Рета пожала плечами.
— По крайней мере, он неопасный.
— Неопасный? Что это означает?
Подошла официантка с порцией бифштекса для меня и запеченной рыбой для Реты. Я бы в такой момент не смог есть рыбу, но, похоже, ученые менее щепетильны, чем обычные люди. Посыпав рис перцем, я откусил кусочек бифштекса с помидором, все еще ожидая ответа Реты.
— Понимаешь, — сказала Рета, протягивая руку за куском хлеба, — безопасность есть противоположность опасности.
— А я опасен, так?
Она кивнула.
— Для меня, наверное, да.
— А что во мне такого опасного? Я самый мирный человек во вселенной.
Она выдавила лимон на рыбу и начала есть.
— Я думаю, ты привлекателен, — сказала она, не поднимая головы. — Но еще мне кажется, что ты зациклен исключительно на своей жизни. Ты занят собой и легко мог бы ранить кого-нибудь вроде меня, ранить сильно, даже не осознав, что ты сделал это.
Я не отвечал долгое время, пережевывая бифштекс. Затем я отпил еще немного вина и тихо сказал:
— Тебя я бы не обидел ни за что на свете.
— Ты можешь не хотеть этого, но все равно выйдет так. Я знаю твой тип мужчины. Ты как будто не воспринимаешь ничего серьезно. Сначала все хорошо — каждая девушка любит посмеяться. Но приходит время, когда ей хочется быть уверенной, что, относясь к жизни несерьезно, ты хотя бы ее воспринимаешь всерьез. Чувствуешь, куда я клоню?
Я перегнулся через край стола и положил свою руку на ее.
— Я могу серьезно к тебе относиться, — сказал я просто. — Какие доказательства тебе нужны?
— Не знаю. А какие у тебя есть?
Старая леди в фиолетовой шляпе явно подслушивала наш разговор с растущим интересом. Я выпрямился на стуле и холодно уставился на нее. Она наклонилась над тарелкой и принялась с преувеличенным энтузиазмом ковыряться в ней вилкой.
— Заканчивай обед, — сказал я Рете. — И поехали домой. У меня горит огонь, и в морозилке лежит бутылка «Шабли». Единственно, чего я не сделал, — не убрал постель.
Она долго смотрела на меня. Серые тучи немного рассеялись, и в помещении стало светлее; солнце пробивалось через сухие листья на березах. От нее пахло духами «Гуччи», и она выглядела так тепло и восхитительно, что мне захотелось перегнуться через стол и поцеловать ее прямо здесь.
— У тебя встреча с Дэном в половине третьего, — сказала она.
— Ну, и?.. Я успеваю. Это вверх по дороге, тут близко.
Она облизала губы кончиком языка.
— Мне нужно вернуться в лабораторию и закончить анализы. Дэн с меня шкуру спустит, если я не сделаю этого.
— Я улажу это с Дэном, — сказал я. — Это важнее, чем анализы воды.
Она положила вилку.
— Ты разве не устал? — поинтересовалась она.
— Ты пытаешься отговорить себя от этого?
— Нет, — сказала она. — Я так не думаю.
— Тогда, — сказал я ей, — заканчивай обед и поехали.
Мы почти не разговаривали, доедая рыбу и бифштекс и допивая вино. Мы смотрели друг другу в глаза, все взвешивая, подсчитывая, проверяя. Потом, закончив обед, мы пошли к выходу, и я заплатил, забрал спички и сунул в рот конфету-холодок. Выйдя из ресторана, мы пошли к машине, как два любовника во французском фильме, проверяя силу ветра и свои чувства.
Рета приехала на своем «Фольксвагене», бежевом и весьма помятом.
Я сказал:
— Поехали на моей машине. Я привезу тебя сюда позже, и ты поедешь прямо в город.
— Хорошо, — кивнула она. По-моему, ей не хотелось портить эти мгновения, так же как и мне. Мы оба знали, что ей нужно будет вернуться в лабораторию, а после — встретиться с Поросенком Пэкером; но сейчас мы жили в своем волшебном мгновении, где нет правил и все дозволено.
Шелли неохотно подвинулся, Рета села, а я завел мотор и выехал с парковочной площадки «Айрон Кети». Я включил радио, чтобы заполнить тишину. Иногда мы бросали взгляды друг на друга и улыбались, но, по-моему, не догадывались, какой хрупкой была атмосфера и как мало надо было, чтобы закончить все, не начав. По радио передавали «Медленный танец» Нильса Лофгрена.
Время, пока мы ехали в Нью-Престон, мелькнуло, как на просмотре слайдов: норвильская пожарная станция, деревья, камни, белые летние домики. Круто спускающаяся вниз боковая дорога, видная сквозь дождь осыпающихся листьев. Моя подъездная дорога. Моя парадная дверь. Моя гостиная.
Мы стояли около камина. Я расстегнул ее пальто. Я поцеловал ее лоб, кончик носа, губы. Она поколебалась и тоже поцеловала меня. Ее пальто упало на пол.
Я посмотрел на нее и сказал тихо:
— Это тот момент, которого я ждал.
Она тоже взглянула на меня. Огонь, потрескивая, ярко пылал в очаге, и комната была наполнена теплом нашей неожиданно зацветшей буйным цветом привязанности.
Я освободил от петельки первую пуговицу ее блузки и заметил кусочек бюстгальтера телесного цвета.
— Мистер Перкинс? — раздался голос.
