ь московская
1
Всю весну Москва шумно праздновала новую победу над Великим Новгородом. Государь подсчитывал трофеи и принимал дары от придворных. Но самый дорогой подарок сделала супругу великая княгиня Софья. После четырех дочерей подряд она наконец разрешилась сыном, нареченным в честь деда — Василием.
Еще один бесценный подарок сделал великому князю зодчий Аристотель Фиораванти. За лето прямо на глазах вырос Успенский собор. На освящение храма явилось столько народу, что пришлось перекрыть доступ в Кремль. После литургии вкруг собора двинулся крестный ход во главе с митрополитом Геронтием. Сияние риз, стройное пение, голубые дымы кадильниц — благолепие! Но вдруг как гром среди ясного неба: великий князь властным движением остановил крестный ход. На недоуменный вопрос митрополита Геронтия объявил во всеуслышание:
— Не так идешь, владыка! Надо посолонь, а ты повел нас против солнца!
Затеялся спор. Геронтий напомнил великому князю, что дьякон ходит в алтаре с кадилом по правую руку, а не по левую. Владыке поддакнул побывавший на Афоне игумен, дескать, видел, как в Святой Горе освящали церковь, тоже против солнца ходили.
Ища поддержки, великий князь обвел глазами других старцев. Но все молчали, и только близкий ко двору архимандрит Чудова монастыря Геннадий Гонзов смиренно молвил:
— Твоя правда, государь! Ходить надо посолонь.
Гневно воззрился на изменника Геронтий, но больше спорить не стал, стукнув посохом, снова пошел против солнца, и крестный ход послушно потянулся за ним.
Назавтра про сей случай судачили во всех церквях. Такого бесчиния, чтобы государь с митрополитом прилюдно препирались, еще не бывало. В отместку за непокорство великий князь запретил владыке освящать новые храмы до тех пор, пока их спор не разъяснится. Возмущенный Геронтий удалился в подгородний монастырь, не забыв поквитаться с чудовским архимандритом. Придрался к мелкому отступлению от церковных правил, да и повелел посадить Геннадия в ледник. Пришлось государю ехать к митрополиту, просить вернуться назад, а заодно и помиловать Геннадия, пока тот не закоченел до смерти.
Тот урок государь запомнил надолго. Он успел привыкнуть к тому, что московская церковь поддерживает его во всем, а после женитьбы на Софье Палеолог и вовсе стал мнить себя воспреемником византийских кесарей. А тут вдруг нашла коса на камень. Было о чем призадуматься. С чего бы это вдруг так ощетинились кроткие богомольцы?
Еще одна стычка с митрополитом случилась из-за отобранных государем земель новгородской церкви. Как может благоверный государь отбирать у храмов то, что им паствой завещано, возмущался Геронтий. Заподозрил владыка, что дело этим не кончится. Сегодня Новгородскую епархию обобрали, а завтра на всю церковь посягнут? Не зря говорят: повадится волк к овцам — все стадо вынесет!
2
Не успел великий князь помириться с владыкой, как случилось розмирье с Ордой. Хан Ахмат прислал своего посла с письмом-басмой, а в ней — требование к великому князю немедленно явиться в Орду и уплатить ясак за многие годы: «А если не исполнишь повеление мое, то ведай, что, придя, землю твою пленю и тебя самого рабом учиню!»
В тот же день Иван Васильевич собрал на совет ближних людей. Как быть? Заколебались ближние, у многих взыграла застарелая робость перед Ордой. Завздыхали, уж лучше решать дело миром да послать дары нечестивому, чем христианскую кровь проливать. Заколебался и сам государь. Но тут решительно воспротивилась великая княгиня Софья. Со слезным упреком напомнила супругу, что она выходила замуж за самостийного государя, а не за ханского данника. Поддержал Софью и митрополит Геронтий: негоже православным перед нехристями выю склонять!
