„Настоящее безумие“, – подумал я. Что за бесславный конец для опытного агента ОРС – погибнуть в перестрелке с кубинским полицейским!
– Сеньор Хемингуэй, – говорил тем временем лейтенант, – мы произведем осмотр как можно быстрее и незаметнее…
– Ничего подобного, – по-испански изрек Хемингуэй. – Никакого осмотра не будет. Этот дом и участок принадлежат Америке… это территория США.
Мальдонадо моргнул.
– Вы шутите, сеньор?
– Я совершенно серьезен. – Один взгляд налицо писателя мог кого угодно убедить в том, что он сказал.
– Однако, в согласии с международным законодательством, территорией США на кубинской земле являются только посольство Америки, а также военные базы Гуантанамо и Камагуэй, – спокойно возразил лейтенант.
– Чушь, – по-английски заявил Хемингуэй и вновь перешел на испанский:
– Я гражданин Соединенных Штатов. Это мой дом, моя собственность. Он находится под защитой законов США.
– Однако, сеньор, в данном случае суверенитет Кубы…
– Плевать мне на суверенитет Кубы, – отрезал Хемингуэй. Он внимательно смотрел в глаза Мальдонадо, словно верил в древнее правило дуэлянтов, будто бы глаза соперника выдают его намерение выхватить оружие.
Его последнее заявление рассердило трех полицейских.
Их руки метнулись к кобурам, висевшим на поясах. Мне стало любопытно, собирается ли Хемингуэй следить и за их глазами тоже. Сам я не отрываясь смотрел на правую ладонь Мальдонадо, лежавшую на ремне рядом с пистолетом.
Лейтенант улыбнулся. У него были крупные безупречные зубы.
– Я понимаю, что вы взволнованы, сеньор Хемингуэй.
Мы не хотели вас оскорбить, но наш долг…
– Тем не менее я оскорблен, лейтенант. Этот дом – американская собственность, и, вторгшись в него без разрешения, вы тем самым нарушили бы границы США, в то время, когда моя страна находится в состоянии войны.
Мальдонадо поднял правую руку и потер свой длинный подбородок, словно пытаясь найти способ вразумить „gringo“.
– Но если бы все иностранцы, проживающие на Кубе, объявили свои дома территорией их государств, сеньор, то…
– Я говорю только о себе, – бросил Хемингуэй. – Я американский гражданин, участвую в осуществлении военных мероприятий, непосредственно возглавляемых послом США Спруиллом Браденом, полковником морской пехоты США Хейном Бойденом и руководителем военно-морской разведки США в Южной Америке полковником Джоном Томасоном-младшим. Незаконное проникновение в мой дом будет считаться актом войны.
Казалось, лейтенант не знает, как ему быть с этой высокопарной демагогией. Трое его спутников держали руки на пистолетах и смотрели на своего рослого предводителя, ожидая знака.
– Я сознаю, что сейчас непростые времена, сеньор Хемингуэй, и хотя наше право осмотреть ваш дом в поисках подозреваемой в убийстве неоспоримо, – заговорил Мальдонадо, – мы не желаем нарушать ваш покой и оскорблять чувства столь знаменитого гостя и друга Республики Куба. Мы готовы с пониманием отнестись к требованию о неприкосновенности вашего жилища, если вы дадите слово, что там нет разыскиваемой женщины, и ограничим свой осмотр прилегающими участками и дворовыми постройками.
Трое полицейских с изумлением внимали потоку английских слов из уст своего начальника.
– Я могу обещать только то, что, ступив на мою землю, вы и ваши люди будете расстреляны как нарушители частных владений, – сказал Хемингуэй, смерив Мальдонадо взглядом.
Несколько мгновений они не мигая смотрели друг на Друга.
Лейтенант чуть заметно кивнул.
– Очень хорошо, сеньор. Мы уважаем ваши чувства и понимаем ваше стремление к уединению в эти тревожные времена. Если вы что-либо узнаете о женщине, которую мы ищем, либо увидите ее, свяжитесь со мной по…
– Прощайте, джентльмены, – сказал Хемингуэй, только теперь перейдя на английский, и шагнул вперед, готовясь захлопнуть дверь перед носом у незваных гостей.
Мальдонадо улыбнулся, отступил, кивком позвал спутников за собой и двинулся к зеленому „Шевроле“, стоявшему на подъездной дорожке.
Хемингуэй закрыл дверь и подошел к окну убедиться, что они уехали. Я хотел сказать что-нибудь шутливое и разрядить обстановку, но, заметив бледность его лица и сжатые кулаки, передумал. Было совершенно очевидно, что, вздумай Мальдонадо переступить порог дома, Хемингуэй выхватил бы револьвер и открыл пальбу.
– Я уверен, что это он убил Сантьяго, – прошептал писатель.
Я промолчал.
– Я отправил Дикарку во флигель, – сказал Хемингуэй, в первый раз посмотрев на меня. – Спасибо, что пришел.
Я пожал плечами.
– Это у тебя пистолет торчит или ты так рад меня видеть? – спросил он.
Я распахнул полы пиджака и показал ему оружие, заткнутое за пояс.
– Вы не устаете меня удивлять, специальный агент Лукас– Хемингуэй подошел к столику с бутылками, стоявшему рядом с цветастым креслом, и смешал себе „Том Коллинз“. – Хотите выпить, специальный агент Лукас?
– Нет, спасибо, – ответил я. – Пойду скажу Марии, что они ушли.
Хемингуэй пригубил коктейль и посмотрел на картину, висевшую на ближней стене.
