Хемингуэй поворошил бороду, вытряхивая песок.
– Большой ты циник для разведчика, Лукас.
– И это не важно. А вот тут у нас, кажется, карта Крыма.
– «Расположение вражеских батарей», – перевел писатель.
– Прошлый ноябрь. Бои к югу от Севастополя.
– Опять немецкие разведданные?
– Они. Это, видимо, так называемая звукосветометрическая разведка. Пронумерованы все позиции советской артиллерии, включая вот эту, с корабликом, – ее, похоже, ликвидировали встречным огнем.
– Вся информация, кроме залива Френчмен, о Советах.
Я показал ему очередной документ.
– Это уже не микроснимок, а вырванный из блокнота листок.
– И что?
– То, что это свежие разведданные абвера.
– А они о чем?
– Похоже, это просто перечень танковых марок, выпускаемых на разных советских заводах. Чтобы прикинуть общий объем.
– Опять-таки, важно это?
– Важна не столько сама информация, сколько то, как она представлена.
– Что ты имеешь в виду? – Хемингуэй оглянулся через плечо. – Крабы опять наступают. Что значит «как представлена»?
– Британской и американской разведкам полезней знать, как работает абвер, чем то, сколько танков выпускает Советский Союз.
– Значит, это не просто пустяшная информация о русских. Кто-то сдает немецкие источники.
– Да. И если ты думаешь, что тут охвачен только Восточный фронт, посмотри вот на это.
Я показал ему снимки немецкой аэроразведки, сделанные над Северной Африкой. О битве в пустыне близ Бен-Гардана сообщалось в новостях всего полтора месяца назад.
Солнце пригревало, запах мертвечины становился невыносимым. Это напомнило мне, к чему привели эти пометки на карте, напомнило о трупах британских и немецких солдат под солнцем пустыни.
– Это я могу прочитать, – сказал Хемингуэй. – Пятьдесят танков к югу от Бен-Гардана, сто – на западе. Еще сто движутся в обоих направлениях по дороге к востоку от города и шестьсот – по западной. Но зачем кому-то карта боевых действий двухмесячной давности?
– Без понятия.
– А это что?
– Черт. – Этот листок, третий или четвертый машинописный экземпляр, значил очень много, в отличие от всего остального. – Это шпионская радиограмма в Гамбург, перехваченная либо ФБР, либо армейской или флотской разведкой. Пятого апреля. Стандартный книжный шифр абвера на частоте 14 460 килогерц. Принимающая станция в Гамбурге ответила на 14 385 килогерцах. На середине радист ошибся и вставил длинный ряд точек – чтобы указать на ошибку? – а после передал верную группу букв.
– Расшифровать можешь?
– Нет.
– С чего ж ты так возбудился?
– Есть только одна причина, по которой эта бумажка оказалась среди других: показать кому-то, что у абвера есть источник в ФБР или военной разведке. Эту копию украли или купили в Америке.
– Вот черт.
Да уж. Пятого апреля Инга Арвад хороводилась с молодым флотским мичманом Джеком Кеннеди, сыном посла Джозефа Кеннеди, в Чарльстоне, перед самым отплытием «Южного Креста». Я протер глаза от песка и пота.
– Что там дальше?
Хемингуэй, ухмыляясь, перебирал толстую пачку машинописных листов. Шапка набрана немецким фрактуром, налицо и двойная молния, знак СС.
– Да так, ничего. Всего лишь подробный список сотрудников абвера в Гамбурге, датированный 1 апреля 1942 года. Хочешь знать, сколько у них оперативников? Двадцать шесть офицеров, четверо рядовых, пятнадцать гражданских. Один работающий по контракту радиотехник, двадцать радистов, семьдесят два шифровальщика. Один фотограф. Один ответственный за транспорт – шофер, вероятно, – и двое велосипедистов-курьеров. Господи боже, Лукас.
– Прячь всё это обратно, возьмем с собой.
– Еще бы не взять. Это надо доставить послу Брейдену как можно скорее, хорошо бы сегодня вечером.
– Нет. Сначала сфотографируем убитых, их снаряжение, пулю. Откопаем их плот, тоже сфотографируем, закопаем обратно. Потом похороним их.
– Но сюда надо привести ребят из флотской разведки…
– Нет, – повторил я. – Не надо.
Хемингуэй не спорил – ждал, что будет дальше. Ветер утих, и вонь сделалась особенно сильной.
– Я всё объясню, когда выйдем в море.
Он, коротко кивнув, пошел за камерой и лопаткой.
25
Когда мы пришли на Кайо-Конфитес, «Пилар» стояла на якоре, а вся команда, включая мальчиков, сидела за поздним завтраком у костра.
Мы чуть не сломали красавицу «Лоррейн» на обратном пути. Всю дорогу она шла под углом к волне, оставляя за собой пенный след, будто от самого дьявола убегала. Весь свой запас горючего она израсходовала и принялась за резервный. Когда я указал на это Хемингуэю, он отмахнулся и сказал:
– А, на хер. На Конфитесе еще есть.
За руль он теперь посадил меня. Мы медленно вышли из Энсеньяды-Эррадуры, осторожно прошли через риф и помчались. Мыс Рома таял за кормой. Хемингуэй сидел позади меня, держа на коленях «браунинг», рядом лежала сумка с гранатами. Надеялся, подозревал я, что вчерашняя субмарина вынырнет из синих вод Гольфстрима, как морское чудовище. Если б меня спросили, каким я видел Хемингуэя летом 1942 года, я бы выбрал этот момент: усталый бородатый рыцарь, поджидающий своего дракона.
