Каждой церковной службы Добыча дожидался почти с нетерпением и был рад ей, как юная девица рада хороводу, где можно и себя показать, и сердце потешить. В звучных и торжественных словах молитв Добыче слышалось что-то очень важное, а непонятность речей только добавляла благоговения. Внимая мольбам к высокому Богу, Добыча и сам себе казался выше и важнее, почти соратником князя, который его избрал и привел на Русь, а заодно и другом епископа. О смысле Христова учения и его отличии от веры в древних богов Добыча не задумывался. Но епископ Никита жаловал его хотя бы за внешнее усердие в новой вере и надеялся, что за старшим замочником последуют и другие.
Своим благочестием Добыча очень гордился и даже сам почти в него верил.
— Праведный яко древо, посаженное у вод, — говорил епископ, и Добыча согласно кивал, думая, что это как раз про него. — Не так нечестивые, но яко прах, его же возметает ветр от лица земли! — И Добыча грозно хмурился, представляя улетающим прахом всех своих неприятелей, начиная от Шумилы-оружейника и кончая облезлой собакой из кожевенного конца, однажды разорвавшей ему порты.
Сегодня епископ особенно грозно и вдохновенно обрушивал громы на головы нечестивых.
— Посылает Господь испытания людскому роду, карает за отступ от праведной веры! — возглашал он, и всякому в церкви было ясно, о какой каре он говорит. — За почитание бесов, за дружбу и привет бесомольцев навел Он на нас злую беду! Долгое время ждал Господь, чтобы вняло стадо Его учению праведной веры. Так и от иудейского народа долго ждал Господь покаяния, но народ не исправил пути свои. И тогда послал Господь на иудеев вавилонян, и пленили вавилоняне царя иудейского, но Иерусалим сохранили и не разрушили всего царства Иудейского. Пророк Иеремия, Богом посланный, учил, что сия кара Богом дана за грехи царя и народа, за отступничество от веры. Так и вам, дети мои, послал Бог орду. Еще не пришла конечная погибель ваша, еще не полонены погаными дети ваши и жены, не разграблены дома. Но иудеи не слушали пророка Иеремию. Тогда царь вавилонский Навуходоносор разрушил Иерусалим, а иудеев увел в плен тяжкий, и длился тот плен семьдесят лет. Так и вы, коли не послушаетесь Бога, тяжкий удел себе обретете! Послушайте, сынове мои возлюбленные, гласа Божьего, пока не настала погибель!
Епископ не оставил без внимания вчерашний случай на забороле, когда его священника чуть не сбросили со стены заодно с какой-то холопкой-печенежкой. Незачем говорить обличительных речей в гриднице тысяцкого и искать смутьянов — все равно никого не найдешь. Умный епископ понимал, что черной чади нужен виноватый в ее беде, нужен враг, с которого можно спросить за все. Он не мог допустить, чтобы этим врагом посчитали Христа, им должен стать противник Бога Живого.
Народ слушал епископа, смущенный горячей речью, устрашенный грозными предупреждениями. Епископ видел, что слова его не рассеиваются даром, но и не убеждают полностью.
— Много чудес посылал Господь для убеждения неверных! — снова заговорил он. — По молитве пророка Илии бросил Он огонь на жертву и загорелась она. А отроков трех в Вавилоне — Ананию, Азария и Мисаила — сохранил Господь невредимыми в печи огненной, так что ни волос единый не обгорел у них и дымом не веяло от одежд их. Помолю же и я Бога. Скорый в заступлении и крепкий в помощи! Благословив, в свершении доброго дела рабов Твоих укрепи! Прославь имя Твое, отвори очи наши на свет царствия Твоего! Книга сия, — епископ с усилием поднял обеими руками пергаментное Евангелие в серебряном чеканном окладе, — книга сия покажет вам силу Бога. Подите, сделайте на дворе огонь.
Белгородцы с удивлением слушали его; переглядываясь, несколько человек отправились выполнять приказание. Вскоре на площади перед церковью запылал костер, сложенный из обрубков разобранного амбара. Дров теперь негде было взять, и горожане понемногу разбирали хозяйственные постройки.
Народ валом повалил из церкви наружу, а позади всех вышел епископ, с усилием держа перед собой тяжелое Евангелие. Его вдохновлял пример одного из первых на Руси учителей Христовой веры — архиепископа, более ста двадцати лет назад присланного из Византии патриархом Игнатием. Рассказывая князю русов и его приближенным о силе Бога, тот архиепископ бросил по их требованию в огонь Евангелие, и оно не сгорело, убедив зрителей в могуществе Христа. «Верующий в меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит», — вспоминал Никита слова Иисуса, сказанные апостолам. «Если о чем попросите во имя Мое, то сделаю», — обещал Господь, и Никита, твердо веря, просил Господа помочь ему чудом убедить белгород-цев в своей силе. Они познали закон, приняв крещение, но не следуют ему, и вина их будет тяжела на Божьем суде. А предстать перед ним им предстоит, может быть, уже очень скоро.
Удивленно и выжидающе гудя, народ разместился по площади вокруг костра, кто-то залез на ближние тыны, чтобы было лучше видно. Всем казалось, что свершается какое-то малопонятное священнодействие. Книга, непривычный и мало кем виданный предмет, да еще священная книга, в таком богатом уборе, вызывала трепет сама по себе.
— Глядите же, что делает сила Бога Всемогущего! — воскликнул епископ Никита. — Не тронет огонь священной книги, не посмеет коснуться ее!
