и что еще у них есть.
Пора проявить разумную трусость.
Я уполз на животе туда, где меня не могли видеть из зданий и с пристани, и поскакал вприсядку обратно.
Наверху было все так же тихо. Я мог бы сползать и посмотреть, как дела у Хемингуэя, но решил сначала наведаться в наше укрытие. Дополз по краю тростникового поля до своей приметы, кривого дубка, и начал спускаться. Через десять ярдов привстал, коротко просигналил красным фонариком, снова залез в кусты и стал ждать с пистолетом в руке. Через нескончаемые пятнадцать секунд в овраге мигнул красный огонек. Я убрал «магнум» в кобуру и пополз туда.
– Оба мертвы, – прошептал Хемингуэй, попивая виски из фляги. – Лежат под деревом – в спину им, похоже, стреляли.
– Еще кого-нибудь видел?
– Нет. Проверил весь восточный склон до самой дороги, по кустам полз. Потом осмотрел спуск к «Лоррейн» – и там никого. – Мне он выпить не предлагал.
Я сказал ему, что видел кого-то у путей и решил повернуть назад. Он кивнул.
– Днем посмотрим, что там и как.
– Снайперам днем еще лучше видно.
– Да нет их там. Сделали свое дело и сразу ушли.
– Убили тех двоих с лодки.
– Ну да.
– Зачем, спрашивается? – Ответа я, конечно, не ждал, просто размышлял вслух. – Зачем «Тодту», если это они, убивать своих же агентов?
– Ты у нас профессионал, вот ты и скажи. – Хемингуэй спрятал фляжку в карман своей куртки.
– Что можешь сказать о трупах? – спросил я после короткой паузы.
– Я к ним близко не подползал – может, там гранаты оставили, подорвешься еще. Двое мужчин в форме немецкой армии. На одного луна светила, мальчишка совсем. Вокруг валяется всякое… сигнальный фонарь, полевая сумка и прочее.
– В форме? – удивился я. Агенты, высаживающиеся на плоту в тыл врага, не имеют привычки надевать военную форму.
– Вот-вот. Пехота вермахта, кажется. Знаков различия не видал, может, и нет их. Один, молодой этот, лежит на спине, и я ясно видел это их чертово «Gott Mitt Uns»[54] на пряжке ремня. На другом, лицом вниз лежит, мягкая такая шерстяная пилотка, как у их пехотинцев.
– Уверен, что они оба мертвы?
– Их уже крабы жрут, Лукас.
– Ладно, посмотрим поближе, как рассветет.
– Пять часов еще маяться.
На меня вдруг навалилась усталость.
– Надо покараулить там, – сказал Хемингуэй. – Вдруг вернется кто забрать что-нибудь.
– По два часа? Я первый. – Я взял ложку с манеркой и хотел вылезти, но Хемингуэй схватил меня за ногу.
– Знаешь, Лукас, я много мертвецов повидал. На первой войне, потом репортером – в Турции, Греции, в Испании. Видел, как люди гибнут – на корриде и на войне.
– И что? – Странное он выбрал время, чтобы хвастаться этим.
– Но я никого не убивал, Лукас, – сказал он доверительно, как я в детстве на исповеди. – Ни разу. Так, чтобы лицом к лицу. Вообще не убивал, насколько я знаю.
Мне чертовски хотелось надеяться, что в эту ночь или завтра для него ничего не изменится.
– Ну и хорошо, – сказал я и вылез.
К пяти утра стало достаточно светло, чтобы осмотреть трупы.
Хемингуэй почти ни в чем не ошибся. Два очень молодых парня, один с волнистой каштановой шевелюрой, другой блондин. Оба убиты двумя выстрелами в спину, оба мертвее некуда. На них копошились крабы, набежавшие с пляжа. Когда мы пришли, многие разбежались, но некоторые продолжали питаться. Хемингуэй прицелился из пистолета в самого здоровенного, но я тронул его за руку, постучал себя по уху и отогнал крабов палкой.
Мы присели рядом с телами, но Хемингуэй смотрел в сторону, на траву и утесы. Гранат, чтобы подстроить ловушку тем, кто найдет, при них не оставили.
Да, совсем мальчишки, он верно сказал. Не старше двадцати. Блондин, лежащий на спине, выглядел как ровесник Патрика. Крабы выели ему глаза и принялись за вздернутый нос и пухлые девчоночьи губы. Мертвые давно окоченели, и от них сильно пахло.
Стреляли в них с восточного склона. С очень близкого расстояния, шагов с двадцати.
– Надо поискать гильзы, – сказал я.
Хемингуэй спустился немного вниз, вернулся и доложил:
– Там на песке следы ног, нечеткие. А гильз нет.
– Прибрал, значит, за собой. – Я перевернул шатена на спину, проверил карманы его гимнастерки – ничего. Форма действительно немецкая, но без всяких опознавательных знаков. Странное дело.
В каждого выстрелили дважды: один раз – в область поясницы, другой – повыше. Блондину пуля пробила легкое и вышла из груди, оставив славную дырку для крабов, у шатена обе пули застряли в теле. Я снова перевернул его, проверил карманы брюк, то же самое проделал с блондином – ничего. Брюки у них были из плотной шерсти – употели бы они сейчас, если б остались живы и не переоделись во что-нибудь.
Хемингуэй, будто читая мои мысли, спросил:
– Думаешь, они собирались переодеться после контакта?
