1
— Господина Димитрия дьяк к себе требует!
Толмач посольского двора Дмитрий Герасимов усмехнулся, услышав, как величает его посыльный. Давно ли кликали Митькой Малым, а теперь вишь ты — господин Димитрий! Посыльные чутко улавливают, куда ветер дует, а Герасимов нынче нарасхват: толмачит на самых важных переговорах, переводит самые важные документы.
Посольский дьяк Федор Курицын, как обычно, сидел за огромным столом, заваленным книгами и пергаментными свитками, но за его спиной притулился к стене его младший брат — второй посольский дьяк Иван Курицын, по прозвищу Волк. Внешностью Иван и впрямь напоминал волка: короткая шея, хищная челюсть, желтые глаза под нависающим лбом. Посольские шептались, что Иван Волк ведает сетью тайных осведомителей, завербованных в разных странах.
— Государь посылает зодчего Фиораванти в Новгород строить новую крепость, — объявил Дмитрию Федор Курицын. — Собирайся, поедешь с ним.
Обрадованный Дмитрий поклонился и уже собрался уходить, но его остановил Иван Волк:
— Не спеши, к тебе еще дельце будет. Зодчий сей нам много пользы принес, а только прежней веры к нему ныне нет. Слыхал небось про лекаря Антона?
Эту страшную историю обсуждала вся Москва. Немецкий лекарь Антон взялся лечить служилого татарского царевича Каракучу, но тот внезапно умер, и разгневанный великий князь повелел казнить врача. Московские иностранцы во главе с Аристотелем умоляли помиловать Антона и собрали большие отступные для родственников царевича. Родичи охотно согласились, но великий князь отступные забрал себе, а татарам приказал казнить Антона. Те отвели беднягу на лед Москвы-реки и там зарезали как овцу. Узнав об этом, Аристотель объявил, что немедленно покидает Москву. В тот же день по приказу великого князя итальянца заточили в темницу, отобрав у него все нажитое имущество.
И пришлось бы Аристотелю закончить свои дни за решеткой, если бы не возникла в нем великая нужда. Завоеванный Новгород становился главным оплотом на северо-западе, отсюда государь замыслил наступление к Балтийскому морю. Для сего замысла нужна крепость, да такая, что станет образцом для прочих русских крепостей, а лучшего фортификатора, чем Фиораванти, на Москве в ту пору не было…
— …Так ты присматривай за Аристотелем, — продолжал Иван Волк. — Говорят, он к вину стал прилежен, вот и порасспрашивай, когда лишку выпьет, не собрался ли он сбежать от нас. Особо внимай, что про государя будет говорить. Как что узнаешь, тотчас нас уведомишь. Понял меня? Что молчишь?
— Не гневайся, господин, а только я толмач, а не соглядатай, — краснея, пробормотал Дмитрий.
Глаза Ивана Волка полыхнули желтым огнем, он хотел сказать что-то резкое, но брат опередил его.
— Не ерепенься, Митя! — строго молвил Федор Васильевич. — Вспомни, что ты — государев человек. И если иноземец дурное против твоего государя умышляет, ты должен сему воспрепятствовать. А иначе на посольском дворе тебе не место!
Герасимов покраснел еще больше, но упрямо молчал.
— Ладно, ступай, — вздохнул Курицын. — Когда вернешься, решим, что с тобой дальше делать.
— Вот гаденыш! — ругнулся Иван Волк, когда дверь за Дмитрием затворилась.
— Молодой еще, — возразил Федор Курицын. — Совесть не успел растерять. Ну да ничего, для каждого замочка свой ключик имеется.
2
Аристотель Фиораванти встретил Дмитрия радостным возгласом. После их последней встречи зодчий заметно постарел. Поперек смуглого лба пролегли глубокие морщины, углы рты опустились, в глазах поселилась затаенная тревога.
