– Этот дом вы обыскивать не будете.
Их препирательство граничило с фарсом. Лейтенант говорил на английском, вряд ли понятном его подчиненным, Хемингуэй – на испанском. Каждый раз, когда он отказывал Бешеному Коню, брови рядовых служителей закона от изумления поднимались до самых волос.
Я и забыл, какой Мальдонадо длинный. Шесть футов четыре дюйма, сплошные хрящи и кости. Черты лица такие же укрупненные – длинный подбородок, тяжелые брови, тень от скул ложится на щеки, даже усы заметнее, чем у нормального человека. Он часто носил штатское, но сегодня был в форме и держал узловатые большие пальцы за черным ремнем с кобурой. Спор нисколько не выводил его из себя и даже вроде бы забавлял, что еще больше бесило Хемингуэя.
Писатель был в той же грязной рубашке и шортах, что в день нашей драки, но за поясом у него торчал 22-миллиметровый целевой пистолет. Мальдонадо будто бы не замечал этого, но трое полицейских глаз не сводили с оружия. Я боялся, что Хемингуэй, разъяренный наглостью и превосходным английским Мальдонадо, выхватит его, и прямо у парадного входа в финку начнется стрельба. Если это случится, решил я, то сначала уложу Мальдонадо, а потом остальных. Мне не верилось, что пистолетик Хемингуэя помешает лейтенанту достать собственный «кольт-44» и отправить писателя в дом с дыркой в груди.
Прекрасная смерть для агента СРС – пасть в перестрелке с кубинской Национальной полицией.
– Сеньор Хемингуэй, – говорил Мальдонадо, – мы проведем обыск быстро и аккуратно, насколько возможно…
– Не проведете, потому что никакого обыска не будет. Этот дом и вся территория финки – собственность США.
– Это шутка, сеньор?
– Это совершенно серьезно. – Лицо Хемингуэя могло убедить в этом кого угодно.
– Но ведь, согласно международным законам, собственностью США на острове Куба могут считаться только посольство и военные базы в Гуантанамо и Камагуэе?
– Вранье, – сказал Хемингуэй по-английски и опять перешел на испанский. – Я американский гражданин, поэтому мой дом и моя собственность защищены законами США.
– Но суверенитет Кубы в данном вопросе…
– К такой-то матери суверенитет Кубы. – Хемингуэй смотрел Мальдонадо прямо в глаза – верил, видно, в старую байку, что по глазам противника видно, когда тот собирается выхватить ствол.
Последнее заявление разозлило трех удальцов, и они потянулись к собственным револьверам – он что, им всем в глаза смотреть будет? Сам я смотрел на правую руку Мальдонадо, лежавшую на поясе около кобуры.
Лейтенант улыбнулся, показав крупные безупречные зубы.
– Я понимаю, сеньор Хемингуэй, вы взволнованы. Не хотелось бы переходить к решительным действиям, но долг требует…
– Какие там еще действия? Любой насильственный вход будет расцениваться как вторжение на территорию США в военное время.
Мальдонадо потер свой длинный подбородок, не зная, как еще урезонить этого гринго.
– Но если бы все живущие на Кубе иностранцы заявляли, что их дома принадлежат соответствующим государствам…
– До других мне дела нет. Лично я гражданин США и работаю над военными проектами по прямому распоряжению посла США Спруилла Брейдена, полковника Хейна Д. Бойдена, командира морской пехоты, и полковника Джона У. Томасона-младшего, возглавляющего флотскую разведку США в Южной Америке. Насильственный вход в этот дом будет расцениваться как враждебный акт против Соединенных Штатов.
Лейтенант не знал, как ему быть: логика тут не действовала. Его ребята держали лапы на револьверах и ждали только его сигнала.
– Я понимаю, сеньор Хемингуэй, времена сейчас сложные. Долг неопровержимо предписывает нам найти предполагаемую убийцу, но мы не станем нарушать покой столь выдающегося человека и друга республики Куба. Не будем обыскивать ваш дом, если вы дадите слово, что этой женщины здесь нет. Ограничимся обыском примыкающих к нему земель и строений.
Полицейские таращились на своего лейтенанта, ошарашенные потоком английских слов.
– Даю вам слово, что перестреляю ваших людей, если они сделают еще хоть шаг по моей земле.
Мы сверлили друг друга немигающими взглядами. В воздухе пахло потом.
– Хорошо, сеньор, – с легким поклоном сказал Мальдонадо. – Мы понимаем ваши чувства и уважаем ваше стремление оградить свое личное пространство в эти неспокойные времена. Если вы увидите женщину, похожую на ту, что мы ищем, или услышите о ней, прошу вас сообщить мне в…
– Всего хорошего, джентльмены, – сказал Хемингуэй по-английски и ступил вперед, собираясь захлопнуть дверь.
Мальдонадо улыбнулся, кивнул своим подчиненным и пошел к стоящему на аллее зеленому «шевроле».
Хемингуэй, закрыв дверь, смотрел в окно, как они уезжают. Я начал говорить что-то, чтобы снять напряжение, но замолчал, видя его бледность и сжатые кулаки. Он определенно стал бы палить из своего пистолетика, если б Мальдонадо ступил своей ножищей через порог.
– Это он, сукин сын, – прошептал писатель. – Я уверен, это он Сантьяго убил. – Я молчал, и он добавил, впервые взглянув на меня: – Я отправил Ксенофобию в гостевой дом. Спасибо, что пришел.
Я пожал плечами.
– Это пистолет у тебя за поясом или ты просто счастлив, что видишь меня?
