янд.
Они поговорили, и Даш позвонил в нью-йоркское отделение ФБР, чтобы сдаться. Спецагент, дежуривший в тот день на телефоне, выслушал подробный отчет Даша о высадке на Лонг-Айленде, о порученной им диверсии, о готовности передать ФБР 84 тысячи долларов.
«Ага, – сказал спецагент, – а вчера нам Наполеон звонил». – И повесил трубку.
Оскорбленный, но не обескураженный, Даш уложил деньги в чемодан и поехал в Вашингтон, чтобы лично встретиться с Эдгаром Гувером. В Министерстве юстиции его долго посылали из одного кабинета в другой, и наконец ему уделил пять минут Д. М. «Микки» Лэдд. Начальник отдела внутренней безопасности был, похоже, настроен столь же скептически, и как нью-йоркский спецагент, и собирался указать Дашу на дверь, но тот открыл чемодан и вывалил деньги на пол.
«Мать моя, – сказал, по слухам, третий зам Гувера. – Настоящие, что ли?»
Даша допрашивали в Бюро восемь дней. За это время он, по словам Дельгадо, выдал все контакты их группы, шифры, объекты диверсий и сроки их выполнения. Когда же интерес к нему поутих, Даш добавил информацию о немецкой военной промышленности, новых моделях оружия и субмарине, доставившей группу на Лонг-Айленд. Сообщил также о высадке у Джексонвиля, упомянутой в докладе Хемингуэя послу.
20 июня Бургера и двух других агентов арестовали, и они тоже запели как канарейки.
Гувер дождался встречи флоридских диверсантов с их контактами в Чикаго и арестовал всю четверку 27 июня. В тот же день он известил об этом прессу, но без подробностей. «Со всем остальным придется подождать до конца войны», – заявил пресс-секретарь ФБР. Но в ряде меморандумов президенту Рузвельту и пресс-конференций «не для печати» Гувер, по словам Дельгадо, дал понять, что специально подготовленные агенты ФБР проникли в абвер и обучались в той же разведшколе, что и незадачливые немецкие диверсанты. Мало того: они внедрились также в гестапо и, вполне возможно, в высшее командование рейха. Подразумевалось при этом, что Гувер лично присутствовал при взятии немецких шпионов во Флориде и на Лонг-Айленде.
Через полтора месяца после этих событий я спросил Дельгадо, какую награду получат Даш и Бургер за то, что сдались, выдали своих товарищей и снабдили Бюро ценной информацией.
– Тайные трибуналы уже состоялись, – ответил он. – Всех восьмерых приговорили к смерти. Шестерых уже казнили на электрическом стуле в округе Колумбия. Бургеру за услуги, оказанные США, заменили приговор на пожизненную каторгу, Дашу – на тридцать лет каторги.
– Сентиментален стал директор под старость, – заметил я. – А что же с нашими рапортами? Гувер действительно мог стоять на берегу и ждать, когда эти идиоты высадятся.
– Я передаю твою писанину куда следует, Лукас, – сказал Дельгадо. – Сделать так, чтобы кто-то ее прочел, не в моей компетенции.
«Южный Крест» мог починиться и выйти в море не раньше середины июня, однако Хемингуэй еще в мае начал патрулировать на «Пилар» и готовил свою команду к более длинным рейсам. Иногда он брал на борт всю команду: «начштаба» Уинстона Геста; первого помощника и кока Фуэнтеса; Синмора; Хуана Дунабейтиа; Патчи Ибарлусиа; бывшего барселонского официанта (ненадежного, как я полагал) Фернандо Месу; Роберто Эрреру; американского морпеха-радиста Дона Саксона и меня.
Я запоминал ориентиры, по которым рыбаки находят дорогу. Старый дом около Кохимара показывал, что мы приближаемся к Ондон-де-Кохимар – подводной впадине, где ловится особенно хорошо. Мы называли эту примету «розовый дом» или «дом священника». Оттуда было меньше морской мили – хемингуэевской мили, как мы говорили, – до стрельбища Ла Кабаньи, крепости у входа в Гаванский залив. Хемингуэй и Ибарлусиа говорили, что при сильном течении этот участок просто кишит марлином, но в учебных рейсах нам было не до марлина.
Гольфстрим, великая морская река, проходит восточней Гаваны. Его ширина примерно 60 миль, скорость от 1,2 до 2,4 узла – чем глубже, тем больше. Его хорошо видно – он гораздо синее, чем прибрежные воды вокруг него. Мусорные плоскодонки Гаваны сбрасывают свой вонючий груз в его синеву; их сопровождают чайки, рыбные косяки и местные рыбацкие лодки. Иногда к этому конвою присоединялись и мы, исследовательское судно Американского музея естественной истории со шлюпкой «Жестянка» на буксире.
– Посмотри на это, Лукас, – сказал мне как-то Хемингуэй. – Море дает нам всё: жизнь, пищу, погоду, шум прибоя, ураганы, чтоб было поинтереснее, – и вот как мы ему платим.
Я пожал плечами. Подумаешь, немного мусора. Океан большой.
Хемингуэй назначил учебной базой район вокруг Кайо-Параисо, Райской банки. Для упражнений в стрельбе мы тащили за собой связки пустых баков из-под горючего с намалеванными, по настоянию капитана, злыми физиономиями с челкой на глаза и усиками как у Чарли Чаплина. Это называлось «взять гитлеров».