— Слыхал мою историю, Деметрий? — с горечью спросил Аристотель. — Вот так великий князь отблагодарил меня за неустанные труды!
— Не надо говорить о великом князе ни со мной, ни с кем-то другим! — поспешно прервал его Дмитрий. — Это очень опасно!
— Каццо! [20] — воскликнул зодчий, хлопнув себя по губам. — Все время забываю, что здесь всюду уши.
— Увы, я остался совсем один, — продолжал Аристотель. — Мой сын Андреа вернулся в Болонью. Мой ученик Пьетро отделился от меня и сам принимает заказы. Но хватит о грустном! Итак, мой дорогой амиго[21], завтра мы едем в Новгород. Я буду строить крепость, а ты — переводить мою брань рабочим. По правде говоря, я и сам уже неплохо объясняюсь на вашем языке, просто мне хотелось, чтобы рядом находился близкий мне человек. Надеюсь, ты не сердишься на эту мою маленькую хитрость?
— Вовсе нет, — улыбнулся Дмитрий. — Я буду рад сопровождать великого зодчего.
В дороге Фиораванти продолжал сетовать на судьбу, занесшую его в Московию, но, оказавшись в Великом Новгороде, он тотчас преобразился. Теперь это был прежний Аристотель: энергичный, бодрый, не терпящий возражений. Первым делом он отправился осматривать Детинец. По завершении осмотра зодчий объявил наместнику Якову Захарьину, что старая крепость никуда не годится и ее придется срыть до основания. Опешивший наместник пытался возражать, указывая на неподъемные затраты, однако Аристотель пожал плечами и объявил, что в противном случае он немедленно возвратится в Москву и доложит государю, что его повеление не будет выполнено. Испуганный наместник поспешил объявить, что его неправильно поняли, и работы можно начинать уже завтра.
Спровадив опасного итальянца, Яков Захарьин погрузился в тяжкую думу. Срочно нужны были деньги, и деньги громадные. О том, чтобы просить их у государя, не могло быть и речи. Державный за такие просьбы может отправить воеводой туда, куда Макар телят не гонял. Вся Москва ноне одна большая стройка, и государь сам отчаянно нуждался в деньгах.
Треть расходов возьмет на себя дом Святой Софии, благо на епархии сидит государев ставленник. Пусть и приходские попы мошной тряхнут, ништо, не обеднеют. Большие деньги есть у бояр, но как их взять? Всех крамольников и литовских приспешников давно похватали, а их движимое и недвижимое ушло в казну. Многие попрятались в монастырях, переписав имущество на своих жен. Уцелевшие ведут себя тише воды ниже травы.
Что ж, коль скоро измены нет, стало быть, надо ее придумать. Пускай это будет боярский заговор против московского наместника! Одной стрелой можно поразить сразу двух зайцев: явить великому князю свою верную службу, и добыть деньги на строительство крепости. Ну а там, глядишь, и самому наместнику кое-что перепадет.
Не любя откладывать дела в долгий ящик, Захарьин принялся составлять список самых богатых из уцелевших новгородских бояр. Общим счетом получилось тридцать душ. То, что никто из них не был замечен в крамоле против Москвы, наместника не смущало. В конце концов, само по себе богатство — вина неизбывная, ибо в Писании сказано: легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай.
Затем Захарьин вызвал своего доверенного подьячего Семена Гречновика.
— Ведомо мне стало, что сии злодеи умышляют меня убить, — объявил он, протягивая список. — Завтра же взять всех и пытать, покамест не признаются!
Подьячий хищно ухмыльнулся и отправился исполнять приказ. Начали с боярина Ивана Товаркова. Рано утром в его усадьбу на Славне ворвались люди наместника, и вскоре оттуда понеслись душераздирающие вопли истязаемых. Аресты и пытки продолжались целую седмицу, после чего Семен Гречновик предъявил наместнику письменные показания арестованных. Все они признавались в умышлении на жизнь наместника и показывали на других заговорщиков.
