Лучше бы он не спрашивал! Ответа все равно не получил, потому что четыре бабы одновременно стали кричать, каждая свое. Люцина хотела знать, сколько времени прошло между визитом упомянутого обманщика и обнаружением трупа, Тереса выражала возмущение методами работы польской милиции, меня интересовало, сообщил ли милиции Франек о визите обманщика, мамуля опять ударилась в воспоминания. У тети Яди кончилась пленка, она тоже присела к столу и поинтересовалась:
— Пан Франек, а вы их понимаете, когда они вот так сразу все говорят?
— Понимать-то понимаю, — опять с ангельским терпением ответил хозяин, — да вот только отвечать им не успеваю.
Тетя Ядя попыталась нас утихомирить:
— Да тише вы! Спрашивайте по очереди, иначе так ничего и не выясним. А мне тоже интересно знать, это был тот же самый или другой? Я имею в виду — тот тип и труп.
Поскольку это интересовало абсолютно всех, все замолчали и Франек наконец получил возможность ответить. Он энергично покачал головой:
— Откуда? Совсем другой! Покойник был и моложе, и вообще не похож А о том я милиции не сообщил. Сначала не было времени — сенокос, потом забыл, а как вспомнил — картошка подоспела.
— Узнаю я наконец, как он выглядел? — прорвалась со своим вопросом Тереса.
— Который из них? Покойник или тот, что сюда приходил?
— Тот, что приходил сюда, уже целый час добиваюсь!
Франек задумался. Мы терпеливо ждали. Наконец услышали:
— Ну как выглядел? Обыкновенно выглядел, ничего такого особого. Одет по-городскому — костюмчик, рубашка белая, при галстуке. Никаких т&м джинсов, никаких ковбоек. Не лысый, не кудлатый, такой средний. Ниже меня, но потолще, в теле, морда вот этакая, и нос тоже большой, малость розлезлый. Ну вроде как его корова языком вылизала — и волосы прилизанные, и нос.
Слушая, Тереса взволнованно поддакивала:
— Точно он! А нос такой приплюснутый, большой, но не торчит, правда? Брови заметные, густые и широкие, а морда красная?
— Точно, он! А вы его видели?
Тереса посмотрела на нас с торжеством и одновременно с ужасом.
— Это он! — торжественно заявила она. — Тот самый, что был у меня в Гамильтоне! Уже поздней осенью явился, мы вернулись с озера. И что вы на это скажите?
Мы тупо глядели на нее — ни одной творческой мысли. Да и трудно было вот так, с ходу, что-то сказать на это.
Не отвечая на конкретный вопрос, я бросила в пространство абстрактное замечание:
— Вот почему милиции так трудно бороться с преступностью! Никто не желает ей помочь, никто не хочет сообщить ни о каких фактах. Ни Тереса, ни Франек ни слова не проронили об этом подозрительном типе. Как знать — скажи они вовремя, убийца бы уже сидел за решеткой, а непонятная история давно бы разъяснилась.
— Эээ! — пренебрежительно махнула рукой Люцина.
— Г… бы сидело! То есть, того… я хотела сказать, пользы им от сообщения Франека никакой! Тот тип уже был в Канаде, прямо летучий голландец какой-то. Давайте лучше установим очередность событий: когда приплюснутый был здесь, когда в Канаде, когда труп нашли.
Тереса с Франеком поднапряглись и вспомнили: в Воле подозрительная личность появилась в июле, где-то в середине месяца, Тересе в Гамильтоне этот тип нанес визит 10 сентября, а труп в болотце под Волей был обнаружен 17 октября. Франек признался нам, что покойника наверняка сочли бы очередной жертвой отмечаемых в этот день по всей Польше именин Терес и Ядвиг, если бы не наши адреса…
Подсчитав, мы пришли к выводу — облизанный коровой мошенник вполне мог стать убийцей, ибо за период с 10 сентября до 17 октября он вполне мог совершить кругосветное путешествие, не то что проделать путь из Канады в Польшу.
— Стоило бы все-таки сообщить о нем следственным органам, — повторила я.
— Отвяжись! — коротко отрезала Тереса, а Люцина обратилась к Франеку:
— Ты сказал — «Шлялись тут всякие». Кто еще шлялся? Тоже спрашивали про нас?
— Тоже, — подтвердил Франек. — Появился уже в этом году, весной. Я аккурат картошку сажал, и свиньи поросились, так что времени не было, опять приходилось вертеться, но этого я уже лучше запомнил. Этот был симпатичнее. Молодой, лет двадцать пять, не больше, худой парень, повыше меня будет, да ведь теперь молодежь вся такая пошла, не знаю, куда растут…
— Худой, говоришь? — заинтересовалась Люцина. — Нездоровая худоба?
Мамуля была шокирована:
— Что это тебя так заботит здоровье какого-то бандита?
— Да нет, бандитом он не был, — возразил Франек. — Симпатичный парень, сразу видно. И обхождение культурное. Представился нормально, я даже фамилию помнил, сейчас немного подзабыл. Что-то такое от олыпины, Ольшевский или Олыиинский. И на больного не похож, парень здоровый, только что тощий и высокий. А спрашивал про то же самое — о дяде Франеке и его детях.
— А ты не спросил, зачем ему это?
— Как же, обязательно спросил. Он сказал о каком-то деле, которое тянется уже много лет и с этим делом пора давно покончить.
— Какое дело? — встревожилась мамуля.
