Хемингуэй разложил на столе карту кубинских вод – старую, с многочисленными пометками карандашом и тушью.
– Вот. – Он ткнул пальцем в точку на карте. – В семи-восьми милях к юго-западу от старого маяка в Баия-де-Кадис. Знакомое место, в самый раз шпионов высаживать. Прибой не сильный, до шоссе двадцать минут пешком. Черт!
– Тут еще две шифровки. – На этот раз я не стал заполнять решетки, просто показал ему свои записи. Первое сообщение было такое: «13 июня, U-239, три агента», с обозначением широты и долготы. Дальше шло не очень понятное: «Алюм. Корп, Ниаг. Фолс ГЭС, НЙ водоканал». – Думаю, это объекты для саботажа. Американская Алюминиевая корпорация, гидроэлектростанция в Ниагара-Фолс, Нью-Йоркский водоканал.
– 13 июня! – заорал Хемингуэй. Я шикнул на него – вдруг Мария услышит. – Этого еще не было. Может, они хотят в Штаты через Кубу попасть. Можно потопить и подлодку, и плот! Или нет: дождаться, когда они высадятся, и взять их за яйца. – Он склонился над картой. – Погоди… это уже не кубинские воды. Сейчас. – Он принес большой атлас и начал его листать. – Вот оно. Матерь Божья. Христос на палочке.
Я уже посмотрел координаты в том же атласе до того, как идти к бассейну, но виду не показал.
– Лонг-Айленд. Интересное дело.
– Прямо около Амагансетта. – Хемингуэй обмяк на стуле. – Автобусом могут доехать до Ниагара-Фолс и других своих целей. Сами мы их не перехватим, но… Надо пойти с этим в посольство, Лукас. Показать ФБР и флоту. Пусть задержат субмарину и этих агентов.
– Осталось последнее сообщение. Оно короткое: «19 июня, четыре агента» – и координаты. Это южнее, верно?
– Но не на Кубе. Вот: побережье Флориды около Джексонвиля. – Он опять плюхнулся на стул, взъерошив прилизанные ради званого вечера волосы. – Господи, Лукас. Они лезут на берег, как крысы. Надо показать это послу прямо сейчас.
– Можно и до утра подождать.
– Есть еще что-нибудь?
– Это всё, но если Кохлер не поменял шифр, в море можно будет перехватывать новые сообщения.
– Точно. Выйдем в море немедленно, и Дон Саксон займется радиоперехватом.
– Надо сначала решить, что делать с Марией.
– С Ксенофобией? Почему?
– Бешеный Конь наверняка примчится сюда и начнет разнюхивать.
– Утром придумаем что-нибудь. В крайнем случае возьмем ее с собой.
Я подумал, что он шутит.
– Коком, что ли?
– Кок у нас Грегорио, лучший из лучших. Носки будет штопать… патроны подавать, когда надо.
О господи.
Хемингуэй встал и стиснул мое плечо.
– А ты молодец, Лукас. Большой молодец. Я пока не знаю точно, кто ты и что ты, но Хитрой Конторе такие нужны. – Он взял блокнот и мои заметки. – Пересплю с этим, а утром поеду к Спруиллу Брейдену. Спокойной ночи, Лукас. – Он потушил свет. – Отличная работа.
В А-классе мы с Марией не стали зажигать свет. Пока она укладывалась спать в маленькой комнате, я вынул пару кирпичей из камина, достал спрятанный там револьвер 38-го калибра, убедился, что он заряжен, но в стволе патрона нет, и положил его под подушку. Было очень темно, накрапывал дождь. Я вытащил свою койку в большую комнату, но Мария тут же пододвинула к ней свою.
– Пожалуйста, сеньор. Я только полежу рядом, к вам не притронусь. Мне страшно.
– На кой черт ты потащилась в деревню? – шепотом спросил я. – Твое счастье, что Бешеный Конь сейчас тебя не допрашивает.
– Я была такая одинокая… такая несчастная, – ответила она с дрожью в голосе. – Вот и пошла… Не подумала. Домой мне нельзя, на автобус денег нет. Сама не знаю, сеньор Хосе. Больше я отсюда ни ногой, клянусь глазами матери.
Я вздохнул и уставился в потолок. Миг спустя ее рука, холодная и дрожащая, легла на мое голое плечо. Я не стал ее стряхивать.
Дождь стучал по крыше, пальмы шумели на ветру, а я думал: господи, это ведь только начало лета.
16
Май подошел к концу, начался июнь. Я был убежден, что петля затягивается – знать бы еще, на чьей шее. Тропическая жара усилилась до нелепости. Когда не дули пассаты, солнце долбило череп молотом на наковальне слепящего глаза моря.
С обоих фронтов поступали не слишком хорошие вести – только-только не дать слабодушным совсем отчаяться.
Первого июня Мексика объявила войну Оси.
– Прекрасно, – сказал Хемингуэй, услышав эту новость по новому радиоприемнику на «Пилар». – Гитлер и Тодзио могут выбросить полотенце на ринг. Бравые мексиканские войска, не пройдет и месяца, вторгнутся в Европу и на Японский архипелаг.
4 июня Япония предприняла массированную атаку на атолл Мидуэй. Четыре дня мы слушали отчеты о боевых действиях, и все, кроме меня, были уверены, что война на море переживает новую эру. Хемингуэй уверял, что корабельная артиллерия отошла в прошлое наподобие арбалетов и всё решат авианосцы, расположенные за сотни миль от морских боев. Адмирал Эрнест Кинг, главнокомандующий ВМС США, был, видимо, с ним согласен и говорил репортерам, что результат этой битвы изменит весь ход войны. 7 июня наш флот объявил о победе, но мы далеко не сразу поняли, какое она имела значение.