Но подлодка во время нашего головоломного путешествия так и не показалась.
– Как прошел рейс, папа? – спросил Патрик.
– Нашли их заправочную базу? – спросил Грегори.
– Подлодку видели? – спросил Гест.
– Мы, кроме летучих рыб, никого не видали, – сказал Грегори.
– Нашли что-нибудь существенное? – спросил Ибарлусиа.
– Хорошо, что ты вернулся, пап, – сказал Грегори.
Хемингуэй сел на бревно, взял у Геста жестяную кружку с горячим кофе.
– Нет, ребята, ничего интересного. Пошарили в канале за Кайо-Сабиналь, исследовали несколько тупиковых речек. Ночевали на пляже, москиты заели.
– А где Мария? – спросил я.
Ибарлусиа показал на «Пилар» в шестидесяти футах от берега.
– Дону Саксону вечером стало плохо. Рвота, понос, смотреть и то страшно. Он не хотел бросать рацию, но Грегорио уложил его в носовой каюте, и Мария осталась с ним на ночь… поухаживать в смысле. Очень уж ему было худо.
– А сейчас он как? – спросил я.
– Спит, – сказал Гест. – Грегорио и Мария приплывали на «Жестянке» позавтракать с нами пару часов назад, а потом она вернулась одна присмотреть за больным. – Он восхищенно покрутил головой. – Девочка боится воды, но с моторкой управляется как заправский моряк. Если я тоже заболею, пусть и со мной посидит.
– Сплаваю туда, поздороваюсь с ней, – сказал я.
– Да она скоро обратно приедет, – сказал Патрик. – Мы хотели ей риф показать, где вчера рыбачили.
Я скинул рубашку, брюки, туфли и вошел в воду. Она уже нагрелась, но все равно была приятна после жары, крови, песка и пота.
– Хосе! – удивленно воскликнула Мария, увидев меня, мокрого и практически голого. Поставила чашку с кофе, спрыгнула с короткого трапа на камбуз, бросилась мне на шею. Потом отступила на шаг, смущенно глядя на мои мокрые трусы, и оглянулась на носовую каюту. – Сеньор Саксон спит, Хосе, а шлюпка привязана у борта, если ты…
Я погладил ее по голове.
– Приглашаю тебя на пикник, Мария.
Глаза у нее округлились, как у маленькой девочки.
– На пикник? Но мы только позавтракали…
– Ничего, туда довольно далеко плыть. Как раз к обеду дойдем. Собери что-нибудь в камбузе, а я оденусь пока.
Она снова обняла меня, я похлопал ее ниже талии.
В маленьком отсеке, где мы держали багаж, я надел чистые шорты, поношенную джинсовую рубашку, запасные парусиновые туфли. Потом пошел в носовую каюту и разбудил морпеха.
– Как тебе, лучше?
– Не-ет, плохо. Перепил. Голова трещит.
– Мария хорошо за тобой ухаживала?
– Ага… ты, Лукас, не подумай чего. Я чуть кишки не выблевал, ничего не видел вокруг. Она только…
– Ладно. Ты вчера в патруле поймал что-нибудь?
– Да, – простонал он, сжимая руками голову. – Одна шифровка пришла, когда мы вернулись уже. Ближе к полуночи.
– И ты поймал ее, хотя загибался?
– Ну да. Сидел на полу в наушниках и блевал в ведро. Хемингуэй говорил, что прошлой ночью обязательно надо слушать, не засыпать.
– Записал ты ее?
– Ясное дело. Двадцать шестая страница в моем журнале. Ни хрена не понял, конечно. Новый какой-то шифр.
Я потрепал его по плечу и пошел в радиорубку. «Радиожурнал» – замызганный блокнот на спирали – заканчивался разговором между британским миноносцем к востоку от Бимини и панамским торговым судном. Двадцать шестая страница отсутствовала. Я пошел обратно и опять растолкал Саксона.
– Уверен, что записал? Нет там двадцать шестой страницы.
– Уверен… вроде бы да. Помню, что записывал что-то, и страницу не вырывал… кажется. Черт.
– Ладно, не переживай. Ничего не запомнил, случайно?
Он покачал головой. Скальп у него обгорел на солнце под короткой щетиной.
– Группы из пяти букв, как всегда. Штук двенадцать-тринадцать, почти без повторов.
– В радио, кстати, сигнала нет.
– А, блин. Говно паскудное мать его ниггер долбаный, весь день вчера вырубался. Флотские членососы дали что им негоже.
Говорить с похмельным морпехом – зряшное дело.
Мария все еще собирала корзинку для пикника. Я сел в «Жестянку», смотался на пляж, попросил Фуэнтеса отвезти меня на «Лоррейн». Кубинцы помогли нам пополнить резервные баки, и я подкатил к «Пилар» на катере Тома Шевлина.
– Сеньор Саксон спит. – Мария, осторожно переступив через борт, поставила корзинку на заднее сиденье в кокпите. На ней было белое платье в синюю клетку.
– Вот и хорошо. – Я повел катер к проходу через риф. Мальчики что-то кричали вслед – им не нравилось, что Марию увозят. Я помахал им.
– Нехорошо как-то, Хосе, вот так их бросать…
Я протянул ей руку, она села рядом со мной.
– Ничего страшного. Я сказал сеньору Хемингуэю, что беру выходной. Заслужил. И потом, «Пилар» еще не скоро уйдет, вполне успеем вернуться.