С этими словами он поднес Евангелие к пылающему костру и разжал руки. Послышался тяжелый хлопок, народ разом ахнул. Тяжелая книга упала в костер, сначала на миг придавила пламя, но тут же оно вновь заиграло по сторонам, облизывая серебряный оклад, где по краям вились виноградные плети в гроздьях и листьях. Серебряный крест на верхней крышке книги, обвитый цветущей плетью винограда, сиял в середине, отблески огня дрожали на нем, а он, казалось, все рос и рос, заполняя собой все пространство. Дальние зрители тянули шеи, толкались, а ближние стояли, разинув рты и не сводя изумленно-испуганных глаз с серебряного узорного прямоугольника в огненном трепетно-рыжем венце.
Казалось, само время остановило свой полет и с недоуменным испугом смотрело на книгу, неподвластную огню. Но вот епископ поднял руки вверх.
— Благословите Господа, все ангелы Его, сильные крепостию, творящие слово Его! — вдохновенно воззвал он, словно видел над площадью детинца небесные рати, и многие белгородцы тоже задрали головы. — Благословите Господа, вся силы Его, слуги Его, творящие волю Его! Благослови Господа, вся дела Его, на всяком месте владычества Его, благослови, душе моя, Господа!
От одного возгласа к другому голос епископа делался громче, крепче, вдохновеннее, и последнее он прокричал в невыразимом священном трепете и восторге. Его черные глаза широко раскрылись и сверкали, и страшно было тем, кто видел его лицо. Само небо, казалось, погрознело, словно сам Всемогущий Бог опустил свой сверкающий взор на тесную площадь белгородского детинца, и каждый из бывших на площади ощущал на себе этот светлый и грозный взор. Бог, явившийся в чуде, стал вдруг пугающе близок, коснулся каждого, силой его полнился самый воздух, с каждым вздохом наполняющий грудь.
— Ну, раскидайте! — прикрикнул епископ на ближайших к костру мужиков.
Время, опомнившись, встряхнулось и кинулось вскачь, все на площади ожило, задвигалось, заговорило. Мужики торопливо принялись раскидывать палками костер. Руки едва слушались их, в мышцах была противная мелкая дрожь, как после непосильного напряжения. Жар отгребли, епископ наклонился, взял Евангелие, с натугой поднял и медленно понес в церковь. По площади прокатился изумленный вздох. От волнения почти никто не заметил, что епископ держит нагретые в огне края оклада не голыми руками, а через длинные рукава своего одеяния. Общее потрясение было велико, сила Бога явилась всем и казалась несокрушимой, несомненной! Радость послушным рабам Его, горе ворогам!
— Вот она, сила Господня! — провозглашал с церковного крыльца вернувшийся епископ. Удавшееся чудо вдохновило его — Бог не оставил, помог и ждал новых дел от своего слуги. И теперь епископ Никита чувствовал в себе силу приказать горе; не он, но Бог говорил его устами. — А вы, стадо неразумное, отвергаете дары милости Божьей, отталкиваете хлеб от себя, а грызете камень! Злобного бесочтеца зовете на совет!
Обвиняющий перст епископа протянулся в сторону Обережиных ворот. Долго он ждал случая посрамить и одолеть своего врага-обоялника. С печенеговой могилой, как вышло, Обережа посрамил его, но теперь пришел час его торжества, Бог дал ему сил положить конец упорной многолетней борьбе за умы и души белгородцев. Взоры их были устремлены на епископа, души раскрыты его словам, и каждое из них падало, как камень в тихую воду, разгоняя широкие круги до самых берегов. Все они были подавлены явленным чудом и сделались послушны, как дети.
— Здесь ваш ворог живет! — полный сознания своей безграничной власти, гневно восклицал епископ, указывая на Обережины ворота. — Слуга бесов! За его грехи, за противление вере Бог навел на вас орду поганых вавилонян! Погибнете, как погибло царство Иудейское, если не покаетесь в грехах, не прогоните бесова служителя! Возьмите его, изгоните его прочь, тогда Господь помилует вас!
— Гони, ребята, волхва проклятого! — первым закричал Добыча среди всеобщего молчания. Не отличаясь глубокомыслием, он легко поддавался внушениям тех, кого считал сильнее себя, и слушал епископа с открытым ртом. — Из-за старого лгуна мы тут все погибаем! Гони его прочь! Бей его, и Бог нас заступит от орды!
— Прочь ведуна! Бей его! — закричали замочники вслед за своим старшиной.
— Прочь волхва! Не сумел спасти, так пусть сильного бога не гневит! — завопили вслед за ними беглецы из округи. Это было понятно и раньше: если боги гневаются, значит, кто-то виноват: или князь, или зловредные чужеземцы, или волхвы. Так прочь их! Жителям сожженных ордой дворов и пахарям затоптанных пашен слишком нужна была надежда на сильное покровительство и крепкую защиту. Епископ Никита обещал им эту надежду, и десятки исхудалых рук уцепились за нее.
— Бей старика! Прочь его! Из города вон! Со стены! — ревели десятки голосов, и уже толпа, волоча в своем потоке и несогласных, ринулась к Обережиным воротам. Впереди всех бежал тот самый худощавый мужик с недостатком передних зубов, в рваном поярковом колпаке, что недавно чуть не сбросил со стены Иоанна. Звали его Кошец; его весь стояла между Белгородом и Малым Новгородом, через который орда попала на Киевщину. Каждый раз, когда ветер нес из полуденной степи запах дыма, Кошец думал о своем сожженном дворе и жаждал расплатиться за это — неважно, с кем, со свящ