к, вину перед богами, за которую они послали ему эту проклятую любовь.
Не чисто поле меня сгубило,
Не буйны ветры занесли на чужую добычу,
Не каленой стрелой доставал я белых лебедей,
Не мечом-кладенцом хотел я бить ворогов,
А сгубила молодца краса красной девицы, —
вспомнились ему слова старой песни. Огоньком пляшущая впереди фигура Медвянки тянула его к себе, как цветок папоротника в темном лесу. Явору было стыдно и перед собой, и перед людьми вокруг, но он ничего не мог с собой поделать.
Помедлив для порядка, Явор оправил пояс и двинулся следом за Медвянкой, стараясь не упускать ее из виду. Старик Обережа проводил его понимающим взглядом, обеими руками опираясь на медвежью голову, вырезанную в навершии посоха. Наверное, и светлоликая Дева когда-то так же смеялась, маня за собой Одинца, и с тех пор каждая женщина и каждый мужчина так или иначе повторяют путь первой человеческой пары, так же ищут свое, единственное, как единственными на свете были друг для друга Одинец и Дева. Проходят годы и века, сменяются князья, даже боги изменяют свои имена. Но неизменным остается закон продолжения жизни на земле: падает с неба дождь, девушки расцветают, как цветы весной, и сильные мужчины следуют за ними, чтобы множился человеческий род, чтобы воинам было кого защищать, а служителям богов — за кого молиться.
Тихо посмеиваясь от удовольствия после встречи с Явором, Медвянка торопилась догонять родичей. Неподалеку от нее в толпе пробирался гончар Межень с двумя сыновьями и дочкой Живулей. Сыновья его, Громча и Сполох, словно по ветру повернули головы к девушке-огнецвету.
— Для кого так нарядилась, Медвянко? — окликнул ее Громча. — Для князя никак?
— А то как же! — задорно ответила Медвянка, на миг оглянувшись на него. Краем глаза она поглядывала, не идет ли сзади Явор. Простые гончары мало ее занимали, но такой уж у нее был нрав, что она не могла остаться равнодушной к чьему-то восхищению. Даже эта малая дань была дорога и приятна княгине, вновь обретшей свой пошатнувшийся было престол.
— Княгинею хочешь быть? — продолжал Громча. В его глазах Медвянка была вполне достойна княжеских хором. — У князя жен чуть не три десятка — тебя только не хватает.
— Так не горшки же мне лепить! — бегло отозвалась Медвянка.
Люди вокруг засмеялись.
— Так тебе, парень!
— Не садись не в свои сани!
Громча отворотился и в смущении почесал нос. Понимая, что дочери старшего городника он вовсе не пара, Громча любовался ею издали, но сегодняшний праздник воодушевил его и придал смелости вступить с нею в беседу. Однако быстрая на язык Медвянка мимоходом посадила его в лужу. А Громча, будучи рослым и сильным, соображал не слишком быстро и редко находил подходящий ответ на шутки и насмешки.
Из-за спины Громчи выскочил младший брат, Сполох, заметно превосходивший его проворством разума и остротой языка. И в драках, и в спорах сыновья Меженя всегда стояли друг за друга и были дружны, несмотря на различие нрава.
— Да длиннорогого теленка никто замуж не берет! — выкрикнул Сполох, стараясь отомстить за брата. — Хвалилася калина: «А я с медом хороша! » — запел он, приплясывая и кривляясь, как скоморох.
Но Медвянка только насмешливо фыркнула — ей ли было обижаться на чумазых гончаров.
— Глину бы сперва с рыла отмыл, а после на городниковых дочерей глаза пялил, — проходя, с пренебрежением бросил замочник Молчан. Ради проводов князя он нарядился в желтую льняную рубаху с вышитым шелковым поясом, но лицо его с выпуклым упрямым лбом оставалось таким же невеселым. Уж конечно, он лучше всех помнил, как летал через тын, и с тех пор не упускал случая показать, что никого не боится. Только Явора в этих случаях почему-то поблизости не было. Но уж чумазому гончару Молчан не мог позволить смотреть на девушку, к которой сам думал посвататься.
— Куда хочу, туда и смотрю, уж не ты ли мне не велишь! — с вызовом ответил Громча и остановился, загораживая своему обидчику дорогу. Если в дело надо было пустить кулаки, он никогда не отступал. После того, как его осмеяли, Громче пуще прежнего хотелось поправить свое достоинство. Но Молчан за ним никакого достоинства не признавал и презрительно усмехнулся в ответ.
— Куда лезешь, горшок чумазый?! — отозвался он и смерил гончара уничижительным взглядом от стриженных в кружок волос до обтрепанных поршней на ногах. — Уйди с дороги, покуда цел!
Замечая назревающую ссору, люди останавливались около них, ожидая развития событий и готовые вмешаться, если понадобится.
— Да что ты с ним разговариваешь! — воскликнул другой замочник, по имени Зимник. И решительно спихнул Громчу с пути. — Пошел вон!
По хитрости своего ремесла и благодаря покровительству епископа замочники ставили себя выше прочих жителей Окольного города и никому не позволяли себе перечить. Конечно, Громча знал об этом, но на глазах у Медвянки он не отступил бы даже перед княжескими гридями. Привычно подвернув рукава праздничной рубахи, он набросился на замочника с кулаками. За того встали товарищи, за Громчу — брат и другие посадские, не жаловавшие гордых замочников, и вмиг пол-улицы втянулось в драку. Голосили женщины, испуганно вопила сестра Громчи Живуля. А Медвянка во все глаза увлеченно смотрела на разгоревшееся побоище и только ахала. Она-то нисколько не испугалась, а напротив, бурно переживала новое развлечение.
