Дитрих, видимо, стоила. Через каких-нибудь полчаса болтовни у бассейна я понял, какой у нее острый ум и какое удовольствие это приносит Хемингуэю. Лучше всего он себя чувствовал с умными женщинами – с женой, Ингрид Бергман, Честной Леопольдиной и вот теперь с Дитрих. Это свойство редко встречалось мне у активных, харизматичных мужчин. Такие обычно демонстрируют свою силу перед другими мужчинами, а в обществе женщин, особенно если это не их жены, теряются. Мой дядя был таким – подозреваю, что и отец тоже, – а Хемингуэй нет. Каким бы тестам на остроумие, внешность, умение вести беседу он женщин ни подвергал, Дитрих прошла их давным-давно с отличными показателями.
Зато Теодор Шлегель, очевидно, не прошел его тест для мужчин – или для тайных агентов. На крутого немецкого шпиона он не тянул. Лысина, круглая простецкая рожа, мягкий рот, брыли, глаза как у бассет-хаунда – того и гляди заплачет. Говорил он с таким же акцентом, как Дитрих, но у нее это звучало чувственно, а у него уродливо. Вот только его искусство завязывать бабочку меня восхищало. И с Хемингуэем он разговаривал столь же умело, гладко и ни о чем, сплошной шелк.
Хельга Зоннеманн говорила мало и, к моему удивлению, совсем без акцента. Немалое достижение для того, кто родился и жил в Германии до поступления в американский колледж. Если акцент и был, то скорее новоанглийский – не такой заметный, как бринмарская тянучка Геллхорн, и модулированный нью-йоркскими гласными.
Хемингуэй представил меня как своего гостя и коллегу-океанолога. Это, похоже, всех удовлетворило. Я внимательно следил за лицом Зоннеманн: не укажет ли невольное сжатие губ или расширение зрачков, что она узнала во мне пожарного с яхты, но ничего такого не увидал. Если узнала, то она актриса получше Дитрих, что тоже возможно: мы, шпионы, играем свои роли круглосуточно и порой много лет подряд.
Около семи все, кроме Шлегеля, пошли в свои комнаты переодеться к ужину. Я побежал к себе в А-класс, успев заметить, что лысый проследовал в библиотеку, бродит там, хмурится на книги, будто они неприличные, и курит сигарету за сигаретой – нервничает, видать.
Хозяева, видно, уговорили Рамона, темпераментного китайского повара, приготовить традиционные кубинские блюда, которые он презирал. В меню входили софрито – икра из лука, чеснока и зеленого перца, обжаренного в оливковом масле; ахияко – жаркое с юккой и таро; батат с поджаренными ломтиками зеленых бананов. Еще одно блюдо, фуфу – вареные банановые ломтики со свиными шкварками, – пришло, по словам Хемингуэя, из Западной Африки.
Главным блюдом была жареная свинина – излюбленный гаванскими гурманами стейк паломилья с черными бобами, рисом и опять же с бананами. Специи я определил как мяту, кумин, орегано, петрушку, кислые апельсины и ахо, то есть чеснок в кубе. Бледные щеки Шлегеля розовели при каждом блюде, но Хемингуэй уплетал всё с большим аппетитом и каждый раз брал добавку.
Свое любимое вино тавель, французское розовое, писатель наливал нам собственноручно.
– Эрнест, дорогой, – сказала Дитрих при очередном наполнении бокалов, – почему ты держишь бутылку за горлышко? Не очень-то красиво для человека с такими прекрасными манерами.
– Бутылки – за горлышко, женщин – за талию, – ухмыльнулся в ответ хозяин, наливая ей, Зоннеманн и Шлегелю. Мы с Геллхорн показали знаком, что нам достаточно.
Хемингуэй сидел на одном конце стола, Геллхорн – на другом, Дитрих – справа от писателя, Шлегель – слева, Зоннеманн – справа от Геллхорн и напротив меня. Беседа, как всегда у них за столом, лилась еще свободней вина – хозяева направляли ее, но старались не доминировать. Энергия писателя заряжала всех, будь то кислолицый шпион или загадочная женщина с нацистскими связями. Дитрих, как видно, очень любила Хемингуэя и Геллхорн – его особенно – и вносила свой энергетический вклад, нисколько не перехлестывая.
Мы поговорили о «Южном Кресте» и причинах его стоянки в Гаване. Выразили подобающее восхищение игрой Дитрих, от чего она подобающим образом отмахнулась. Зоннеманн и Геллхорн обсудили свои альма-матер – Брин-Мар и Уэлсли, как видно, соперничали – и признали, что оба колледжа напоминают питомник для жен выпускников Гарварда, Принстона и Йеля. Потом разговор перешел на еду, политическую обстановку, энергетику Кубы в целом и Гаваны в частности и на войну.
– Эрнест, Марта, – сказала Дитрих, – у вас тут не ужин, а настоящее собрание Бунда![36]
Шлегель опять побледнел, Зоннеманн смотрела с недоумением.
– Здесь одни немцы – не удивлюсь, если ФБР подглядывает за нами из кухни.
– Разве что Рамон, – засмеялся Хемингуэй. – Проверяет, правда ли мы едим эту кубинскую дрянь.
– Не дрянь, а прелесть. – Зоннеманн улыбалась почти как Бергман. – Лучшее, что я ела с нашего прихода в Гавану.
