– «Браунинги» только что доставили, они еще не пристреляны.
– Я умею из них стрелять.
– Ты хороший стрелок, Лукас?
– Да.
– И убил бы всех трех?
– Это вряд ли. Вода – лучшая преграда для пули. Им надо было только нырнуть на шесть футов глубже, чтоб добраться до вас.
Хемингуэй кивнул и отвернулся.
Когда мальчик признался, что вешал рыбу на пояс, отец принялся прочищать ему мозги, и процесс этот длился до самого Кохимара.
18
– Дерьмовые у тебя рапортишки, Лукас, – справедливо заметил Дельгадо. Уже несколько недель у нас не случалось никаких происшествий.
– Ну извини, – только и сказал я. Не мог же я написать, что предчувствую в скором времени нечто крупное.
– Я серьезно. Прямо как фильм про Энди Харди[44], только Джуди Гарланд и не хватает.
Я пожал плечами. Мы встретились на тупиковой дороге около Сан-Франсиско-де-Паула – он на мотоцикле, я пеший.
Дельгадо сунул двухстраничный рапорт в кожаную сумку и оседлал мотоцикл.
– Где он сейчас, твой писака?
– Вышел на лодке с мальчиками и парой друзей. Снова следит за «Южным Крестом».
– В эфире слышали что-нибудь?
– Нет, абверовским шифром ничего не передавали.
– Почему ж ты здесь, раз он в море?
– Меня он не приглашал.
– Паршивый из тебя шпион, Лукас. – Он покачал головой, завел мотоцикл и уехал, обдав меня пылью. Когда он скрылся из вида, я нырнул в кусты, где ждал меня агент 22 с мопедом, на котором обычно следил за лейтенантом Мальдонадо. Он уступил мне седло и примостился сзади, обхватив меня за пояс.
– Зачем ты это делаешь, Сантьяго? – спросил я.
– Что, сеньор Лукас?
– Помогаешь сеньору Хемингуэю, рискуешь собой. Это ведь не игра.
– Не игра, сеньор Лукас.
– Зачем тогда?
Он отвернулся, и его темные глаза наполнились слезами, которые, я знал, никогда не прольются.
– Вы же знаете, как его называют… У меня такого человека никогда не было.
Я не сразу понял, о чем он.
– Папы?
– Sí, сеньор Лукас. Когда я хорошо выполняю задание или хорошо играю в бейсбол, Папа иногда смотрит на меня как на своих родных сыновей. Тогда я думаю, что тоже могу назвать его папой и что он обнимет меня, как сына.
Я не нашелся, что на это сказать.
– Пожалуйста, сеньор Лукас, осторожней с машиной. Мне еще за Бешеным Конем сегодня следить, а потом ее надо вернуть в целости и сохранности.
– Не волнуйся и держись крепче. – Моторчик с треском завелся, и мы покатили вслед за Дельгадо.
Пока Хемингуэй посвящал столько времени и внимания мальчикам, я руководил Хитрой Конторой и разбирался в противоречивых донесениях, которые ко мне поступали, на свое усмотрение.
Я мало в чем видел смысл и пытался расставить фигуры на доске, как сам считал нужным. Почему директор так заинтересован в грошовой операции Хемингуэя? Что означают визиты БСКБ в лице Йена Флеминга и УСС в лице Уоллеса Бета Филлипса? Зачем назначать связником серьезную фигуру вроде Дельгадо? Кто и зачем убил радиста с «Южного Креста»? Какова реальная миссия этой яхты и почему эту миссию возглавляет второстепенный агент Теодор Шлегель? Участвует ли в ней Хельга Зоннеманн и какова ее роль, если да? Она подчиняется Шлегелю или он ей? Случайно шифры Мартина Кохлера попали в руки Хемингуэя или здесь имеет место более сложная комбинация? На кой черт ФБР платит большие деньги кубинской Национальной полиции через лейтенанта Мальдонадо, которому платит также и абвер?
Я инструктировал оперативников Конторы от имени Хемингуэя и далеко не впервые спрашивал себя, на кого я работаю. Дельгадо я не доверял изначально, в мотивацию Эдгара Гувера тоже больше не верил. Свои контакты с СРС потерял, с местным отделением ФБР связь не поддерживал, хотя они периодически следили за мной. При этом ко мне подъезжали обе британские разведслужбы и УСС, но я не льстил себе мыслью, что их заботит мое благополучие. Их интересовала только наша бессмысленная, сводящая с ума операция – знать бы еще почему. Я проводил дни с Эрнестом Хемингуэем, шпионил на него, шпионил за ним, рассказывал ему только часть того, что знал, и ждал, когда мне прикажут его предать.
Я решил, что продолжу собирать информацию и постараюсь понять, что происходит вокруг, – глядишь, и выяснится, на кого я работаю.
Это решение привело меня к слежке за Дельгадо – последние четыре дня я все свободное время только этим и занимался. Что в ФБР поставлено хорошо, так это слежка, благо агентов у них хватает. Одному ее вести почти невозможно, особенно если объект обучен ее засекать. Для правильной слежки нужны несколько пеших команд и пара транспортных. По крайней мере одна из них движется впереди объекта, остальные готовятся вмешаться, если объект начнет вести себя подозрительно.
У меня был только агент 22, но пока у нас все шло хорошо.