На другой день великий князь снова призвал к себе ордынцев. Послов ввели как пленников. Вскочив с трона, Иван Васильевич плюнул на ханскую басму, разорвал ее в клочья и швырнул себе под ноги. Когда посол разразился угрозами, великий князь мигнул охранникам, и те перекололи мечами всех ордынцев, оставив в живых лишь одного.
— Иди и скажи своему безумному хану, — объявил ему великий князь, — да отстанет он от безумия своего, ибо сам я не хуже его и такую же силу имею, и честь, но большую!
Назад отступу не было. Теперь Ахмат пойдет войной, потому как без русской дани ему не выжить. Что ж, пришло время скинуть ярмо Орды! Вот только как поведет себя король Казимир? Не попытается ли воспользоваться войной Ахмата с Москвой, чтобы захапать новгородские земли? Небось до сих пор кусает локти, что не пришел тогда на подмогу новгородцам.
Не успел государь подумать про Новгород, как оттуда пришли дурные вести. Вот уж воистину: помяни черта, а он тут как тут!
3
Перед отъездом в Москву великий князь дал Новгороду четырех наместников: Ивана и Ярослава Оболенских — для Торговой стороны, Василия Китая и Ивана Зиновьева — для Софийской. Все четверо славились отменной лютостью.
Первым делом наместники принялись крушить привычный новгородский порядок. Не только про вече велели забыть раз и навсегда, но и чтоб никаких сходок и братчин! Больше трех не собираться! Посадников, тысяцких, кончанских и уличанских старост отныне не выбирать. Совет господ упразднить, архиепископу в мирские дела нос не совать!
Оставшись без власти, взволновались боярские кланы. Все дела теперь вершились за их спиной. Опустел владычный двор. Лишившись половины доходов, архиепископ Феофил был вынужден распустить большую часть своих слуг-софиян, а заодно и владычный полк, опозоривший себя на Шелони. Сам Феофил редко покидал свои покои, погрузившись в невеселые думы. Тяжкими веригами давило сознание вины перед Новгородом, сердце жгла обида на великого князя.
Простые уличане тоже всколебались. Раньше ведь как? Сами налоги собирали, сам решали, поменять ли заплывшую мостовую или расписать кончанский храм. Попов и тех сами выбирали. Бывало, ссорились, это да, до драки дело тоже доходило. Однако ж потом пили мировую на братчинах, помогали друг другу по-соседски.
А теперь по всем делам, даже пустяковым, надо идти к московским наместникам. А там сидят дьяки да писаря и смотрят на тебя щучьим глазом: что принес? Ежели пустой, сразу от ворот поворот. Судиться — тоже к наместнику. А у него свой закон: кто больше занес, тот и прав. Хочет — казнит, хочет — милует. Чуть что — в крик: я вас насквозь вижу, все вы тут изменники! За малейшую провинность сажают в застенок и держат, пока не выкупят.
По торговым делам и вовсе караул. На въезде-выезде из города поставили рогатки, а за ними московские стражники, со всех требуют опас, то бишь пропуск. А за него тоже плати. От такого откровенного вымогательства оторопели даже привыкшие ко всему ганзейские купцы. Многие свернули торговлю, решив подождать, пока русские не разберутся меж собой.
Трех месяцев хватило, чтобы рассыпались надежды тех, кто верил, что московские порядки лучше и справедливей новгородских. Качали головами, вспоминали Марфу: истинно говорила боярыня — погубит нас Москва!
Прослышав о недовольстве новгородцев, оживился король Казимир. Обнадеживал через своих людей, сулил всяческую помощь. Ему не больно-то верили, поляки — народ известный, стравят меж собой, а сами в сторонке. Но тут объявились неожиданные союзники — обделенные Иваном Васильевичем его братья — князья Андрей Большой Углицкий и Борис Волоцкий. Передали новгородцам через своих людей: вы начните, а мы поддержим.