Казнь изменников приурочили к очередному приезду в Новгород великого князя. На Духовском поле соорудили два помоста, большой и малый. На большом возвели общую виселицу с тридцатью петлями, на малом установили высокое кресло для государя. Когда появились тридцать приговоренных, в толпе горожан послышались тяжкие вздохи и рыдания. Именитые бояре были избиты и изуродованы так, что их узнавали с трудом. Священник прочел молитву, и палачи подвели несчастных к длинной скамье под виселицей. Уже с петлями на шеях приговоренные стали просить друг у друга прощения за оговор.
— Прости, сват, что возвел на тебя напраслину! — кричал один боярин другому. — Не мог больше терпеть мучений!
— И ты прости мои клеветы! — отвечал тот.
Яков Захарьин тревожно оглянулся на государя и крикнул палачам, чтобы те поспешали, как вдруг великий князь повелительно поднял руку. Толпа замерла. В наступившей тишине прозвучал новый приговор. Всем боярам смертная казнь заменялась тюрьмой без срока, а их имущество изымалось в казну. Над полем пронесся дружный вздох облечения, снова заплакали, теперь уже от радости, родственники помилованных. «Ай да государь, — с восхищением подумал наместник. — И милость явил, и денежки прикарманил!»
3
В тот же день Аристотель Фиораванти представлял великому князю проект будущей крепости. Выждав приличествующую паузу, зодчий эффектным жестом сдернул холщовое покрывало, которым был накрыт большой стол. Восхищенным взорам собравшихся предстала миниатюрная крепость, вылепленная из красной глины. Высокая стена щетинилась зубцами в форме ласточкина хвоста. Боевой ход опирался на приложенные к стене арки, на нем размещались бронзовые пушечки, возле которых стояли крохотные фигурки пушкарей с пальниками в руках. Двенадцать башен были выдвинуты вперед, не оставляя нападающим непростреливаемого пространства. У подножия стен протекал ров, через который были переброшены подъемные мосты на цепях.
Вооружившись указкой, итальянец демонстрировал самоновейшие фортификационные хитрости: подземные ходы, колодцы, тайники и ловушки.
— Изволите видеть, государь, — со сдержанной гордостью подвел итог Аристотель. — Ничего подобного в вашей земле еще не строили.
Великий князь еще долго изучал макет, задавал вопросы, а затем торжественно объявил:
— Мой верный слуга Аристотель! Благодарю тебя за твои труды и объявляю полное прощение за твои прегрешения. Все, что было у тебя отнято, будет возвращено. Отныне русские крепости будут строиться по сему образцу!
4
Новую крепость решено было строить на древней основе. С весны начали разбирать сложенные из ильменского плитняка стены и башни. Грохот, тучи пыли, крики нарядчиков. Старый Детинец исчезал на глазах. Когда добрались до фундамента, зодчий всплеснул руками и разразился заковыристой бранью. Стена опиралась на подгнившие бревна, засыпанные глиной. Было ясно, что эта хлипкая опора не выдержит громадную тяжесть новых могучих стен. Пришлось укреплять фундамент камнями от старой крепости. Одно радовало — обилие дешевой рабочей силы. Оставшиеся без хозяев боярские слуги, челядинцы и ремесленники были рады любому заработку. Но и тут не обошлось без загвоздки. Новгородцы почти не применяли в строительстве кирпич, пришлось срочно налаживать его производство и обучать каменщиков ровной кладке.
Дмитрий Герасимов целыми днями пропадал на стройке. Вечером шел на Славну, в дом брата Герасима. Прошлой зимой умерла от неведомой хвори дьяконица. Овдовевший отец Герасим выглядел постаревшим и неухоженным, борода торчала клочьями, подрясник давно не стиран. Дом выглядел таким же запущенным, как и его хозяин.