На гаванском шоссе мы влились в плотный поток движения ярдах в шестидесяти позади Дельгадо. Дорогу запруживали легковушки, грузовики и мопеды вроде нашего. Я выглядывал из-за грузовика с бревнами в кузове, чтобы не потерять из виду наш мотоцикл, который, похоже, опять направлялся в центр. Раньше мы провожали его до дешевого отеля «Куба», где он остановился, до разных баров и ресторанов, один раз до борделя – не того, что под китайским рестораном, другого, – дважды до штаб-квартиры ФБР у парка, однажды до Малекона, где он долго прохаживался по молу с лейтенантом Мальдонадо. Юный Сантьяго хотел подкрасться к ним по стенке и послушать, о чем они говорят, но я сказал, что главная задача тайного агента – не спалиться во время слежки, и мы наблюдали за ними с пятидесяти ярдов.
Этот день был понедельник, 3 августа. Я еще не знал, что скоро добуду крупную часть своей головоломки и ничего уже не будет таким, как прежде.
Июль закончился выздоровлением Грегори. Хемингуэя раздражало, что ФБР, флот и друзья из посольства не поздравили его с взятием лонг-айлендских шпионов, о которых их загодя предупредила Контора. Он поклялся не давать им больше радиоперехватов, а действовать самостоятельно.
– Следующую партию нацистских агентов представим им связанными и с кляпом во рту – посмотрим, как они это воспримут.
Начало августа вновь принесло дурные вести с фронтов. Немцы заняли Севастополь на Черном море и продолжали теснить Советы, явно намереваясь взять Ленинград, Сталинград и Москву. Японцы вторглись в восточную Новую Гвинею. Морпехи США вроде бы готовились высадиться на Гуадалканале или на другом из Соломоновых островов, но там царил сущий ад – японцы не уступали без боя ни пяди захваченной ими земли. Славные французские коллаборанты тем временем бросили парижскую полицию на отлов иностранных евреев. Тринадцать тысяч человек, как писали газеты, заперли в Зимнем велодроме, и немцы собирались отправить их бог весть куда.
– Мы с Хедли смотрели там велогонки, – с грустью сказал Хемингуэй, прочитав это. – Надеюсь, что ад существует и Пьер Лаваль будет гореть в нем вечно.
ФБР объявляло об аресте все новых «нацистских агентов» – только 10 июля арестовали 158, – но я подозревал, а Дельгадо подтверждал, что это просто приезжие из Германии и те, кто состоял в Германоамериканском союзе.
На местном фронте было спокойно. Геллхорн все еще курсировала по Карибам со своими тремя неграми, Мальдонадо новых взносов не получал, Шлегель почти все время проводил на «Южном Кресте», Хельга Зоннеманн дважды выходила на рыбалку с Хемингуэем. Я не одобрял этого, учитывая, что лодка начинена оружием и радиоаппаратурой – что, если фрейлейн Хельга действительно немецкий агент? – но Хемингуэю она нравилась, и он приглашал ее постоянно.
Редактор Перкинс сообщил, что премьера фильма с Гэри Купером «Гордость „Янкиз“» состоялась в середине июля. Он хвалил игру Купера, Хемингуэй посмеивался.
– Куп подает как девчонка. Гиги в десять раз сильнее его, а наш мелкий Сантьяго тоже бегает, подает и отбивает лучше, чем он. Не понимаю, зачем было снимать его в фильме о Лу Гериге.
На той же неделе пришла телеграмма от Ингрид Бергман. Режиссера фильма «По ком звонит колокол» не удовлетворяли, как видно, кадры с другой актрисой; он расторг контракт с Зориной и предложил роль Марии Бергман.
– Я ж говорил, что всё устрою, – сказал Хемингуэй, но я, вспоминая его расписание за два последних месяца, сомневался, что он мог хоть что-то «устроить». Он постоянно присваивал себе чужие заслуги.
На домашнем же фронте у нас с Марией Маркес установились близкие отношения.
Я солгал бы, сказав, что не знаю, как это вышло. Случилось это потому, что спали мы в одной комнате – она в хлипкой ночной рубашке, – и потому, что я свалял дурака.
В ту первую ночь, когда мы ждали, что Мальдонадо вот-вот придет ее убивать, она придвинула свою койку к моей и положила руку мне на плечо – а я ей не велел убрать руку или вернуть койку на место, когда ночь прошла. Мария ждала меня всегда, здесь я был или уходил в море. Иногда я заставал ее спящей, но на плите, которую принесли нам Хуан и мальчики, булькал кофейник, а в камине в холодные ночи горел огонь. Это напоминало дом, которого у меня последние дюжину лет просто не было, и я всё это позволял.
Как-то в конце июля – думаю, во время чемпионата по стрельбе в Охотничьем клубе, потому что на финке весь вечер никого не было, – я уснул рядом с ней. Камин не горел: ночь была душная, распахнутые окна ловили бриз.
Проснулся я внезапно и нашарил револьвер под подушкой. За окнами бушевала гроза, но не она меня разбудила.
Я, признаться, привык, что Мария спит тут же, бок о бок, как боящийся темноты ребенок. Привык к ее дыханию, к ее запаху, к ее руке на моем плече.
Но сейчас рука переместилась несколько ниже – в мои пижамные штаны.
Если б я был в полном сознании, то, наверно, оттолкнул бы ее. Но мне только что снился эротический сон – как раз из-за этих ее ласк, – и они показались мне продолжением сна. То, что она шлюха, пута, уже ничего не значило. Она перелезла на мою койку, и я поднял руки не затем, чтобы ее оттолкнуть, а чтобы снять с нее ночную рубашку.