Оставив двигатели на холостом ходу, я рассмотрел в бинокль яхту Хемингуэя. Ни малейшего движения. Покрывшись гусиной кожей, я дожидался удара винтовочной пули, пущенной с берега, но все было спокойно. „Пилар“ удерживал на месте только кормовой якорь, и когда черно-зеленое судно чуть шевельнулось под напором ветра и водных потоков, я увидел, что позади него привязан „Лорейн“. Казалось, что на катере Шелвина тоже ни души.
Я отвинтил лобовое стекло катера „Южного креста“ и положил его на нос, потом уперся коленом в носовую банку, вынул „ремингтон“ из непромокаемого чехла, который мне дал Гест, дослал патрон в ствол, обернул ремень вокруг левого предплечья и навел шестикратный оптический прицел на оба судна. Его увеличение было не таким сильным, как у бинокля, и все же я видел, что там ничто не движется.
Странно. Если Колумбия находился на „Лорейн“, когда прибыл Хемингуэй, то он либо добрался до берега вплавь, либо у него была еще одна лодка, или же он до сих пор на борту „Пилар“. Яхта медленно поворачивалась на якоре, и я по очереди заглянул во все иллюминаторы носовой рубки под ходовым мостиком. Ее планширы понижались к корме, но все же были слишком высокими, чтобы заметить человека, лежащего за ними на палубе. Наконец оба судна развернулись ко мне носом – „Пилар“ под действием потоков поворачивалась вокруг якорного каната, а „Лорейн“ была привязана к ее правому борту у кормы, – и я увидел, что за штурвалом яхты и на сиденьях в рубке катера никого нет.
Медленно тянулись минуты. Москиты жужжали вокруг моей головы, садились на лицо и шею и вонзали свои жала.
Я стоял в позе стрелка, покачивая прицел следом за движениями яхты, готовый при необходимости мгновенно спустить курок. На мне были уличные туфли, рваные брюки и синяя рубашка, которые я носил с прошлой ночи. Пиджак лежал на задней банке рубки. Я держал „магнум“ на поясе в кобуре с вытяжным ремешком, а на шее у меня висел „томпсон“. Прошло еще несколько минут. Время от времени я поворачивал голову, осматривая берег слева и справа, порой оглядываясь назад. Все было спокойно. Другие суда не появлялись.
Я уже почти решил, что Хемингуэй истекает кровью на палубе своей яхты, а я тем временем стою на одном колене и наблюдаю сквозь прицел, теряя бесценные мгновения, обрекая его на смерть. „Действуй! – требовало мое воображение. – Делай хоть что-нибудь!“
Я унял свои фантазии и сохранял прежнюю позу, не забывая размеренно дышать и моргать, шевелясь только тогда, когда требовалось возобновить кровообращение в руках и ногах.
Миновало десять минут. Восемнадцать. Двадцать три. Вновь полил дождь. Несколько москитов улетели. Им на смену появились другие.
Внезапно из рубки „Пилар“ выскочил человек и перепрыгнул на борт „Лорейн“. Пока он отвязывал катер, я убедился, что это не Хемингуэй – слишком худощав, низкоросл, чисто выбрит. Он был без шляпы, в коричневых слаксах и серой рубашке, с немецкой курьерской сумкой через плечо.
В правой руке он держал автомат „шмайссер“. Я выстрелил в тот самый миг, когда завелся двигатель „Лорейн“. Лобовое стекло перед человеком раскололось, он отдернул левую руку, однако из-за движения всех трех судов и неожиданного ливня я не мог сказать, был ли мой выстрел точен.
„Лорейн“ с ревом метнулся вперед и исчез за Кейо Ларго.
Я стоял, опираясь о кронштейн снятого лобового стекла, продолжая следить за „Пилар“ и дожидаясь появления катера из-за восточного берега островка. Колумбии – если это был он – некуда было деваться в этой части бухты; глубина широкого заболоченного пространства составляла менее полуметра.
Через десять секунд „Лорейн“ с ревом выскочил из-за острова, разворачиваясь к глубокому каналу за нашими спинами и рассекая илистую грязь. Человек за штурвалом управлялся с ним левой рукой, в которую, как я думал, мне удалось попасть, и стрелял в меня из автомата правой. Я увидел облачка дыма и почувствовал, как мой катер вздрогнул и завибрировал от ударов пуль, но мне некогда было обращать на это внимание – я прилагал все силы, чтобы устоять в скачущем катере и вести огонь. В борт моего судна угодила очередная пуля, я выстрелил, перезарядил винтовку и выстрелил вновь.
Моя первая пуля разбила прожектор у штурвала „Лорейн“.
Вторая ушла в пространство. Третья свалила противника с ног; он упал на палубу между сиденьями.
Двигатель „Лорейн“ взревел на полных оборотах. Я открыл дроссельные заслонки „Крис-Крафта“ и описал дугу вокруг „Пилар“, продолжая следить за ней. Яхта представляла собой идеальное укрытие для снайпера, вздумай он уложить меня сейчас, но выстрела не последовало.