В последний день августа вдруг разом ударили все новгородские колокола. Словно горячий верховой конь, которого силой запятили в оглобли, заставив тянуть неподъемный груз, встал на дыбы Великий Новгород, разбил копытами передок телеги и вырвался на волю, волоча за собой повисших на вожжах конюхов. Огромная толпа кинулась на Ярославов двор. Московским дьякам намяли бока и выкинули вон из вечевой избы. Перепуганные наместники, не дожидаясь расправы, кинулись вон из города. Следом за ними бежал и весь московский гарнизон.
На другой день зашумело, забурлило народное вече, провозгласившее возврат к прежним новгородским порядкам. Тут же избрали посадников и тысяцких. Степенным посадником крикнули Ефима Медведева — житьего с Славенской улицы. Послали к королю Казимиру за обещанной подмогой и стали ждать.
4
Побитыми псами явились пред государевы очи трое новгородских наместников, четвертый — Иван Оболенский — от пережитых потрясений скоропостижно умер. Гнев великого князя был страшен. Прохлопали измену, мухоблуды, кричал он, воровством людей от нас отвратили!
Чуть успокоившись, стал размышлять о случившемся. Накануне большой войны с Ордой — и такой удар в спину! Оценив размеры нависшей угрозы, великий князь вопреки обычной обстоятельной неспешности действовал стремительно. Под предлогом похода на немцев велел собирать большое войско, а сам, взяв тысячу воинов и воеводу Данилу Холмского, бегом двинулся к Великому Новгороду. В селе Бронницы великому князю доложили: новгородцы затворились, пускать его в город отказываются.
Две седмицы Иван Васильевич протоптался в Бронницах в томительном ожидании. В конце ноября подошло основное войско, а с ним Аристотель Фиораванти с пушками. Быстро расставив орудия на уже пристрелянные позиции, итальянец начал сильно и метко бить по городу, в то время как Данила Холмский готовился к штурму.
Но штурма не потребовалось. Накануне в Новгород примчался гонец из Литвы. Король Казимир снова обманул. На границах Литвы объявился союзник великого князя — крымский хан Менгли-Гирей, и король не решился ввязаться в драку с Москвой.
2 декабря 1480 года отворились городские ворота, выпустив покаянную процессию во главе с архиепископом Феофилом. Пали ниц, молили о пощаде. Государь принял депутацию с мрачным непроницаемым лицом, не проронив ни слова. Местом для своей резиденции выбрал не Городище и не палаты владыки, а дом новоизбранного посадника Ефима Медведева в Славенском конце.
Тотчас начался розыск об измене. Для начала схватили пятьдесят человек, подвергнув их таким зверским пыткам, что они оговорили еще сотню, включая архиепископа Феофила. 19 января пришли за владыкой, забрали в его ризнице все, что нашли: золото, жемчуга, драгоценную утварь. Искали городскую казну, замурованную в стену Софии, но Феофил ее не выдал. Владыку в эти дни ровно подменили, он держался стойко и мужественно. Посаженный в темницу на хлеб и воду, наотрез отказался отречься от новгородской епископской кафедры, на которую великий князь уже примерял своего человека, и только два года спустя, уже накануне смерти, подписал отречение со словами: «Познаю великое убожество разума моего и великое смятение моего неразумения».
Меж тем на Духовском поле возвели длинную вереницу виселиц. Государь выбрал эту казнь как самую позорную, ибо считалось, что удавленникам заказан путь в Царствие Небесное. На первый случай казнили сто человек. Но это было только начало. На следующий день государевы люди стали врываться в усадьбы бояр и житьих людей. Не давая времени на сборы, хватали все семейство, вместе со стариками и детьми, сажали на подводы и везли прочь из города — в Ярославль, Муром, Нижний Новгород, Ростов. Жителей улицы Лубяницы, знаменитой своими коробами и другими изделиями из луба, поселили в Москве отдельной слободой, получившей прозвание Лубянка.