Неловко орудуя ухватом, дьякон вытаскивал из остывшей печи горшок со щами, нарезал ломти ржаного хлеба, наливал в глиняные кружки мутно-желтый квас. Исподволь наблюдая за ним, Дмитрий испытывал прилив острой жалости к самому родному человеку, когда-то заменившему ему отца и мать.
— Вот так и живу бобылем, — поймав его взгляд, вздохнул Герасим. — По сию пору не верю, что дьяконицы больше нет. Детей нам с ней Господь не дал, так что я теперь один как перст остался.
— Так женись! Ты ж еще не старый!
— Легко сказать, женись! — отмахнулся брат. — Кто ж мне дозволит! По апостольским правилам священник — муж токмо одной жены. И у святителя Петра сказано: «Аще у попа умрет попадья и он идет в монастырь стрижется — имеет свое священство паки; аще ли имать пребывати и любити мирские сласти — да не служит».
— Да разве я один такой? — продолжал дьякон, собирая со стола миски и ложки. — Вдовых попов хоть пруд пруди, потому как матушки часто мрут в родах. А им говорят: либо в монахи постригайся, либо сан сложи. А жить им на что? А детишек куда? Тут слух прошел, что вдовым попам скоро и вовсе в храмах служить запретят. Тогда останется один путь — в монахи.
— По мне, так женатый батюшка лучше своих прихожан понимает, чем монах, — сказал Дмитрий. — Апостол Павел второй брак тоже не возбранял как лекарство от блуда. Да и в постельной сласти ничего худого не вижу. Иначе как бы род человеческий дальше произрастал?
— Так-то оно так, — вздохнул Герасим. — Да только слухи поползут, а бабьи сплетни хуже плетки — секут не жалеючи.
— Наплюй, — засмеялся Дмитрий. — Посудачат и успокоятся.
Уже стемнело, и Герасим зажег свечу.
— Есть тут одна вдовица, — вдруг вполголоса уронил он. — Люба она мне. Думал посвататься, да все не решусь. А ну как откажет?
— Так давай я твоим сватом пойду! — с улыбкой предложил Дмитрий.
Отец Герасим задумчиво почесал переносицу.
— Да ты не сомневайся, уломаем твою вдову, — настаивал Дмитрий. — Зовут ее как?
— Умила. Дом у нее на Ильиной улице.
Сердце Дмитрия отчаянно ухнуло. К счастью, уже совсем стемнело, и брат не увидел, как изменилось его лицо.
5
С того вечера братья про сватовство больше не говорили, вроде бы обернув все в шутку, но видно было, что Герасим помнит о том разговоре и ждет. А Дмитрий казнил себя за неосторожное обещание. Надо ж такому случиться, чтобы из множества новгородских вдов брату приглянулась именно Умила! О том, что Герасим может узнать про их связь, Дмитрий боялся даже подумать.
Но однажды ноги сами занесли Дмитрия на Ильину улицу. Подойдя к дому Умилы, услыхал знакомый голос, повторивший те же слова, что и пять лет назад:
— Что, Малой, своих не признаешь? Аль загордился?
Она! Последний раз он видел Умилу в те страшные январские дни, когда снимали вечевой колокол. Тогда она была исхудавшая, болезненно бледная и смотрела на него отчужденно, как на врага. А теперь у ворот стояла прежняя Умила, румяная, смеющаяся, точь-в-точь такая, какой он представлял ее все эти годы.
— Тебя не вдруг и узнаешь, был вьюнош, стал муж. Зайдешь? — спросила Умила и, не дожидаясь ответа, пошла к крыльцу, а за ней на нетвердых ногах двинулся Дмитрий, лихорадочно подбирая слова. Надо сказать так: выходи за моего брата, он одинок и любит тебя. Но стоило ему взглянуть на круглившиеся под холщовой рубахой бедра, на стройные щиколотки, на толстую рыжеватую косу под расшитым убрусом, и все заготовленные слова вылетели из головы.