– Пожалуй, хватит так ее называть.
– Как?
– Дикаркой, – ответил Хемингуэй. – Девчонке угрожает реальная опасность. Ее действительно хотят убить.
Я кивнул и отправился в обход бассейна к флигелю.
Войдя в спальню, я окликнул Марию по имени, занес руку, чтобы постучать в ванную, подумал, отодвинулся в сторону от двери и постучал.
Девятимиллиметровая пуля пробила дверь на уровне лица, вошла в стену чуть выше кровати и, возможно, пробила одну из пальм, окружавших главную усадьбу.
– Черт побери, Мария! – рявкнул я.
– Ох, Хосе, Хосе! – воскликнула проститутка. Распахнув дверь, она бросилась мне в объятия.
Я вырвал у нее „люгер“ и успел поставить его на предохранитель, прежде чем Мария упала мне на грудь. Я едва подавил желание закатить ей оплеуху. Одно дело – погибнуть в дурацкой перестрелке с болванами из Кубинской национальной полиции и совсем другое – быть застреленным по ошибке кубинской шлюхой. Я не мог сказать, какое из этих событий больше повеселило бы моих бывших приятелей по Бюро.
Я втолковал Марии, как Хемингуэй отделался от полицейских, что Бешеный жеребец и его придурки ушли, и, возможно, навсегда. Мария продолжала истерично рыдать.
– Нет, Хосе, нет! – кричала она, превращая мою рубашку в мокрую тряпку. – Они вернутся. Они опять придут сюда.
Они придут за мной. Завтра ты, сеньор Хемингуэй, его дети, вонючие матросы и все остальные уйдете на яхте сеньора Хемингуэя, и здесь некому будет присмотреть за мной, кроме сумасшедшего повара Рамона и шофера Хуана, который терпеть меня не может, но хочет затащить в постель, и тогда Бешеный жеребец вернется, и они изнасилуют меня и убьют за то, что сделала не я, а сам Бешеный жеребец, и потом вы вернетесь, и я уже не буду ждать тебя в доме, как каждый вечер, и тогда вы спросите – где Мария? А Мария уже будет мертвая и холодная, и…
– Мария, – негромко произнес я, сжимая ее руки. – Мария, дорогая. Будь добра, заткни свою пасть.
Она ошарашенно посмотрела на меня.
– Я поговорю с сеньором Хемингуэем, – пообещал я. – Он возьмет тебя на яхту вместе с нами.
– Ах, Хосе! – воскликнула проститутка и обняла меня так крепко, что мои многострадальные ребра едва не хрустнули.
Вторая половина дня была наполнена хлопотами и наставлениями. Хемингуэй пригласил Марию пообедать в главном доме, и юная шлюха, отчаянно зардевшись, приняла его приглашение и побежала в „Первый сорт“ за своим лучшим платьем. Она страшно разволновалась, когда я сказал, что не буду обедать с ними – Хемингуэй меня не пригласил, – но обрадовалась, когда я добавил, что упакую ее вещи в рюкзак вместе со своими. Прежде чем отправиться на обед, Мария собрала свой скромный запас одежды, позаимствованной у Марты, расческу, косметичку и запасные сандалии. Когда она ушла, я аккуратно уложил их и заглянул в небольшую коробку, в которой она хранила свои пожитки. Ничего ценного там не оставалось.
Потом я около часа бродил по усадьбе, осматривая „трупный колодец“ на вершине холма, ветхие постройки за заросшим теннисным кортом, навес, под которым хранились принадлежности для бассейна, гараж и односкатный сарай на его задах. Затем я вернулся в „Первый сорт“, обошел коровники и заглянул на сеновалы. Лейтенанта Мальдонадо и его людей нигде не было. Под гниющей соломой в дальнем углу одного из сеновалов я обнаружил продолговатый сверток, упакованный в парусину. Захватив его с собой, я поехал в Кохимар, чтобы осмотреть „Лорейн“ и погрузить на борт припасы. Мы собирались сделать это позже вечером, после возвращения „Пилар“, но Хемингуэй решил, что будет лучше вывести катер из порта при дневном свете и оставить его у частной пристани в старом прибрежном городке Гуанабо в десяти милях к северу.
В Кохимар меня повез Хуан – он должен был ехать дальше в Гуанабо и взять меня там. Хуан был мрачен и молчалив, что устраивало меня как нельзя лучше, поскольку я и сам не хотел вступать в разговоры. Всю дорогу я провел в размышлениях. По прибытии на пристань Шелвина я велел Хуану отдохнуть в тени машины, пока я буду переносить вещи с заднего сиденья и из багажника на катер.
„Лорейн“, великолепное восьмиметровое судно ручной работы с корпусом из красного дерева и хромированной стали, с кожаными сиденьями в рубке, отделанной дорогостоящими материалами, было сработано на американских верфях „Додж“ в середине 20-х годов, когда малое судостроение переживало времена наивысшего расцвета. К счастью, Шелвин заменил почти все механические устройства новейшими образцами: восьмицилиндровый V-образный двигатель „лайкоминг“ был выпущен всего два года назад и содержался в идеальном порядке, корпус недавно очистили от ракушек, рулевой механизм был модернизирован, на приборной панели красовался новенький магнитный компас, рядом с ветровым стеклом был установлен мощный прожектор-искатель. Ради удобства пассажиров Шелвин перепланировал катер, сместив двигательный отсек к корме и превратив две каюты в единое просторное помещение с кожаной обивкой.