы всегда будем вас побеждать. Ваша колода без туза, Мещеряков. Пусто у вас внутри. Потому и отдали ордена псу. Вы ничего не поняли. Жизнь не пасьянс. Мы не уберегли Ямщикова от вашей пули. Но мы защитили его чистое имя.
Он двинулся к дверям.
— У меня просьба, — тихо сказал есаул ему в спину.
Дроздов остановился. Обернулся.
— На заимке остался Шериф, — не глядя на Дроздова, проговорил Мещеряков. — Он не виноват…
— Ч-черт, я ведь обещал ему подарок… — с досадой спохватился Дроздов. — Хорошо. Что-нибудь придумаю.
Он стукнул в железную обивку двери. Открылся «глазок». Дроздов кивнул надзирателю. Загремел ключ в замке. Дверь с грохотом отворилась и закрылась за Дроздовым. Мещеряков сидел неподвижно, все так же привалясь к стене, уронив на колени безжизненные руки, и тупо смотрел в пространство ничего не выражающим взглядом. Это был конченый человек.
Дроздов миновал коридор и лестницу, вышел из корпуса, пересек двор, вошел в тюремную канцелярию. Распахнул дверь бывшего кабинета Важина. На его месте сидела неказистая девица в очках и сосредоточенно стучала на стареньком «Ундервуде».
— Вам кого, гражданин? — Она строго посмотрела на Дроздова.
— Мне позвонить, — попросил он.
— Только недолго, — снисходительно-сурово предупредила девица и вновь принялась старательно барабанить по клавишам машинки.
— Я мигом, — кивнул Дроздов, поднял трубку настенного телефона, попросил: — Барышня, пожалуйста, ЧК.
Машинистка стрельнула по нему любопытным взглядом.
Дроздов услышал в мембране нетерпеливый голос Камчатова и весело сказал ему:
— Давай, Федор. Пока теплый.
И повесил трубку на рычаг.
— Спасибо, — поблагодарил девицу. — Видите, я быстро.
Девица кивнула, не поднимая глаз от текста.
Дроздов вышел в коридор. Стукнул в железную дверь цейхгауза. Грохнула задвижка, отворилось окошко, выглянул Мартьяныч.
— Разобрался с трофеями? — спросил Дроздов.
— Рассортировал, — с удовлетворением кивнул старик. — Почаще бы подбрасывали. А ты, слыхал, уезжаешь?
— Уезжаю, отец, сдаю оружие. — Дроздов протянул браунинг и три масляно блестящих магазина. — Запомню свою пушку.
— Так и возьми ее на добрую память, Ляксей Явгеньич, — широко улыбнулся оружейник.
— Не могу. — Дроздов тоже улыбнулся в хитро подмигнул Мартьянычу: — «Закон порядок требует».
Мартьяныч без охоты принял пистолет и обоймы. Увидев, что магазины полнехоньки, удивился:
— Ни одного патрона не спортил?
— Стрелять не люблю, — сказал Дроздов и вышел во двор.
Светило холодное солнце. Дроздов шел по тюремному двору к вахте. Навстречу двое: Распутин и худой чернявый незнакомец в распахнутой шинели. Из-под шинели виднелся орден Красного Знамени. Пустой левый рукав был пришпилен к поясу английской булавкой. Распутин что-то сказал спутнику. Поравнявшись с Дроздовым, оба остановились. Дроздов тоже остановился.
— Знакомьтесь, — Распутин представил Дроздову незнакомца, — новый командир взвода охраны.
Чекист крепко пожал руку командиру. Представился:
— Дроздов.
— Фесенко, — сказал командир.
— Где это вас? — Дроздов кивнул на пустой рукав.
— Под Спасском, — сказал Фесенко. — Сюда на отдых прислали.
— Нашли курорт, — усмехнулся Дроздов. — Ну, бывайте.
Он вошел в помещение вахты. Грохнул засов. Дверь на волю распахнулась и закрылась за Дроздовым.
— Рисковый человек! — восхищенно сказал Распутин, глядя ему вслед.
Вечерело. Моросил унылый дождь. Дул холодный ветер. В ворота безлюдного кладбища медленно вошли Камчатов и Дроздов в кожанках и картузах со звездами. За ними Распутин в шинели и буденовке бережно нес деревянный шест с алой фанерной звездой. Узкой тропой вдоль заброшенных могил чекисты прошли к безымянному ямщиковскому надгробию. Камчатов взял у Распутина памятник, примерился и с силой вогнал заостренный конец шеста в вершину рыхлого могильного холмика. Дерево глубоко ушло в землю. Камчатов тронул памятник рукой. Шест стоял прочно. На табличке под звездой хорошо читалась надпись: