– Познакомился, когда мы только приехали. Просил его не подстригать растения. Он сказал, что это его работа. Я сказал, что теперь его работой будет не стричь растения. Он ушел. Не смог найти другую работу. Вернулся сюда, попросился на старое место. Я уже нанял другого садовника и сказал ему об этом. Через пару недель старик бросился в этот колодец. – Хемингуэй скрестил свои волосатые руки и замолчал. Хитрой Конторе я, видимо, подходил лишь в том случае, если разгадаю эту загадку.
Мне хотелось послать его подальше – сказать, что работу в Конторе я уже получил, а раньше работал настоящим шпионом. Вместо этого я спросил:
– Так в чем вопрос-то?
– Почему он бросился в этот колодец, Лукас? – нахмурился Хемингуэй. – Почему в мой?
– Ну, это просто, – сказал я по-испански. – Он ведь бедный был?
– Ясное дело, – тоже по-испански ответил Хемингуэй и добавил по-английски: – Горшка не имел, чтоб поссать.
– Значит, своего колодца у него не было.
Хемингуэй ухмыльнулся, и мы пошли обратно к большому дому.
– Вы пили оттуда? – спросил я, глядя на неровный затылок Хемингуэя. К парикмахеру он не ходил – может быть, жена его стригла.
– Воду, в которой четыре дня гнил старый Педро? – хмыкнул он. – Это хотите знать?
– Да.
– Все об этом спрашивали, а меня это не особо волнует. Я пил из рвов, где гнило множество трупов. Лакал бы из ямки на горле мертвеца, если б нужда заставила. Какая к черту разница.
– Так пили или нет?
– Нет. – Хемингуэй открыл заднюю дверь и сердитым взмахом слегка скрюченной левой руки пригласил меня в дом. – Вода оттуда поступает только в бассейн. Может, я поссал в него тогда, не помню уже.
– Марти, это Лукас. Лукас – моя жена Марта Геллхорн.
Мы были на кухне – не современной, сплошь электрифицированной, а в старом кубинском стиле. Меня уже представили шести-семи котам из двадцати – здесь, похоже, распоряжались они, – почти всем слугам и повару, китайцу Рамону. Потом пришла эта женщина.
– Мистер Лукас. – Она пожала мне руку почти по-мужски. – Вы, как я понимаю, будете жить на финке, пока Эрнест играет в шпионов. Вас нормально устроили?
– Просто отлично, – сказал я. Играет в шпионов? Я заметил, как покраснели щеки и шея ее мужа.
– К ужину у нас гости, но джентльмен ночует здесь, в большом доме, а леди нужно вернуться в Гавану, так что спальня в гостевом флигеле нам не понадобится. Вы, кстати, тоже приглашены. Эрнест уже пригласил вас?
– Нет еще, – сказал Хемингуэй.
– Это не постоянное приглашение, мистер Лукас, – я хочу сказать, что вы не каждый день будете с нами ужинать. Вы, наверно, заметили, что в гостевом доме есть своя кухня, но мы подумали, что сегодняшние гости будут вам интересны.
Я кивнул. Она очень ловко указала мне мое место: сегодня ты приглашен, но не привыкай к этому.
Она отвернулась, будто вычеркнула меня из списка, и сказала мужу:
– Хуан везет меня в город на «линкольне» – надо выбрать мясо для ужина. Тебе что-нибудь нужно?
Да. Лента для пишущей машинки, бумага, забрать из чистки костюм. Пока Хемингуэй говорил, я смотрел на его жену в профиль.
Из досье я знал, что Марта Геллхорн – его третья жена. Поженились они года два назад, до того жили в грехе еще три. Геллхорн заменила Полину Пфейфер, заменившую в свое время Хедли Ричардсон.
Высокая блондинка с перманентом на подстриженных выше плеч волосах. Сильное, честное лицо среднезападного типа, но акцент говорит о Брин-Мар[15]. Одета в легкую полосатую юбку и голубую блузку с белым воротничком. Выглядит не слишком счастливой, но это, видимо, ее обычное состояние.
Выслушав поручения мужа, всего несколько часов назад съездившего в Гавану, она вздохнула и спросила:
– А вам что-то нужно в городе, мистер Лукас?
– Нет, мэм.
– Хорошо. Ждем вас к ужину около восьми, желательно в костюме и галстуке.
Она ушла. Хемингуэй, посмотрев ей вслед, сказал как бы в виде пояснения:
– Марти у нас тоже пишет.
Я промолчал.
– Она из Сент-Луиса, – добавил он, закрыв таким образом тему. – Пошли, покажу тебе дом.
Финка Вихия представляла собой длинный одноэтажный дом в классическом испанском стиле из тех, что расплодились на Кубе в последние десятилетия прошлого века. В огромной, футов пятидесяти в длину, гостиной стояли книжные шкафы, стены и пол украшали охотничьи трофеи. В одном конце, у картины с тореадором, висела голова лося, в другом – головы двух испуганных импал или каких-то других винторогих, между окнами над низкими шкафчиками – чьи-то еще. Мебель старая, удобная – не та, какую ожидаешь увидеть в доме преуспевающего писателя. В центре комнаты два пухлых кресла – Хемингуэй, по всему, занимал левое, с просевшим сиденьем; перед ним потертый вышитый пуфик для ног, сбоку столик, тесно заставленный бутылками и миксерами. На другом столике, между креслами, две парные лампы и бутылки с вином. Хорошее место для чтения – или для того, чтоб упиться вдрызг.
Хемингуэй, видя, что я рассматриваю трофеи, сказал:
– Первый раз был на сафари в тридцать четвертом. Когда чертова война кончится, поеду опять.
К гостиной примыкала библиотека. Здесь тоже стояли шкафы, от пола до потолка, набитые книгами, костями и сувенирами. На оставшемся стенном пространстве висело еще несколько голов травоядных животных. С блестящих плит пола перед низким длинным диваном скалилась львиная шкура. До верхних полок помогала достать деревянная стремянка у входа.
– У меня тут больше семи тысяч книг. – Хемингуэй скрестил руки, покачиваясь с пятки на носок.
– Неужели? – Я впервые слышал, как кто-то хвастает книгами.
– Да. – Он снял с нижней полки какую-то книжку и бросил мне. – Вот, смотри.
Книжка называлась «Великий Гэтсби», на титульном листе пространная надпись, подписанная «С любовью, Скотт». Я слегка удивился: согласно досье мистера Гувера, эту книгу написал Хемингуэй.
– Первое издание. – Он провел пальцем по корешкам на полке. – Эти тоже, и все подписаны авторами. Джойс, Гертруда Стайн, Дос Пассос, Роберт Бенчли, Форд Мэдокс Форд, Шервуд Андерсон, Эзра Паунд. Я их всех, само собой, знал.
Некоторые из этих имен мне были знакомы. У Гувера имелись толстые досье на Дос Пассоса, Паунда и кого-то еще, но их мне не доводилось читать.
Хемингуэй сунул «Великого Гэтсби» обратно на полку и повел меня в свою спальню.
– Над кроватью – «Гитарист» Хуана Гриса. В гостиной висят еще несколько Грисов, а также Клее, Брак, «Ферма» Миро и Массоны.
Я не сразу сообразил, что он говорит о чудацкой картине, которая там висит. Стало быть, остальное – тоже картины разных художников.
В спальне был большой письменный стол, заваленный газетами, журналами, письмами. Еще на нем виднелось несколько остановившихся часов, деревянные африканские статуэтки и куча прочего хлама. В стаканах торчали карандаши, авторучек тоже хватало. На полу громоздились кипы бумаги. Со стены напротив кровати смотрела презрительно-выжидающе огромная башка буйвола.
– А здесь вы, значит, пишете, – сказал я, делая вид, что стол меня впечатлил.
– Нет. Вон там. – Хемингуэй кивнул на шкафчик рядом с кроватью, по грудь вышиной, где стояла портативная пишущая машинка и лежала небольшая стопка бумаги. – Стоя. По утрам. Не будем об этом.
Меня это вполне устраивало.
Ванную я видел мельком, на выходе. На полках столько же пузырьков с таблетками, сколько бутылок с виски и джином в гостиной. На вешалке для полотенец манжета тонометра, чтобы мерить давление. На белых стенах какие-то заметки – скорей всего, давление на каждый день, вес и прочее. Что-то вроде мании. Я запомнил это, чтобы потом обдумать.
На финке было восемь больших комнат, не считая двух кухонь. В столовой на стол красного дерева смотрели еще чьи-то мертвые головы.
– Мы всегда ставим лишний прибор для нежданного гостя. Этим вечером им, видимо, будешь ты.
– Видимо, так. – Мне казалось, что Хемингуэя немного смущает эта экскурсия. – Миссис Хемингуэй сказала «костюм и галстук»? – Это удивляло больше всего, учитывая, в чем он явился в посольство и что на нем было теперь.
– Да. Пытаемся выглядеть цивилизованно за столом. Черт, как поздно уже. Выпить не хочешь, Лукас?
– Нет, спасибо. Пойду разложусь, приму ванну.
– Я тоже, – рассеянно кивнул он. – До ужина я обычно выпиваю три скотча – а ты вино пьешь, ведь так?
– Да.
– Это хорошо. Вечером у нас будут хорошие вина – особый, знаешь ли, случай.
Я не знал, что это за случай такой – может, открытие Хитрой Конторы?
– К ужину у нас будут несколько человек, – ухмыльнулся он, – но те двое, о ком говорила Марти… Ты обалдеешь, Лукас. Попросту обалдеешь.
– Жду с нетерпением. – Я кивнул ему, вышел через заднюю дверь и пошел по дорожке в гостевой дом.
7
– Тебе надо подстричься, дочка, – сказал Хемингуэй. – Чтобы уши были видны. Надеюсь, у тебя красивые ушки.
Бергман стянула волосы назад и наклонила голову набок.
– Красивые ушки. Идеальные. Как у Марии.
– Насколько коротко? – спросила она. – Я прочла то место раз десять, когда пробовалась на роль, но теперь уж не помню.
– Очень коротко.
– Но не настолько, как Вера Зорина, – сухо вставил Купер. – Смахивает на кролика, попавшего в молотилку.
– Тише, – сказала Бергман, осторожно коснувшись его руки. – Не надо говорить такие ужасные вещи. Вера получила роль, а я нет, и глупо обсуждать, насколько мне коротко стричься, – правда, Папа?
Я в первый раз услышал, как Хемингуэя – он сидел во главе стола – назвали Папой.
– Нет, дочка, не глупо, – нахмурился он. – Ты Мария. Всегда была Марией и будешь Марией.
Бергман вздохнула. На ее ресницах блеснули слезы.
Марта Геллхорн на противоположном конце стола откашлялась и сказала:
– Ингрид не всегда была Марией, Эрнест. Ты говорил, что писал Марию с меня.
– Само собой, – бросил он. – Но играть Марию должна была Ингрид. – Он встал. – Сейчас принесу книжку и зачту то место насчет волос.