Я поднял пиджак и показал ему 38-й.
– Все страньше и страньше, Лукас. – Он прошел к столику с напитками и сделал себе «Том Коллинз». – Выпьем, спецагент?
– Нет, спасибо. Пойду скажу Марии, что они убрались.
– Пожалуй, не надо ее больше так называть, – произнес он, глядя на картину, висевшую ближе всех.
– Как?
– Ксенофобия. Ее в самом деле хотят убить.
Я кивнул и пошел мимо бассейна в гостевой домик.
Окликнул Марию по имени, встал сбоку от двери в ванную, постучался.
Девятимиллиметровая пуля «парабеллум» пробила дверь на высоте моей головы, прошла сквозь стену над кроватью и застряла, надо полагать, в стволе королевской пальмы.
– Какого черта, Мария! – заорал я.
– Ой, Хосе! – Она распахнула дверь и бросилась мне на шею.
Я отобрал у нее «люгер» и поставил на предохранитель, подавляя желание как следует врезать ей. Одно дело – погибнуть в перестрелке с кубинскими полицейскими, совсем другое – словить пулю от глупой кубинской шлюхи. Не знаю, что больше позабавило бы моих приятелей из Бюро.
Я пересказал ей разговор Мальдонадо с Хемингуэем и обрадовал тем, что полицейские ушли – возможно, что насовсем.
– Нет, Хосе, нет! – закричала она, обливая слезами мою рубашку. – Они еще вернутся. Придут за мной. Завтра вы с сеньором Хемингуэем, и мальчики, и вся ваша матросня уйдете в море, и охранять меня будет некому, кроме Рамона-повара, а он чокнутый, и Хуана-шофера, а ему только бы в постель меня затащить. Бешеный Конь вернется, и меня изнасилуют и убьют за то, что сделал он сам. Ты придешь, а меня в коттедже не будет. Ты спросишь, где Мария, а Марии уже в живых нет…
– Мария, радость моя… Заткнись к такой матери. – Она изумленно послушалась. – Я поговорю с сеньором Хемингуэем. Пойдешь с нами в море.
– Ай, Хосе! – Она обняла меня так крепко, что чуть не сломала мои побитые ребра.
Остаток дня прошел в разнообразных делах. Хемингуэй пригласил Марию на ланч в большой дом, и она, зардевшись, побежала в А-класс надеть свое лучшее платье. Она растерялась, узнав, что я на ланч не пойду – меня он не приглашал, – но обрадовалась, когда я пообещал уложить ее вещи в свою дорожную сумку. Ее багаж состоял из немногих одежек, которые ей одолжили, щетки для волос, скромного набора косметики и лишней пары сандалий. Я всё уложил и проверил коробку, где она держала свое имущество, – ничего важного там не осталось.
Потом я почти час ходил по территории финки: осмотрел «трупный колодец», старые постройки за теннисным кортом, будку со снаряжением для бассейна, гараж и кладовую за гаражом. Вернулся в А-класс, зашел в бывшие коровники, поднялся на сеновалы. Лейтенанта Мальдонадо и его людей нигде не было, но на одном сеновале под кипой заплесневелого сена обнаружилось что-то длинное, обернутое в холстину. Я взял сверток с собой, когда поехал в Кохимар за «Лоррейн». Мы собирались сделать это позже, когда вернется «Пилар», но Хемингуэй решил, что лучше будет вывести «Лоррейн» засветло и поставить в частной гавани города Гуанабо, миль за десять от Кохимара.
Хуан отвез меня в Кохимар, чтобы после забрать из Гуанабо. Он дулся и молчал, что меня устраивало, поскольку не мешало думать о том о сем. У частной стоянки Шевлина я велел ему посидеть в тени, пока я переношу на лодку груз с заднего сиденья и из багажника.
Катерок был хорош: 22 фута в длину, отделан хромом и красным деревом, с кожаными сиденьями в кокпите. Его построили в Штатах на «Додж Боут Уоркс» в конце 20-х, когда мелкие суда вошли в моду. Шевлин поменял почти всю технику на современную. Мотор «ликоминг V-8», выпущенный всего два года назад, был чистенький, насколько это доступно для двигателя, рулевой механизм модернизировали, корпус очистили от ракушек, поставили новый магнитный компас и мощный прожектор. Заботясь о комфорте своих пассажиров, Шевлин сдвинул мотор к корме и объединил два кокпита в один.
Никто, кроме Хуана, не видел, как я разгружаю машину. Я перенес на лодку тяжелые коробки с продуктами, шесть пятигаллоновых бутылей с водой, три больших ящика с ручными гранатами, которые Хемингуэй упорно называл осколочными, два автомата «томпсон» в овчинных чехлах. Хемингуэй велел взять для «ниньос» с десяток запасных рожков, и я взял. Оружие я сложил в правый кормовой отсек, о котором нам сказал Шевлин. Никто, не зная, что он там есть, не нашел бы его за подушками в кокпите.
В левый отсек я загрузил два «научных сомбреро» с «Пилар», два зеленых брезентовых полотнища, одно коричневое, сто футов бельевой веревки, несколько морских карт в картонных тубусах, куртки, парусиновые туфли и прочее. Положил еще военную аптечку, упаковку с бинтами, мой «магнум-357» и шестьдесят обойм к нему в водонепроницаемом футляре, шоколадки «Херши», два флакона с репеллентом, два бинокля, два сильных фонарика, маленькую камеру «лейка», пару холщовых сумок на лямках и распылитель с инсектицидом «Флит».