— А он не пояснил, только сказал — очень старое, можно сказать, старинное. Еще с царских времен тянется.
— Не иначе как прадедушка, поручик царской армии, пропил казенную саблю и теперь с нас хотят взыскать стоимость, — предположила я.
Люцина возразила:
— Из-за сабли к бабам бы не приставали, он бы скорей вцепился во Франека. Я думаю, какие-то осложнения с наследством дяди Витольда. Мы к нему никакого отношения не имеем!
— Я лично ни за какую саблю платить не намерена! — решительно заявила мамуля. — И дядя Витольд — это совсем другая ветвь нашего рода, мы к ним не причастны.
— Да этот парень больше интересовался тетей Паулиной, а не дядей Франеком, — пояснил Франек. — А я ничего толком не мог сказать, ведь даже та телеграмма о смерти дяди пропала. Но парень очень уж просил, я порылся в старых письмах и нашел какое-то письмо, кажется, еще довоенное, с варшавским адресом, кажется, там стояла улица Хмельная. Он записал адрес. И еще выпытывал о разных вещах, я даже удивился, откуда он про них знает. Вот и подумал, что теперь наверняка и вы появитесь.
— Послушайте, кто-нибудь из вас знает Олыпинского? — спросила Люцина.
— Нет, — за всех ответила я. — Зато ты знаешь Менюшко.
Люцина оживилась:
— А вот представь себе — знаю! Слышала я эту фамилию и именно здесь, в этих краях.
— Никакого Менюшко здесь никогда не было, — решительно заявил Франек.
— Ну и что? А я слышала, — стояла на своем Люцина.
— А потусторонних голосов ты не слышала? — съехидничала Тереса. — Ангелов небесных видеть не приходилось? Или, наоборот, привидений каких?
— Ангелов не приходилось, а вот кикимору одну приходилось, да и сейчас ее вижу!
— Уймите их, еще подерутся! — попросила робкая тетя Ядя и добавила: — Я бы вообще не обращала внимания на все эти расспросы, если бы из-за вас не принялись убивать посторонних людей.
И в самом деле, над нами нависла какая-то мрачная фамильная тайна. Все три сестры были встревожены. И если старшая в попытках разгадать тайну выдвигала версии, вполне достойные прадедушкиной сабли, младшая только нервничала и переживала, то Люцина подошла к делу трезво.
— Какое счастье, что у нас всех есть алиби! — воскликнула она. — Пятнадцатого вечером мы все были на именинах у Яди, а покойника убили именно пятнадцатого вечером. Мы бы никак не успели.
Я выдвинула предположение:
— Ты могла нанять убийцу.
— Почему я? Меня, в отличие от некоторых, совсем не волнует тот факт, что у трупа был мой адрес.
— Выходит, наняла я? — немедленно отреагировала Тереса.
— Неужели вы не можете говорить серьезно? — упрекнула моих теток тетя Ядя. За младших сестер немедленно вступилась старшая:
— Ты что, ведь мы только и делаем, что говорим серьезно!
Франек спокойно пережидал очередной приступ фамильной бури. Увидев, что горшок молока мы уже опустошили, он перелил в него остатки из ведра, облокотился о косяк двери и неожиданно произнес:
— А вообще-то вше кое-что известно.
Сразу прекратив перепалку, все замолчали. Тетя Ядя автоматически навела на Франека свой фотоаппарат, будто то, что он собирался поведать, можно запечатлеть на фотопленку.
— И что же тебе известно? — спросила Люцина.
Франек ответил с некоторым смущением:
— Вообще-то я сам точно не знаю. Помню только, что в самом начале войны, третьего или четвертого октября тридцать девятого года приехал к отцу какой-то человек. Поговорил с отцом и письмо ему какое-то оставил. Я случайно видел. Был я тогда совсем мальчишкой, всего девять лет мне было. Мои старшие братья погибли, вы, наверное, знаете. Один на фронте, второй в партизанах. Отец войну пережил, но был уже в возрасте. Все думал — как я один останусь, а я и в самом деле из всей семьи один остался. Я видел, он вше что-то хочет сказать, несколько раз собирался, да все откладывал, ждал, пока немного подрасту. И только перед самой смертью, а было вше тогда уже двадцать лет, сказал наконец: что-то такое передано нашей семье на'Хранение. А что — не сказал, сил уже не хватило, слишком долго ждал, пока подрасту. Я понял, на хранение, должно быть, отдано то самое письмо. А отец еще что-то непонятное пытался добавить, я понял лишь — «ни слова никому, пока жива мать тети Паулины». Непонятно говорил, я еще подумал — должно быть, уже в голове помутилось у него, и язык заплетается. При чем тут старушка, мать тети Паулины, я ее и в глаза никогда не видел, бредит, должно быть, тата перед смертью, она, чай, уже давно померла к тому времени…
— Нет, была жива, — перебила Франека Люцина. — Умерла только в пятьдесят четвертом году.
— В самом деле? — удивился Франек. — Выходит, отец не бредил? Ну тогда не знаю… Может, и остальное тоже не бред.
— А что он еще говорил?
— Да тоже все такое же непонятное. «Хуторов уже нет» говорил, «мельницы тоже национализировали» говорил, «а остальное надо отдать» говорил. «Когда мать тети Паулины помрет» говорил. А что отдать — не говорил. Я потом долго искал тот самый конверт, думал, из письма все пойму, но так и не нашел. А я очень искал. Ведь отец перед смертью велел мне поклясться на Библии,