За неделю вывезли тысячу семей. Обезлюдели целые улицы. Не успели опомниться от первой волны выселений, как поднялась другая, вынесшая из города семь тысяч семей купеческих. Снова понеслись над Великим Новгородом душераздирающие вопли и стенания. Снова потянулись скорбные обозы обобранных до нитки бедолаг, с тоской озирающихся на любимый город, который им уже не суждено увидеть никогда. Многие перемерли в пути от зимних холодов и болезней. Все имущество изгнанников великий князь отписал на себя.
А им на смену уже ехали в Великий Новгород переселенцы из Москвы и других городов. Таков был жуткий государев умысел: выселить всех новгородцев, а вместо них заселить город пришлыми людьми, не зараженными отравой вольности. Пустые усадьбы новгородцев занимали худородные дворяне и безземельные дети боярские — отцы-основатели будущих знаменитых дворянских родов и именитых купеческих семейств.
Уже вздымалась третья волна выселений, которая должна была вынести из Новгорода весь ремесленный люд, когда из Москвы прискакал гонец с новой тревожной вестью. Братья великого князя Борис и Андрей подняли мятеж. Тотчас ожили в памяти Ивана Васильевича воспоминания о давней междоусобице, отец с выколотыми глазами, бегство в Вологду, наглый Шемяка, по-хозяйски развалившийся на отцовском престоле.
Ранним февральским утром 1480 года великий князь спешно покинул Новгород, оставив вместо себя прежнего наместника Якова Захарьина с наказом душить измену в зародыше.
4
Покидая Новгород, великий князь увозил с собой двух местных священников — Алексея и Дениса. Придворные дивились: зачем ему понадобились новгородские попы, нешто на Москве своих мало?
А дело было так. Живя на Торговой стороне, заглянул однажды государь в церковь на Михайловой улице. После литургии на амвон взошел священник в простой ряске и произнес проповедь про грех стяжания у монашествующих. Монах суть странник в этом мире, вещал священник. Богатство его не в обильных запасах, а во Христе, в Нем монах обретает нетленное богатство, ибо сказано: «Господь есть доля моя». А посему нельзя обителям владеть землями и всякими сокровищами, ибо грубеют сердца вещелюбцев, и не доходит их молитва до Господа.
Сочувственно внимали священнику прихожане, завидовавшие богатствам монастырей и подзабывшие, как в голодные годы обители открывали свои закрома, питая голодных. Одобрительно кивал проповеднику и сам великий князь, а когда тот закончил, повелел призвать его к себе на ужин. С разрешения государя отец Алексей привел с собой своего другого священника — отца Дениса. Беседовали за полночь, и чем больше слушал новгородских батюшек великий князь, тем большим доверием к ним проникался. Его острый ум тотчас ухватил главное: вот же они — те самые союзники внутри церкви, которые ему нужны. Не государь посягает на церковные земли, а сами священнослужители радеют о нестяжательной церкви. Еще больше полюбились Ивану Васильевичу рассуждения Алексея и Дениса о государевой власти. Всякая власть от Бога, восклицали они, а значит, никто не смеет перечить самодержцу!
Когда великий князь объявил новгородским священникам свою волю, те было подумали, что ослышались. Отца Дениса государь пожелал сделать протопопом только что отстроенного кафедрального Успенского собора, а отца Алексея — священником придворного Архангельского собора и своим духовником. С усмешкой думал Иван Васильевич: то-то взъярится митрополит Геронтий, чаявший видеть на этих местах своих ставленников! Зато в другой раз трижды подумает, прежде чем прилюдно спорить с государем!
О стремительном возвышении своих новгородских последователей вскоре прознал киевский ученый еврей Захария Скара, а от него эта весть полетела в крымскую Кафу, где над ней призадумался тайный московский агент Хозя Кокос, в многодумной голове которого тотчас завертелись хитрые комбинации.
Но никто из них не догадывался, что изневоленная Новгородчина через этих двух скромных священников наградит своих насильников дурной болезнью, которая поставит на грань гибели всю Русскую православную церковь.