Неловкий момент миновал, и Хемингуэй стал расспрашивать ее об их экспедиции. Она очень живо и доходчиво рассказала о доколумбовой империи древних инков – экспедиция собиралась поискать на перуанском побережье их неизвестные ранее поселения.
Я малость осовел от этой лекции, а Хемингуэй заинтересовался.
– Правда ли, что инки переселяли завоеванные народы в свою империю? – спросил он.
– Вы хорошо знаете историю инков, мистер Хемингуэй.
– Эрнест, – поправил он. – Или Эрнесто. Или Папа.
– Хорошо, Папа, – засмеялась Зоннеманн. – Вы правы: инки со времен Виракочи до испанского завоевания в 1532-м переселяли завоеванные народы.
– Зачем же они это делали? – спросила Геллхорн.
– Чтобы обеспечить стабильность и предотвратить мятежи.
– Может, и Гитлер так поступит с Европой, – заметил Хемингуэй. На этой неделе оттуда приходили плохие новости.
– Да, – осторожно вставил Шлегель. – Возможно, немцы поступят именно так, чтобы покорить славянские народы и советскую империю.
– Вот как, герр Шелл? – сверкнула глазами Дитрих. – Вы думаете, русских так легко покорить? Немцы, по-вашему, непобедимы?
Шлегель покраснел заново.
– Позвольте вам напомнить, мадам, что по рождению я голландец. Да, мать у меня немка и дома мы говорили по-немецки, но ни Германию, ни миф о ее непобедимости я не поддерживаю. Однако новости с восточного фронта показывают, что Советам осталось не так уж много времени.
– В прошлом году то же самое говорили об Англии, но британский флаг пока что не спущен.
Хемингуэй снова наполнил бокалы.
– Но их конвои терпят огромный ущерб, Марлен. Ни один остров не может вести войну, если его морские пути под угрозой.
– Неужели волчьи стаи лютуют и здесь, на юге? – спросила Зоннеманн. – Мы разное слышали перед отплытием из Нассау, но…
– Стаями они охотятся только в Северной Атлантике, дочка, – далеко на юге встречаются только отдельные лодки, но и они топят торговые суда почем зря. Около тридцати пяти в неделю, как мне сказали в посольстве. Удивляюсь, как ваш капитан не боится быть потопленным или захваченным немецкой подлодкой.
– Мы мирный научный корабль, у нас на борту все штатские, – заявил Шлегель. – Субмарины не станут нас беспокоить.
– Не будьте так уверены, Тедди. Стоит немецкому капитану посмотреть в перископ на вашу яхту размером с эсминец, он сразу всплывет и потопит вас просто так, из вредности. Надеюсь, конечно, что этого не случится – ведь яхта будет служить вам отелем, пока вы ищете эти свои руины.
– Да, притом очень комфортабельным. – Зоннеманн стала чертить пальцем по скатерти, будто рисуя карту. – После инков осталась дорога длиной 2500 миль вдоль побережья и такая же – в глубину суши. Мы надеемся найти один из затерянных городов в южном конце прибрежного тракта. И хотя фонд «Викинг» – организация некоммерческая, находки могут стоить немалых денег.
– Утварь? – спросила Геллхорн. – Произведения искусства?
– Утварь тоже, но самое волнующее… Можно рассказать им про гобелены Толедо, Тедди?
Шлегель, явно понятия не имеющий, о чем она говорит, помолчал и молвил:
– Думаю, что да, Хельга.
– Вице-король Франсиско де Толедо писал Филлипу Второму – это письмо хранится в Архивах Индий, у меня есть его копия, – что отправляет в Испанию четыре гигантских гобелена с картами Анд, превосходящие красотой и богатством все ткани Перу и христианского мира. Письмо дошло до адресата, а гобелены нет.
– И вы думаете найти их в джунглях Перу? – удивилась Дитрих. – Но ведь ткани давно сгнили бы в таком климате?
– Нет, если их упаковали как следует и глубоко закопали, – с энтузиазмом заверила Зоннеманн.
– Довольно уже, Хельга, – сказал Шлегель. – Кому интересны наши древние артефакты.
Рамон и две горничные внесли пылающий торт – повар после кубинских блюд отвел душу на десерте «Аляска».
– Но почему Куба? – спросил Хемингуэй за десертом, возвращаясь к прежнему разговору. – Что ваша экспедиция делает здесь?
– Пока мы, ученые, готовимся к полевым работам, капитан и команда осваивают корабль, – сухо ответил Шлегель. – Сейчас мы ремонтируемся – главный вал, кажется, неисправен – и через несколько недель отплывем в Перу.
– Через Канал? – спросила Геллхорн.
– Да, разумеется.
– Так сколько же продержалась империя инков, мисс Зоннеманн?
– Зовите меня Хельгой, пожалуйста. Или дочкой, если вам так больше нравится… но вы ведь всего лет на десять старше меня?
Хемингуэй выдал свою победительную улыбку.
– Хорошо, Хельга.
– А продержалась она, Эрнест, всего два века – с первой половины четырнадцатого и экспансии Юпанки до 1532-го, когда Писарро с маленьким войском пришел ее завоевывать. И больше трехсот лет оставалась под испанским владычеством.
– Да-да. Несколько сот испанцев в доспехах… сколько инков они победили, Хельга?
– Считается, что инков в то время было больше двенадцати миллионов.
– Боже, – сказала Дитрих. – Такой огромный народ уступил горстке захватчиков?
– Невольно вспоминается наш друг Гитлер, – взмахнул десертной вилкой Хемингуэй. –