Жука была подавлена смелостью этого замысла. Едва она представила себе, к чему может привести такой поход, по телу ее пробежала дрожь и бадья тотчас же качнулась. А Мелитина, наклонясь к ней, все круче гнула свое:
— Чего не пойти-то? Бояться нечего, они только к полуночи воротятся, в дымину пьяные. Тоже мне цацы нашлись, больно надо себе из-за них жизнь портить. Пойдем, говорю.
Жука еще не решалась. А прекрасная парочка все прохаживалась взад-вперед по прозрачной воде, миловалась по-городскому.
— А если узнает?
— Еще чего! Ты подумай, им же не обернуться раньше ночи, да еще, поди, заглянут к Пикле в кабак, вот и прикинь! Ну, как, согласна?
— Согласна, — прошелестело из колодца.
Пиньоль, одетый в пиджачную пару, вышел с коровой на дорогу и закричал:
— Эй, дед, идешь или нет?
— Погоди чуток, — откликнулась Мелитина из окошка, — дай ему воротничок пристегнуть.
Старик на кухне выходил из себя.
— Будет тебе, говорю, сам управлюсь, поди отвяжи Чернушку.
— Ладно, только смотри мне, чтобы дома был к семи часам, слышь? Коли припозднишься, огрею чем попало…
Это она нарочно громко выкрикнула, чтобы услышал Пиньоль. Деду Трелену стало обидно, что с ним на людях так обращаются. Пока Мелитина возилась в хлеву, старик вытащил деньги из заначки под часами. Потом вышел во двор, куда жена привела пятнистую, черную с белым коровенку.
— Собрался наконец, — сказал Клотер, — пошли, что ли.
— Пошли, — сказал старик.
Они уже шагали по дороге, когда старуха Трелен крикнула вслед:
— Никуда заходить не смей, понятно говорю? Муж, вконец разозленный, обернулся. Сказал, не повышая голоса:
— А я говорю, заткни хлебало.
Экран жестоко обманул ожидания Жуки и Мелитины. Сперва шел документальный фильм об американском свекловичном хозяйстве и они зевали от скуки. А во второй картине, на историческую тему, вовсе нельзя было разобраться. Мелитина мирно дремала, а Жука тщетно искала на экране хоть что-то похожее на тени, всплывшие из глубины колодца в тот вечер, когда Клотер баловался с девчонкой. Но вояка в гусарском мундире, успевавший раздробить сопернику череп и похитить девицу между двумя кавалерийскими атаками, ничем не напоминал нежного, красивого юношу, что улыбался свой невесте точь-в-точь как на глянцевых открытках, выставленных в табачной лавочке. Ее охватила глубокая печаль; ей почудилось, что ее обманула какая-то надежда, будто любимые друзья не пришли к ней на свидание.
После сеанса, когда сообщницы шли домой, Мели-тина кратко подытожила свои впечатления:
— В общем-то куда веселее смотреть, как у Пикле играют в кегли под пластинку «Темный вальс».
Жука только головой покачала.
— Однако уже одиннадцатый час, — продолжала Мелитина, — как бы наши обормоты раньше нас домой не заявились. Никак ты опять ревешь, девонька, с чего бы это?
Жука беззвучно плакала, и только плечи ее вздрагивали, словно от боли.
— Боишься, поди, что твой Клотер уже дома?
— Нет, об этом я и вовсе не думала.
— Так чего же на тебя нашло?
— Сама не знаю, — ответила Жука, — сама не знаю.
Ничего не скажешь, с Пиньолем шататься — одно удовольствие. Повсюду у него друзья, и на угощение он никогда не скупится. Чуть осовелые от выпитого приятели неторопливо шествовали домой, бок о бок со своими коровами. Когда завиднелись крайние дома деревни, старик подал мысль:
— А не завернуть ли нам к Пикле, что скажешь? Ведь еще и девяти нет.
— И то верно, дед, опрокинем с ходу стаканчик и по домам.
— Как это по домам? Я же тебе говорю, времени у нас хоть отбавляй.
— Да ведь я не за себя, за вас беспокоюсь: как бы Мелитина вам сгоряча по шее не накостыляла.
— Куда ей, стерве, она только глотку драть горазда.
У Пикле было полно. С приходом Пиньоля все оживились. Его отовсюду окликали, каждый звал его за свой стол. Кругом гоготали во все горло, веселье так и бурлило, куда ни глянь. Вот он какой был, Пиньоль. Стоит ему заглянуть в кабак, вино сразу так и заиграет. Пиньоль потянул старика за рукав к одному из столов:
— Здорово, Могле, здорово, Клавен, вот к вам-то я и подсяду! Жюльетта, устрой-ка нам литрушку белого.
Польщенные присутствием Пиньоля за столом, Могло и Клавен заказали еще по бутылочке. Старик, не желая отставать в подобном состязании на щедрость, закричал:
— Тащи-ка нам сюда водочку, Жюльетта, я угощаю!
До чего же хороша виноградная водка, с этим яблочным привкусом, от которого приятно щекочет в носу! Так сказал Пиньоль, и все с ним согласились.
— Перекинемся еще разок в картишки, — сказал Могле.
Сыграли три партии, запили белым вином. Игра пошла веселей.
Пиньоль вопил писклявым голоском:
— Держись, Клавен, вот сейчас как дам по усам!
Старик совсем упился и уже не различал козырей. Он бил каждую карту, какая попадалась, приговаривая кротко и тупо:
— Твой король треф? А я ему перо в зад!
— Да ты чего! — орал Пиньоль. — Его козырем крыть надобно!
— А я ему перо в зад, — упрямился старик.