В тот же день, 4 июня, мы узнали, что в оккупированной Чехословакии убит начальник Главного управления имперской безопасности Рейнхард Гейдрих. По своим шпионским вылазкам в лагере Икс я знал, что «акция чешских патриотов» на самом деле подготовлена британской разведкой. Убить Гейдриха задумали Уильям Стивенсон и Йен Флеминг. Не удивила меня и новость от 10 июня, что немцы в отместку разрушили деревню Лидице и казнили больше 1300 человек ее гражданского населения. Выбрали ее потому только, что там будто бы ночевал один из убивших Гейдриха партизан.
Итак, война продолжалась. В середине месяца фельдмаршал Роммель надрал задницу британцам в Северной Африке. Советы, вопреки пылким словам Марлен Дитрих о стойкости русских, отступали в степях под натиском немцев, а Севастополь, главный советский военный порт на Черном море, был на грани падения.
13 июня Рузвельт утвердил создание Управления стратегических служб, расширив полномочия бывшей Службы координатора информации Дикого Билла Донована. Меня подмывало послать мистеру Уоллесу Бета Филлипсу поздравительную открытку, но я и так уже сделал ему подарок – отправил шифровку насчет британского конвоя. Информация, правда, несколько устарела, но свою часть сделки я выполнил. В конце мая я позвонил ему в «Националь», но мне сказали, что он выписался оттуда и отбыл в Лондон.
Следующая новость напрямую касалась нас. 29 июня американские и гаванские газеты сообщили, что ФБР задержало на Лонг-Айленде восемь немецких диверсантов. Потом выяснилось, что это недостоверная информация, но первый отклик на донесение, сделанное Хемингуэем с месяц назад, мы все-таки получили.
Реакция властей разочаровала писателя. Посол Брейден не скупился на похвалы и выражал уверенность, что ФБР и флот незамедлительно примут меры; полковник Томасон прислал шифрованное поздравление дипломатической почтой, но во всем этом проглядывал скептицизм, и Хемингуэя это бесило.
Я передал Дельгадо собственный рапорт и не очень удивился, когда он, прочитав его, всего лишь поднял бровь и скривил рот. Месяц спустя я узнал от него, что никаких диверсантов на Лонг-Айленде не арестовывали.
Несмотря на наши с Хемингуэем доклады, немецкие шпионы высадились с подлодки 13 июня без какого-либо вмешательства ФБР или военного флота. Они так и остались бы незамеченными, если б не молодой Джон Каллен из береговой охраны. Патрулируя отрезок берега возле Амагансетта, он увидел четырех человек, пытающихся провести плот через сильный прибой, и дождался, когда они выплывут. Люди на плоту – почти без акцента – сообщили, что они рыбаки; их лодка потонула, и они идут в город за помощью.
Каллена это убедило не до конца. Помимо легкого акцента и того, что все четверо были одеты по-городскому, один из них оплошал и обратился к другим по-немецки. У всех при себе были «люгеры». И еще одна маленькая деталь: немецкая подлодка в предрассветных сумерках села на мель и пыталась сойти с нее в каких-нибудь 150 футах от берега.
Агенты сделали то, что им и полагалось сделать в такой ситуации: предложили Каллену взятку в размере 260 долларов – всю, видимо, наличность, что нашлась в их подмокших карманах. Каллен, глядя одним глазом на пистолеты, а другим – на субмарину, взял деньги и побежал к себе в береговую охрану, где его донесение успешно проигнорировали. Если б его начальство предприняло что-то немедленно, шпионов накрыли бы еще на станции Амагансетт в ожидании шестичасового поезда, а подлодку – на той же отмели.
Утром с Калленом наконец отрядили патруль, чтобы проверить его слова. Агенты к тому времени ушли, лодка тоже, но в дюнах откопали взрывчатку, детонаторы, шнуры и зажигалки в виде подарочных ручек и карандашей. Нашли также ящики с немецкой военной формой, коньяком, сигаретами. Береговое начальство посовещалось и решило, что это несущественно – можно пока не докладывать.
ФБР узнало о высадке в тот же день от шефа лонг-айлендской полиции, который все утро смотрел на раскопки береговых стражей, – и отправило на место полдюжины спецагентов для «негласного наблюдения». К негласным наблюдателям присоединилось около тридцати местных жителей – они вынесли на берег пляжные стулья поглядеть, что там еще выкопают.
Четверо агентов тем временем приехали в Нью-Йорк и разделились. Обе пары сняли себе дорогие номера и дорого пообедали. Директор Гувер тем временем распорядился ничего не сообщать прессе и отправил все филиалы на самую крупную охоту в истории Бюро – но агенты абвера исчезли бесследно.
– А теперь, – сказал Дельгадо, – начинается самое интересное.
Двое немецких шпионов – Георг Джон Даш и его напарник Эрнст Петер Бургер – независимо друг от друга решили, что задание выполнять не станут. Даш прожил в Штатах почти двадцать лет до того, как его завербовал абвер, и не слишком свято хранил верность Германии, Бургер попросту задумал прикарманить 84 тысячи, выделенные им адмиралом Канарисом. Каждый втайне собирался убить другого, если тот не захочет предать фатерл