Мужчина в серой рубашке бился на палубе „Лорейн“, словно огромная рыба, а катер продолжал мчаться по каналу между полузатопленных вех. Мой противник был ранен, но пытался встать на ноги и дотянуться до штурвала. Я дал полный газ и выглянул из-за приподнявшегося носа своего катера, лавируя из стороны в сторону, чтобы уклониться от выстрела, если мужчина в сером поднимет свой автомат и вновь откроет стрельбу. Пуля расколола левое ветровое стекло. Еще одна пробила кожу на сиденье рядом со мной и вырвала из него клочок набивки. Еще две или три попали в пятидесятигаллоновую бочку, и я сразу почувствовал запах горючего, хлынувшего в кормовую рубку катера. Однако ничто не взорвалось и не загорелось.
Казалось, „Лорейн“ сам находит дорогу к выходу из порта – он мчался к протоке со скоростью тридцать пять узлов. Но я догонял его, разбрасывая грязь, когда слишком приближался к берегу справа – если бы я наткнулся на песчаную отмель, то меня бы выбросило поверх лобового стекла. Я отложил „ремингтон“, взял „томпсон“ и, подойдя к „Лорейн“ с правого борта, выпустил в его рубку полную обойму.
Мужчина дернулся и подпрыгнул, словно марионетка в неумелых руках, потом привалился спиной к левому планширу.
Я выбросил пустой магазин, вставил новый и продолжал стрелять, но снял палец с крючка, заметив, что оба судна мчатся прямиком к левому берегу.
Я включил реверс правого двигателя и развернул катер, подняв стену воды, залив ею узкий илистый берег и едва избежав столкновения с ним. „Лорейн“ несся вперед, словно собираясь прорезать полоску каменистой суши и вырваться в открытое море.
Мой катер наткнулся на две отмели и едва не вышвырнул меня в воду, но я успел дать полный вперед и вновь очутился в протоке кормой к ее устью. Сбросив обороты, я оглянулся в тот самый миг, когда „Лорейн“ врезался в камни и грязь.
Верхняя часть великолепного катера Тома Шелвина раскололась и взмыла в воздух, рассыпая вокруг осколки стекла, хромированного металла, обломки красного дерева и провода; корпус „Лорейн“, хотя и треснул, продолжал мчаться вперед, увлекаемый завывающей машиной, рассекая отмели, берег и заросли лиан, пока наконец не распался на тысячи кусков у подножия холма, где мы похоронили немецких агентов. Тут и там вспыхивало пламя, но взрыва не было. Запахло горючим.
Тело мужчины пролетело около двадцати метров, упало на живот в воду неподалеку от центрального канала и поплыло, раскинув руки и сочась кровью, которая смешивалась с тучами грязи.
Я развернул „Крис-Крафт“ и медленно приблизился к нему, держа наготове автомат. Прошло три минуты; мужчина оставался неподвижен, только колыхался на слабеющих волнах, поднятых „Лорейн“. Содержимое курьерской сумки разлетелось, бумаги висели на верхушках деревьев, лежали на отмелях, тонули в главной протоке. Я и сам не смог бы придумать лучшего способа избавиться от них. Подплыв к мужчине вплотную, я заметил белую кость позвоночника, торчащую из-под лохмотьев его рубашки и растерзанной плоти.
Я положил автомат на сиденье, взял багор, подтянул к себе труп и повернул его лицом вверх.
Лицо почти не пострадало, и только рот был широко распахнут, словно в искреннем изумлении. Впрочем, то же самое можно было сказать почти обо всех нас. Я нагнулся, ухватил его за волосы и рубашку и втащил на борт. Вода, смешанная с кровью, потекла по палубе и зажурчала в сточных желобах.
Я не знал этого человека. У него было худое, бледное, чуть заросшее лицо; короткие волнистые волосы; его ярко-голубые глаза уже начинали стекленеть. Очередь „томпсона“ попала ему в грудь и пах. На внутренней поверхности левого предплечья остался легкий шрам от первой пули „ремингтона“, а более широкое входное отверстие в боку указывало, куда угодил второй выстрел, сбивший его с ног. Во время столкновения катера с берегом ему почти оторвало правую руку.
Я обыскал его. К моему удивлению, бумажник не выпал из кармана. На маленькой промокшей карточке без фотографии было указано имя – майор Курт Фридрих Дауфельдт, офицер управления имперской безопасности, СД АМТ IV. На отдельном листке бумаги под двойной эсэсовской молнией было напечатано, что майор СС Дауфельдт выполняет важное задание командования Третьего Рейха, и все служащие вооруженных сил, разведки и органов безопасности обязаны оказывать ему посильное содействие. Хайль Гитлер! Ниже стояли подписи рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, Рейнхарда Гейдриха и майора Вальтера Шелленберга, главы РСХА VI.
Вот оно как. Я положил промокший листок в карман и всмотрелся в лицо трупа.
– Привет, Колумбия, – сказал я. Я сомневался, что на Кубе найдутся другие агенты столь высокого ранга, с письмом от трех высших чинов СД. Один из них был убит в Чехословакии, однако письмо по-прежнему свидетельствовало о том, какая власть была вверена человеку, тело которого лежало передо мной. В чем бы ни заключалась операция „Ворон“, она имела огромное значение и проводилась с ведома верхов нацистской иерархии. Вряд ли Дауфельдт носил при себе письмо и удостоверение, выполняя свое секретное задание, но, вероятно, сегодня вечером, разделавшись с Хемингуэем, он намеревался бежать и захватил с собой свои верительные грамоты. – Прощай, Колумбия, – добавил я. – Прощайте, герр майор Дауфельдт. Aufwiedersehen.
Труп ничего не сказал. Дождь почти прекратился, но мелкие капли продолжали падать на его запрокинутое лицо.