На шум прибежали гриди тысяцкого и кинулись разнимать драку. Ловко и привычно орудуя древками копий, гриди принялись расталкивать и растаскивать в стороны раскрасневшихся, растрепанных и утративших праздничный вид горожан. Женщины причитали над синяками и ссадинами своих мужей и сыновей. А Медвянка, которой некого было жалеть, поднесла к лицу рукав, пряча усмешку. Она помнила, что вся свара разгорелась из-за нее, и в глубине души была довольна.
— А ну разойдись, лешачьи дети! Морок вас возьми, тур вас топчи! — доносился до нее из плотной шевелящейся толпы сердитый голос Явора. Его красный плащ быстро метался среди полотняных рубах. Может, десятнику и не пристало своими руками разнимать посадских мужиков, но Явору хотелось чем-то себя занять, чтобы не смущаться досужими мыслями о Медвянке. А здесь как раз подвернулось привычное дело; драка была ему не в новость, он распоряжался и уверенно раздавал тычки и затрещины.
— Пошел, будет клешнями махать! Да пусти его, чтоб вас обоих на том свете всяк день градом било! — покрикивал он на не в меру ретивых драчунов. — А ну, за ворот да в поруб тебя! Посидишь в яме, так удали поубавится! Поди прочь, дядька Шумила, не до тебя! Ну, Кощеевы кости, кто зачинщики?
Громчу и Зимника растащили последними; те настолько разошлись, что ничего не видели и не слышали, рвались из рук кметей и снова кидались друг на друга. Отмахиваясь, замочник попал Явору кулаком в лицо. Разъяренный таким оскорблением своему достоинству, десятник схватил Зимника за плечо, могучей рукой повернул к себе и с такой силой ударил в челюсть, что тот отлетел на три шага и рухнул в пыль. В следующий миг двое гридей уже сидели на нем и вязали ему руки.
Двое же гридей держали за руки Громчу. Лишившись противника, сын гончара сразу угомонился и покорно позволил кметям себя взять. Ему вязали руки, а он угрюмо молчал, свесив растрепанную голову и лишь изредка бросая сумрачные взгляды на бранящегося десятника. Придя в себя, Громча и сам не понимал, как сумел ввязаться в такую драку. И уж конечно, лучше бы ему этого не делать.
Связанного Зимника подняли и поставили на ноги. Выглядел он уже совсем не по-праздничному: шапка валялась в пыли, пыль серела в его волосах и на бороде, нарядная рубаха с шелком вышитым оплечьем была разорвана от ворота до плеча, по подбородку ползла струйка крови из разбитой губы. Отплевываясь от крови и пыли, замочник бранил и гончаров, и гридей, и весь белый свет.
— Тащите обоих на воеводский двор! — распорядился Явор. — По всему видать, с них все и пошло.
Посидят в порубе день-другой, а там тысяцкий с ними разберется!
Явор провел краем ладони под носом — на руке осталась кровь. Нос ему еще в отроках сломал любимый побратим Ведислав, и с тех пор Явор ни с кем не боролся, как было принято, «до первой крови». Потери в красоте он не жалел — не девка! — но кровь из носа у него теперь текла от любого легкого удара, и это было очень досадно. Из-за этого Явор вдвое больше сердился на посадских мужиков, затеявших свару в день проводов князя. Княжья дружина ушла в далекий поход, а Явор-десятник, глядите-ка, в своем же посаде кровь проливает! Это ли не доблесть! Не зря его князь добрым словом отличил! Тьфу, люди засмеют!
И как назло, до ушей его донесся тихий и звонкий знакомый смех. Пожалуй, даже мерзкое хихиканье растрепы-кикиморы сейчас было бы приятнее для слуха Явора. Обернувшись, он увидел Медвянку. Изо всех людей на свете ее-то он и хотел бы сейчас видеть меньше всего. А она стояла совсем близко и знай себе потешалась. Заметив угрюмое лицо Явора и его неприязненный взгляд, она попыталась было сдержаться, закрыла лицо рукавом, но не выдержала, всплеснула руками и звонко расхохоталась.
Явор прижал рукав к носу, чтобы не капала кровь, и снова отвернулся. Ему отчаянно хотелось, чтобы эта девица каким-нибудь чудом оказалась вдруг на другом конце города. Но она, словно злыдень Встрешник ее перенес, мигом очутилась перед ним. Сдерживая смех, Медвянка приглаживала переброшенную на плечо косу и поглядывала на Явора с видом лукавого почтения.
— Чего смеешься? — грубовато-досадливо спросил Явор. Сейчас ее взгляды и улыбки только сильнее раздражали его. — Вот забаву сыскала! Шла бы ты домой!
— Ай-ай, не все еще жеребята по твоему лику ясному прошлись! — воскликнула Медвянка и насмешливо покачала головой. — Видать, нехорош твой нос замочникам показался — хотели поправить!
Явор сердито шмыгнул носом и запрокинул голову, силясь остановить кровь. Он злился и на драчунов, и на Встрешника, и на Медвянку.