ых лодок. Определение координат передатчиков должно было вестись методом триангуляции совместно с береговыми базами флота и кораблями союзников в открытом море. Хемингуэй запротестовал, утверждая, что у него нет времени учиться пользоваться аппаратурой и обучать этому экипаж, и посол Браден с полковником Томасоном придали нам морского пехотинца. Его звали Дон Саксон, это был светловолосый парень примерно моего возраста; он выступал на ринге в полусреднем весе. В его личном деле было указано, что он умеет стрелять в темноте из пулемета 50-го калибра. За ужином в „Ла Бодегита дель Медио“ Хемингуэй объяснил Саксону, что, к сожалению, у нас нет пулеметов, но ему придется взять на себя радиосвязь и наши шифры. Мы умолчали о германских кодах, которые пытались расшифровать во флигеле Хемингуэя.
Последним штрихом при превращении „Пилар“ в исследовательское судно была установка быстросъемного плаката „Американский музей естественной истории“.
– Эта штука должна обмануть немецкого шкипера, когда он взглянет на нас через перископ, – проворчал Хемингуэй, уезжая в тот день на верфь, чтобы привести яхту домой. – Может быть, его любопытство разгорится до такой степени, что он поднимет лодку на поверхность и высадится со своими людьми на борт „Пилар“ посмотреть, кто мы такие и чем занимаемся, и мы встретим их огнем автоматов и противотанковых ружей и обстреляем субмарину из базук.
– Ага, – отозвался я. – А может быть, капитан немцев сумеет прочесть только одно слово – „американский“, и, отведя свою лодку на полмили, потопит нас одним залпом стопятимиллиметрового орудия.
Хемингуэй сложил руки на груди и свирепо воззрился на меня.
– На немецких субмаринах класса „740“ нет стопятимиллиметровых орудий, – презрительно заявил он. – Только восьмидесятивосьмимиллиметровая пушка и двадцатимиллиметровые зенитки.
– На новых моделях класса „XI“ стоят стопятимиллиметровые орудия, – возразил я. – А их пулеметы 50-го калибра разнесут „Пилар“ в клочья еще до того, как вы вытащите на палубу базуку или противотанковое ружье, а уже тем более – зарядите их.
Хемингуэй смерил меня долгим взглядом и усмехнулся:
– В таком случае, Лукас, мой загадочный друг, мы – я уже говорил об этом полковнику – окажемся в глубоком дерьме. И ты вместе с нами.
О том, что я оказался в глубоком дерьме, мне стало ясно уже на следующий день после нашей эскапады с фейерверками.
Я сам поставил себя в такое положение, что должен был выбирать – доложить ли, что я незаконно проник на борт яхты, принадлежащей американской некоммерческой организации (не говоря уже о том, что при моем содействии на ней вспыхнул пожар) и практически наверняка лишиться работы, либо умолчать о своих похождениях, дождаться, когда Дельгадо или ему подобные узнают о них и доложат начальству, и уж тогда точно остаться не у дел. Дополнительные трудности для меня создавали пропажа шифровального блокнота и исчезновение женщины из публичного дома. Я решил повременить с докладом об этих второстепенных фактах, и чем дольше я стану ждать, тем более очевидными будут выглядеть мои некомпетентность и лживость, когда правда наконец выплывет наружу. Однако, вздумай я признаться в своих грехах, возникло бы впечатление, будто я провалил задание шпионить за Хемингуэем и выполнял его приказы за счет Бюро.
Обо всем этом я написал в рапорте и после нападения на „Южный крест“, приехав в Гавану по делам организации, отвез его в явочный дом, чтобы передать Дельгадо.
Дельгадо опоздал на несколько минут. Он явился в чистой рубашке и соломенной шляпе, низко надвинутой на глаза. Со своим обычным нахальством он вскрыл конверт с докладом, прочел его и поднял на меня взгляд.
– Лукас, Лукас… – В его голосе слышались изумление и гадливость.
– От вас требуется только передать рапорт, – бросил я. – И потребовать, чтобы Бюро установило личность женщины и лысого мужчины с яхты. В случае необходимости я предоставлю их фотографии и отпечатки пальцев, и мы запросим их досье, если таковые имеются.
Дельгадо постучал пальцем по моему рапорту.
– Если я передам этот документ Гуверу, тебя отстранят от операции и вышвырнут из ОРС еще до того, как ты успеешь прочесть эти досье.
Я внимательно присмотрелся к нему. Уже не в первый и даже не в десятый раз я представил, как мои кулаки врезаются ему в лицо и живот, если дойдет до потасовки. Драка будет серьезная. Я знал, что Дельгадо, вместо того чтобы боксировать, попытается убить меня голыми руками.
– Что вы имеете в виду? – спросил я. – Это не первая противозаконная операция, в которой я принимаю участие.
– Но первая, которую ты осуществил без указаний сверху, – ответил Дельгадо, язвительно кривя губы в ухмылке. – Разве что если ты счел таковым приказ Хемингуэя.
– Мне было ведено выполнять его требования, чтобы втереться к нему в доверие, – возразил я. – Я не смогу выполнить задание, если Хемингуэй не будет мне доверять.
– Почему ты решил, что он тебе доверяет? – спросил Дельгадо. – Неужели ты думаешь, что директор хочет, чтобы человек из его ОРС прятал шлюх от кубинской полиции? Притом подозреваемых в убийстве.