Войдя в горницу, Дмитрий уже набрал в грудь воздуха, но говорить ему не дали. Сильные горячие руки обхватили шею, сочные губы запечатали его онемевшие уста жадным поцелуем.
Опомнились глубокой ночью.
— Ну, все, ступай, завтра приходи, — промолвила Умила.
Пытаясь унять вновь разливавшийся по всему телу жар, Дмитрий глухо проговорил:
— А ведь я тебя сватать шел!
Увидев радостное изумление в ее глазах, поспешно исправился:
— Брат мой, дьякон Герасим, хочет тебя в жены. Люба ты ему…
И тут же смолк, оглушенный ее хохотом. Умила смеялась звонко, по-девичьи, запрокидывая голову и всплескивая обнаженными руками.
— Меня многие сватали, но чтобы этак вот!
Отсмеявшись, стала серьезной.
— А я было подумала, что ты меня за себя зовешь. Да только не пошла бы. Ты еще молоденек, а мы, бабы, быстро отцветаем.
— Так что передать брату? — отводя глаза, переспросил Дмитрий.
Умила долго молчала, потом со вздохом ответила:
— Отец Герасим мне тоже к сердцу пришелся. Я на его проповеди всегда хожу. Златоуст! И душа у него добрая. Да и устала я одной куковать.
— Так ты согласна? — спросил Дмитрий.
Закручивая волосы жгутом, Умила молча кивнула.
— А как же мы с тобой? — упавшим голосом вымолвил Дмитрий.
— А никак, миленький, — ласково молвила вдова. — Буду я отцу Герасиму верной подружией[22].
Увидев горестное лицо Дмитрия, шепнула:
— Ну разве что остатний разочек…
6
Получив согласие невесты, окрыленный отец Герасим направился к владыке Геннадию просить разрешения на второй брак. Вернулся мрачнее тучи.
— Отказал? — ахнул Дмитрий.
— Уговаривал монашеский постриг принять, — скупо ответил Герасим. — Обещал в игумены вывести. А я ему отвечаю: не могу в монастырь, потому как у монаха сердце должно быть ни к чему не привязано.
— А он?
— Говорит: ежели тебе разрешу двоебрачие, завтра ко мне все прочие вдовцы потянутся. Прихожане скажут: раз попы апостольское правило нарушают, то и молитвы их до Господа не дойдут.
— А ты?
— Сказал, что слагаю с себя сан.
— Пресвятая Богородица! — ахнул Дмитрий. — Как же ты без церкви?
— Тяжко будет, — признал Герасим. — А хуже всего, что проповедовать больше не смогу. Спасибо владыке, что позволил остаться софийским библиотекарем. Жалованье скудное, но зато при книгах.
…Венчали молодых в церкви Апостола Филиппа по особому чину для двоебрачных. Чтобы не плодить сплетен, венчались ночью, за закрытыми дверьми. Герасим сиял счастьем, он будто сбросил десяток лет, Умила была чудо как хороша в свадебном наряде.
— Имаешь ли, раб Божий Герасим, произведение благое и непринужденное, и крепку мысль пояти себе в жены сию Умилу, юже зде пред собою видишь? — вопрошал священник.
— Имаю, честной отче, — отвечал Герасим.
— А ты, раба Божия Умила?
— Имаю, честной отче! — отвечала Умила.
Свадебного застолья тоже не было. Просто посидели втроем за столом, выпили вина. Прощаясь, Дмитрий поймал на себе благодарный взгляд брата и ласково-сочувственный взор Умилы. Чтобы не выдать себя, Дмитрий быстро вышел за порог. Шагая по ночной улице, едва сдерживал рыдания. Винить было некого, он сам отдал брату свою первую любовь. И как знать, возможно, и последнюю…
Наутро прискакал гонец из Москвы. Великий князь срочно затребовал Аристотеля Фиораванти в столицу. Вместе с зодчим покинул Новгород и Дмитрий Герасимов.