Моя голова от неожиданности дернулась. Рета отскочила от меня и застегнула пуговицу на блузке. В дверях кухни, в рваной рубашке, джинсах, с поцарапанным лицом и всклокоченными волосами, стоял Пол Дентон, пропавший девятилетний паренек, которого со вчерашнего дня искал Картер с целой армией помощников. Он трясся и был бледен, и похоже было, что он ничего не ел и не пил с тех пор, как пропал. Он моргнул, покачнулся и грохнулся прямо на столик с бутылками, которые каскадом посыпались на ковер.
Я встал на колени рядом с ним и поднял ему голову. Он был в сознании, хотя дышал с трудом. Его веки дергались, как при сотрясении мозга.
— Пол? — сказал я. — Что с тобой?
— Мистер Перкинс, — прошептал он.
— Рета, — сказал я. — Позвони Картеру. Скажи, что понадобится «скорая». Парень ужасно выглядит.
— Мистер Перкинс, — повторял Пол. — Мистер Перкинс.
— Тише, — сказал я ему. — Рета пошла звонить в полицию.
Пол отчаянно затряс головой.
— Не надо полиции, пожалуйста, пока не надо, пожалуйста!
Рета уже набирала номер. Я сказал:
— Все волнуются, Пол. Мы должны сообщить полиции.
— Нет! — закричал он. — Я обещал, что не скажу полиции!
Подняв руку, я окликнул Рету.
— Подожди-ка, Рета. Не звони им пока. Пол — что значит пообещал?
Пола трясло. Каждый его мускул напрягся и подрагивал, и говорил он сквозь стиснутые зубы. Он напомнил мне женщину, которую я однажды отвез в больницу после аварии на дороге Дэнбери. Находясь в шоке и почти потеряв дар речи, она все равно пыталась рассказать, что случилось.
Я спросил:
— Кому ты пообещал, Пол, кому? Кто сказал, что ты не должен звонить в полицию?
Он дико уставился на меня.
— Никакой полиции, мистер Перкинс, пожалуйста, никакой полиции. Я обещал.
— Я не буду звонить в полицию, Пол. Но ты должен сказать, что случилось. Где ты был? С тобой кто-нибудь был?
Он кивнул.
— Я видел их — обоих.
— Кого? Кого ты видел?
— Они прятались в лесу. Было темно. Я не знаю, что я там делал.
Рета принесла подушку, и я приподнял голову мальчика, чтобы подсунуть ее в изголовье. Уложив его, я мягко спросил:
— Скажи мне, кого ты видел, Пол. Мне нужно знать. Кто прятался в лесу, кто?
— Им нужны были вы, мистер Перкинс, — сказал он, не слыша меня. — Я слышал, как они зовут, и пошел узнать, чего им нужно. Я не поверил своим глазам, когда увидел их. Я ничего не понимал. Но они говорили со мной и сказали, что им нужно увидеть вас. Они сказали, это вопрос жизни и смерти. Они так сказали. Жизнь или смерть.
— Пол, — настаивал я. — Кто это был? Кто сказал «вопрос жизни или смерти»? Я не могу помочь, не зная, кто это.
Глаза Пола закатились, и стали видны только белки. Прерывающимся шепотом он сказал:
— Это были Джимми и Элисон Бодин. Они сказали так.
— Они так сказали? — спросила Рета. — Ты ведь их вполне достаточно знаешь, чтобы быть уверенным.
— Было темно, — прошелестел Пол. Его веки дернулись, и появились зрачки. — Я не знаю, что я там делал, но было так темно.
Я сел прямо, покусывая ноготь на большом пальце. Пол лежал среди битого стекла и сломанных соломинок для коктейля, все еще трясясь.
Я сказал Рете:
— Я думаю, надо позвонить Картеру. Что бы он там ни обещал, ему нужна медицинская помощь.
Рета кивнула и пошла к телефону. Я слышал, как она говорила с Филом Мором, одним из помощников Картера. Потом она вернулась и сказала, что полиция и «скорая» уже едут. Пол содрогался уже потише, его глаза открывались и закрывались, как будто неуправляемые, и мне подумалось, что у него тяжелый шок.
— Не пытайся говорить, — тихо сказал я. — Все скоро будет в порядке.
Пол что-то бормотал, а потом сказал тихо и отчетливо, но с какой— то любопытной бесстрастной интонацией.
— Я потерялся, понимаете? Я ехал на велосипеде, и я знал, что мне нужно в лес. Но когда я оказался в лесу, я уже не знал, где я.
— Хорошо, хорошо, Пол, — успокаивал я его. — Не надо говорить. Просто отдыхай, скоро приедут и помогут тебе.
Но Пола невозможно было остановить. Он говорил, как под гипнозом, как будто каждое слово было заучено в каком-то трансе. Высоким детским голосом он сказал:
— Я чувствовал, что это место близко. Я не был уверен. Но чувствовал. Это такое место, о котором пишут в книгах. Я боялся, но не очень. Я услышал что-то, чего не слышал раньше, — громкие звуки и крики.
— Крики? — спросил я, но, опять проигнорировав меня, он шептал:
— Я знал, что должно случиться. Мне надо было ждать. Уже темнело. Я ждал и ждал, а потом понял, что мне надо идти. Далеко. Было темно, и я падал четыре или пять раз. Я расцарапал лицо о деревья.
— А потом ты увидел Джимми и Элисон?
Пол кивнул.
— Они позвали меня из кустов. Сказали, что я не должен к ним приближаться. Они сказали, что я должен пойти и найти вас и привести в лес. Меня заставили пообещать, что я не позвоню в полицию. Если вы пойдете с полицией или кем-нибудь другим, то никогда их не найдете.
— Ты их видел? — спросила Рета.
Пол потряс головой.