– Она не убивала Кохлера, – сказал я.
Дельгадо пожал плечами.
– Ты не можешь знать этого наверняка. В таком деле все возможно.
– От вас требуется только передать рапорт, – повторил я.
Дельгадо покачал головой и подтолкнул ко мне конверт с докладом.
– Нет, – сказал он.
Я моргнул.
– Перепиши рапорт так, чтобы из него было трудно понять, где ты раздобыл блокнот Кохлера и названия книг, которые используются для шифровки, – велел Дельгадо. – Это Должно прозвучать уклончиво – например, олухи Хемингуэя случайно наткнулись на них. Таким образом ты сохранишь свое место, а нам не придется вновь организовывать операцию с самого начала.
Я откинулся на вертикальную спинку кресла, не спуская глаз со своего связного. „Зачем ты это делаешь, Дельгадо… или как там тебя зовут по-настоящему?“
Словно прочитав мои мысли, Дельгадо улыбнулся, снял шляпу и протер ее поля платком, извлеченным из кармана брюк.
– Какими тайными мотивами я могу руководствоваться, отдавая тебе такой приказ, Лукас?
– Вы ничего не можете мне приказывать, – ответил я. – Вы мой связной, а не контролер. Я отчитываюсь непосредственно перед Гувером, хотя и с вашей помощью.
Дельгадо продолжал улыбаться, но его взгляд стал холодным и невыразительным.
– Как связной между тобой и Гувером я требую, чтобы ты переписал этот чертов рапорт. Сохрани факты и не выпячивай свое участие в событиях. Если директор решит, что ты пляшешь под дудку Хемингуэя, он выдернет тебя отсюда с такой скоростью, что, глядишь, оторвет твою тупую голову. И что тогда? Хемингуэй нипочем не согласится взять другого „консультанта“, и я буду вынужден трудиться вдесятеро, наблюдая за „Хитрым делом“ со стороны, когда болваны из гаванского отделения Бюро станут дышать мне в затылок.
Я посмотрел на отпечатанные страницы своего рапорта и ничего не сказал. В эту минуту меня занимало другое – кто из нас лучше владеет смертоносными приемами рукопашной, я или Дельгадо? Было бы интересно выяснить это наверняка.
Дельгадо взял свою сумку, вынул оттуда два досье и положил их на стол.
– Я решил, что они тебе пригодятся. – Он встал и потянулся. – Я схожу пропустить стаканчик, а ты пока почитай.
Оставь папки на столе. Я вернусь сюда и заберу их.
Я понимал, что он ни в коем случае не оставит меня наедине с секретными материалами в пустом доме. Он затаится где-нибудь поблизости, дожидаясь моего ухода.
Первой я открыл папку потоньше. Это было обычное досье ФБР, а не секретные материалы Гувера под грифом „О/К“. Из оглавления на первой странице был ясно, что я не найду здесь ни отчетов наружного наблюдения, ни расшифровок переговоров, ни компрометирующих фотографий, ни аналитических заметок. Личное дело этой женщины ничем не отличалось от миллионов досье ФБР на других американских граждан – результат анонимного доноса или единичных контактов с людьми, состоящими под надзором Бюро; могло случиться и так, что имя женщины попросту мелькнуло где-нибудь при подозрительных обстоятельствах, и на нее завели папку.
Хельга Соннеман, в девичестве Хельга Бисхофф, родилась 11 августа в Дрездене, Германия. Ее отец погиб на службе кайзера в 1916 году – был отравлен газом во время битвы при Сомме.
Мать Хельги вновь вышла замуж в 1921 году, на сей раз за Карла Фридриха Соннемана. У герра Соннемана были три дочери и два сына от предыдущего брака; одна из сводных сестер Хельги, Эмми Соннеман, впоследствии стала женой Германа Геринга.
В 1936 году Эмми познакомила Хельгу с Ингой Арвад.
Арвад тогда работала корреспондентом в Берлине и обратилась к будущей миссис Геринг с просьбой об интервью. Женщины так понравились друг другу, что Эмми пригласила Ингу в свой загородный дом, где Арвад встретилась с двадцатипятилетней Хельгой, которая приехала в Германию, чтобы стать свидетелем величия Третьего Рейха и побывать на закрытой свадебной церемонии сестры.
В согласии с кратким жизнеописанием Хельга Соннеман перебралась в Штаты в 1929 году, сразу после биржевого краха – сначала как студентка колледжа Уэллсли, где ее главными предметами были антропология и археология, потом – как супруга хирурга из Бостона. Этот брак оказался непродолжительным, и во второй половине 30-х Хельга получила американское гражданство, развелась с врачом и поселилась в Нью-Йорке под собственной фамилией. Последние десять лет она работала независимым экспертом по предметам древнего искусства – ее узкой специальностью были резьба и керамика майя, инков и ацтеков. Хельга сотрудничала с рядом ведущих американских университетов, а в настоящее время подвизалась в нью-йоркском Музее естественной истории.
В досье упоминались ее связи с Герингом и другими высокопоставленными нацистами – по всей видимости, Соннеманы были особенно дружны с Гессом, – однако на протяжении 30-х годов поездки Хельги в Германию были редки и ничем не примечательны. Создавалось впечатление, что красавица блондинка не интересуется политикой. За последние десять лет она несколько раз бывала в Европе, но гораздо чаще путешествовала по Мексике, Бразилии, Перу и другим странам Южной Америки.