К одиннадцати часам дед Трелен и Пиньоль остались одни в кабаке, совсем пьяные. Сидели и оторопело таращились друг на друга через стол.
— Коли были у тебя козыри, с козырей бы и ходил, — повторял Пиньоль.
Старик уже и говорить не мог, только головой кивал, соглашался.
— Не пора ли нам коров домой вести, а, дед? — сказал наконец Пиньоль.
Коровы побрели знакомой дорогой, хозяева за ними.
Старик, позабыв о Пиньоле, отвел свою корову в хлев и сам рухнул на кучу соломы. Он уже задремывал, когда через раскрытую настежь дверь донесся пронзительный голос Пиньоля:
— Погоди у меня, вредная тварь, я те научу вежливому обхождению!
Пиньоль начал было уже раздеваться у себя в комнате, как вдруг спохватился, что Жуки нет в кровати.
«Куда она подевалась в такой час?» — подумал он.
Пиньоль обошел все три комнаты своего дома, заглянул на гумно и в конюшню.
— Чудеса какие-то, — пробормотал он.
Позвал:
— Жука! Эй! Жука!
Жука не откликалась. Стоя посреди двора, Пиньоль размышлял об этом непонятном исчезновении. Внезапно взгляд его упал на колодец. Ужас охватил его.
— Черт те что, — сказал он, — нет, все-таки, быть такого не может. Да неужто я ее спустил в колодец перед уходом?
От волнения с него и хмель-то вроде бы соскочил. Он подбежал к колодцу и позвал, наклонясь над срубом:
— Жука! Жука!
Цепь была отпущена во всю длину, он потянул. Цепь свободно пошла вверх. Жены в бадье не было… — уже не было, — подумалось ему. Незадачливого гуляку даже озноб пробрал, он сел на каменный лоток возле колодца и попытался собраться с мыслями. Но испуг и винные пары начисто отшибли у него память, и он никак не мог припомнить, что же случилось перед его уходом. Одна мысль тупо засела в голове:
— Неужто я ее спустил в колодец перед тем, как уйти?
Сова закричала в густых ветвях орешника, и от этого крика нестерпимый страх обуял Пиньоля. Дрожа так, что зуб на зуб не попадал, он забрался в каменный лоток и лег там ничком; над ним гукала сова, звала Жуку:
— Жука, ау, Жука!..
Пиньоль вылез из лотка и побежал домой. Открывая дверь спальни, он вздрогнул от какого-то едва слышного шороха и чуть было не свалился без памяти. Потом все же вошел, поборов страх. Жука стояла в комнате, раздевалась. Пиньоль схватил ее за руки, засыпал невнятными вопросами:
— Куда подевалась? Где была-то?
— Где была? — спокойно ответила Жука. — В кино ходила.
У Пиньоля такая тяжесть свалилась с души, что он даже не мог сразу разозлиться. Только стиснул зубы и пробурчал:
— Ну, паскуда! Погоди, завтра разберемся. Спать охота.
Жука встала задолго до него и уже возилась со скотиной. Пиньоль натянул штаны, сунул ноги в деревянные башмаки и вышел на кухню. Исподлобья поглядел на Жуку, готовившую корм для кур, и молча снял со стены кнут. Жука на него не обращала никакого внимания. Это вывело рыжего из себя:
— Ты знаешь, что тебе сейчас будет? — прошипел он.
Жука повернулась к нему и неторопливо сказала:
— Погоди, дай уж кур накормлю.
Сбитый с толку ее непривычным спокойствием, Пиньоль согласился.
— Ладно, задавай им корм, заодно и я чего-нибудь пожую.
Пока он ел, Жука созывала кур, и голос ее звучал весело, как показалось Пиньолю.
— Издевается, зараза, — сказал он, скрипнув зубами.
От налетевшей злобы в лицо полыхнул жар; Пиньоль вышел, сжимая кнут в руке.
— А ну поди сюда, Жука, пора уже. Вчера ты натешилась, сегодня мой черед.
Она спокойно поставила наземь миски с кормом и пошла к колодцу. Когда она проходила мимо Пиньоля, он хлестнул ее кнутом по ногам. На босой ноге отпечатался красный след, но Жука даже не охнула. По приказу мужа она взялась за рукоять, вытащила бадью и встала на край колодца. Бадья была широкой и глубокой. Жука влезла в нее, бадья приходилась ей до полбедра.
Пиньоль проверил, хорошо ли закреплена цепь на стопорном крюке, дал Жуке оплеуху — а та даже глаз на него не подняла — и сказал:
— Поехали.
Затем, покончив с этим делом, он направился к дому, заявив, что проголодался от такой потехи.
Жука прислушивалась к его затихающим шагам. Она подняла глаза к свету, увидела, что наконец осталась одна, и улыбнулась от радости. Чтобы не потерять равновесия, она попыталась присесть на корточки. Это ей почти удалось; подогнув коленки, она погрузилась в бадью по грудь. Глаза ее быстро привыкли к темноте. Она наклонила голову и всмотрелась в неподвижную воду.
Нежная парочка по-прежнему была тут как тут и глядела на нее, ласково улыбаясь. Никогда еще эти влюбленные не были так хороши. А между их лицами Жука увидела в голубой воде отражение своего худенького личика, озаренного ясными глазами. Тогда она распустила свои светлые волосы, вынув из них гребень, и расстегнула кофточку. В холодной чистой воде предстала перед ней хрупкая девушка, несущая в дар колодезным любовникам длинные волосы и обнаженную грудь. А влюбленные в счастливой истоме склонили головы к ее белым плечам.