Мы причаливали к бую и практиковались с ручными гранатами. Чемпионами в этом деле были Патчи и Роберто Эррера – они метали тяжелые «ананасы» немыслимо далеко и частенько роняли их в десяти футах от нас.
– Прямо в боевую рубку, – комментировал Хемингуэй с мостика, глядя на взрывы в бинокль.
У северного конца банки стоял полузатопленный торговый корабль. На нем мы отрабатывали абордажные вылазки: бросали крючья, выскакивали наверх с автоматами и гранатами, лезли по канатам на палубу и врывались в прогнившую рубку с криками «хенде хох!». Немецкая команда, как правило, сдавалась без боя, но иногда, по мнению Хемингуэя, сопротивлялась. В таких случаях мы кидали в люки гранаты, динамитные шашки и живенько съезжали вниз по канатам.
Проводили мы и спасательные, куда более реалистичные, тренировки с надувным плотом, подаренным нам ВМС США. Плот был ярко-желтый, с оранжевыми складными веслами. Я чувствовал себя полным идиотом, когда мы ввосьмером или вдевятером забирались на эту штуку и гребли, как ненормальные, против течения, увлекавшего нас в Европу – все в «научных сомбреро», закупленных Хемингуэем для операции «Одинокий». Научными они назывались потому, что на «Пилар» тогда всё называлось научным из-за дурацкой таблички на борту.
– Очень удобно, чтоб взять нас в плен и расстрелять, а, Эрнесто? – сказал Гест во время одного из таких учений.
Хемингуэй молча нахмурился, но после на «Пилар», когда мы пили холодное пиво, показал нам документ, отпечатанный на хорошей плотной бумаге с внушительным заголовком:
ОФИС МОРСКОГО И ВОЗДУШНОГО АТТАШЕ, АМЕРИКАНСКОЕ ПОСОЛЬСТВО, ГАВАНА, КУБА
18 мая 1942 года
Всем, кого это касается
С-р Эрнест Хемингуэй, производящий рыбную ловлю для Американского музея естественной истории на своем катере «Пилар», проводит также эксперименты с радиоаппаратурой. Об этом известно данному Agregado Naval[37], это arreglado[38] и не является диверсионной деятельностью.
– Это наш патент – в старину такой выдавали каперам. Доказывает, что мы не шпионы и не пираты, и не даст немцам нас расстрелять, если наш штурм окажется неудачным. Они, конечно, ублюдки, но законы соблюдают.
Хемингуэй начал рассказывать про каперские свидетельства времен буканьеров и парусных кораблей, а я смотрел на него и думал: неужели он всерьез полагает, что эта бумажка убережет нас от пули в затылок, если немецкие подводники схватят нас при попытке их затопить? Я уже не в первый раз осознал, что с-р Эрнест Хемингуэй не только выдумывает сюжеты для своих книг, но и живет по ним.
Иногда мы с ним отправлялись в море вдвоем, чтобы позаниматься навигацией и радиоделом. Хемингуэй удивился, узнав, что я могу работать с коротковолновой рацией и радаром.
– На кой черт нам тогда Дон Саксон?
– Он пригодится, когда я буду оставаться на берегу и наблюдать за Хитрой Конторой. – Это случалось часто: чуть ли не через день я либо объезжал «оперативников» Хемингуэя, либо сидел в гостевом доме и принимал донесения таинственных посетителей, приходивших через поля и изгороди и уходивших тем же путем.
Перед отплытием «Южного Креста» из Гаваны бортовой журнал «Пилар» выглядел так:
«12 июня 1942 года. Патруль до Пуэрта-Пургаторио. Вернулись в 17:30.
13 июня. Вахта с 2 до 19. Вышли затемно, прошли 12 миль, стали на якорь в 20. Уин Гест ходил в Баия-Хонда на шлюпке.
14 июня. Вахта с 4-х. Вышли на рассвете в 7:20. Патрулировали до 13, в 16 вернулись в Кохимар за припасами».
Под записью насчет Уина Геста скрывалась небольшая драма. В тот день мы вшестером прочесывали район, где кубинские рыбаки видели субмарину. ВМС США прислал нам радиограмму с предписанием явиться в назначенный пункт для получения приказа. Погода была плохая: штормовые очаги на севере и западе, пятифутовая волна, но Хемингуэй все-таки отправил Геста и Фуэнтеса в назначенный пункт, Баия-Хонду, на «Жестянке».
– Погодка-то дерьмовая, Эрнест, – сказал Гест, стоя на палубе. Фуэнтес молчал, но хмурился.
– Плевал я на погоду, – рявкнул Хемингуэй. – Нас ждет приказ, джентльмены, первый с начала операции. Вы обязаны вернуться с ним до рассвета, живые или мертвые.
Миллиардер и кубинец послушно сели в шлюпку, взяв с собой немного воды и провизии. Потом они говорили, что переход оправдал их опасения в полной мере. Только к девяти вечера они пришли в Баия-Хонду, где получили запечатанный пакет в водонепроницаемом футляре. Не вскрывая пакет – это была прерогатива Хемингуэя, – они перекусили, поспали пару часов и пошли обратно к «Пилар» по бурному морю.
На рассвете Хемингуэй ушел с пакетом вниз, а потом велел Ибарлусиа и Фуэнтесу поднять якорь.
– Возвращаемся в Кохимар за припасами, – сказал он, разложив карту в рубке на приборной доске. – Ты, Лукас, останешься и будешь руководить Конторой, остальным приказано идти вот сюда. – Он ткнул пальцем в точку на карте.