– Возможно. – У обоих при себе были «люгеры». Пистолет блондина остался в кобуре, шатен успел вытащить свой, и «люгер» валялся в траве, в футе от его растопыренных пальцев. Ни из одного ствола не стреляли.
Разбросанное вокруг снаряжение не стоило подробно осматривать. Разбитый фонарь; складная саперная лопатка; металлическая коробка с компасами, кухонной утварью и ракетницей; рюкзак с двумя пончо и двумя парами черных гражданских ботинок; два штыка вермахтовского образца в чехлах; свернутые карты местности с жирно обведенным мысом Рома. Была, правда, еще холщовая сумка с чем-то мягким внутри. Хемингуэй, открыв медный замочек, стал вынимать оттуда водонепроницаемые пакеты с бумагами.
– Господи боже. – Он показал мне микроснимок морской карты: залив Френчмен в штате Мэн с маршрутом для подлодки U-1230. Там было помечено, где сделать остановки утром и днем и где высадить двух агентов в ночное время: предлагался мыс Пекс-Пойнт на перешейке Крэб-Три, к северу от острова Маунт-Дезерт.
– Погоди минутку, – сказал я. – Хочу быть абсолютно уверенным, что гильз не осталось.
С облегчением отойдя в наветренную сторону от трупов, мы стали ползать по песку концентрическими кругами. Пропахали всё до пляжа под скалами на севере, бухты на востоке и нашего овражка на западе. Хемингуэй был прав. На восточном склоне, в укрытии снайпера, остались следы от его ботинок, но гильз не было.
– Сейчас посмотрим, что еще есть в этой сумке, – сказал я, когда вернулись в зловонную тень под деревом. – Думаю, ради этого они и высаживались. Но сначала надо кое на что посмотреть. – Я перевернул блондина лицом вниз – будто магазинный манекен ворочал, так он застыл. Входные отверстия у него на спине выглядели не так жутко, как выходное на груди. Я задрал его серую гимнастерку и темную нижнюю рубашку, снял и отдал Хемингуэю ремень, приспустил его брюки. На бледных ягодицах чернели потеки крови.
Я снял собственную рубашку.
– Какого черта ты делаешь? – прошипел Хемингуэй.
– Погоди. – Я раскрыл свой карманный нож и взрезал спину убитого. Она заметно раздулась от газов еще до дневной жары, и кожа натянулась, как на барабане. Я знал, что пуля должна быть выше входной раны над самым копчиком, но пришлось еще долго работать ложкой, чтобы откопать ее в третьем крестцовом позвонке. Тут начались настоящие раскопки: я затупил острие ножа и чуть не сломал ложку, но сплющенную пулю все-таки выковырнул.
Я вытер нож и руки о траву, выкинул погнутую ложку, вытер пулю своим носовым платком и поднес к свету. Черная головка сплющилась о кость, но была видна, как и нарезка у основания. Вот и хорошо – очень уж мне не хотелось копаться в грудной клетке другого парня.
– Кто ж ты такой, Лукас? – спросил Хемингуэй, когда я показал ему пулю.
– Девять миллиметров, – сказал я, игнорируя вопрос, и снова надел рубашку.
– «Люгер»?
– Нет. Головка черная – это «шмайссер».
– Но он не очередями стрелял.
– Да, одиночными выстрелами. Очень тщательно, не спеша. Одна пуля – в крестец, другая – между лопаток.
– Что за гнусный способ убивать человека, – пробормотал Хемингуэй. – Почему бы не в голову?
– Потому что темно. – Я спрятал завернутую в платок пулю в карман. – Давай посмотрим, что там за документы.
– Давай, только сядем с наветренной стороны.
Первым был микроснимок с маршрутом для подлодки в заливе Френчмен.
– Но это же не настоящая карта? – сказал Хемингуэй.
– Почему?
– Дезинформация – так ведь это у вас называется? Зачем она высадившимся на Кубе агентам?
– Вроде бы незачем, но им, возможно, дали задание кому-то ее передать. Заметь, что даты высадки на этом листочке нет. Если ее еще не было, то они, вероятно, хотели поторговаться из-за даты и времени.
Следующий микроснимок был еще загадочней.
– Шифр? – предположил Хемингуэй.
– Похоже на попытку немцев разгадать русский шифр. Тут в углу дата 5 марта 1942 года – недавняя. Немецкая группа армий «Север» перехватила, видимо, шифровку советской 122-й бронебригады.
– Насколько это важно?
– Мне-то откуда знать.
Следующий документ тоже был с Восточного фронта.
– Переведешь? – спросил Хемингуэй. – Я вообще-то немного умею читать по-немецки… Ленинградский фронт, сеть командующего, так? Но что это за цифры? Килогерцы – это ведь радиочастота?
– Да. Немцы, как видно, пеленговали советские радиосети. Станция, помеченная как К300а, работает на 3000 килогерцах. Ее позывные предполагают, что это 8-я советская армия. Другая станция, L001, работает на частоте 2550 килогерц. На диаграмме показаны коммуникации между тыловыми позициями и передовой. Думаю, передовая – вот этот узел, обозначенный 8L. Заметки справа внизу относятся, видимо, к 55-й армии и к «2.St.A», то есть к той, которую Советы называют Второй ударной.
– И кому это всё предназначалось?
– Понятия не имею.
– Нужна ли разведке США такая информация о Советах? Они наши союзники, как-никак.
– Не знаю, – честно ответил я. – Может, и да. Сбор информации со временем становится самоцелью, и не столь уж важно, за кем мы шпионим.