Я показал туда, где стоял на привязи катер Шевлина.
– Возьму «Лоррейн», если нам еще разрешено ей пользоваться.
– Не следовало бы после того, как ты продырявил палубу, – проворчал он, но ключи мне все-таки бросил.
Я не сразу вспомнил про крошечную щербинку, оставшуюся на палубе от винтовки Марии.
– Верх там не натянут и стоят два новых бака с горючим. Поосторожней смотри. Том бывает очень мелочным, даром что миллионер. Не знаю, застрахован ли катер.
Я передал ему курьерский пакет, Фуэнтес на носу оттолкнулся от причала.
– Удачи, Джо. – Хемингуэй наклонился, чтобы пожать мне руку.
Я влетел в порт Кохимара около четырех утра. На нескольких лодках горели огни – рыбаки готовились выйти в море. «Лоррейн» у причала не было.
Я опустил на руль гудящую голову. Чего ты, собственно, ждал, Джо? Колумбия постоянно опережает тебя на шаг. Увел, вероятно, лодку, когда ты собирался на кладбище.
Если так, то не настолько уж он впереди.
Я оглядел гавань. Других скоростных катеров в Кохимаре не было – только тихоходные рыбацкие лодки, ялики, скифы, гребные шлюпки, два долбленых каноэ и сорокашестифутовая калифорнийская яхта, которая неделю назад притащилась с Бимини – двигатель еле тянул.
На «Лоррейн» Колумбия запросто опередит «Пилар» и устроит засаду. А мне хорошо бы к полудню туда добраться.
Куда «туда»? В Нуэвитас? Решу это позже, когда найду что-нибудь быстроходное.
В Гавану я примчался на той же скорости, с какой покидал ее полчаса назад. Тут в порту стояло несколько хороших моторок, и я, наверно, сумел бы их завести, но владельцы, предвидя такую возможность, обычно уносили с собой пару деталей двигателя – как уносят крышку распределителя, паркуясь в плохом районе.
Но «Южный Крест» стоял не у причала, а далеко на рейде. Ему оставалось только провизию загрузить, чтобы отправиться в путешествие вдоль западного берега Южной Америки. Согласно пятничным донесениям Хитрой Конторы, он собирался отплыть в понедельник утром. Они задержались на день, потому что их новый радист пропал и его не нашли ни в одном баре или борделе – пришлось срочно подыскивать еще одного. Беда у них с этими маркони. Мы с Хемингуэем полагали, что единственный немецкий агент на борту, скорей всего, уехал с Кубы, как раньше Шлегель и Беккер.
Я припарковался у пирса, перелез через сетчатую ограду, покидал в какую-то весельную лодку свои пожитки и стал грести к яхте. Даже ночью она поражала своей красотой, освещенная прожекторами на носу и корме. Моя лодка протекала; я положил сумку и «ремингтон» на банку, прикрыв их взятым из «линкольна» пледом. Работая веслами, я громко пел по-испански.
Угонять «Южный Крест» было не очень практично, учитывая сто шестнадцать человек команды, тридцать пассажиров, пулеметы и множество винтовок. Но я не собирался угонять «Южный Крест».
Пел я для того, чтобы разбудить часовых на моторке «крис-крафт», стоящей на якоре между яхтой и берегом. Один из них дрых в носовом кокпите, другой – в кормовом, и оба храпели так, что я даже сквозь собственный вокал слышал. Я подошел к ним на тридцать футов, когда носовой очухался и посветил на меня прожектором.
– Эй, амигос, не надо! Глаза слепит! – крикнул я на кубинском диалекте, изображая пьяного.
– Поворачивай, – сказал носовой на ломаном испанском с североамериканским акцентом. – Это запретная зона. – Второй тоже проснулся и протирал глаза. Они видели перед собой дырявую лодку и одинокого гребца в низко надвинутой шляпе, заросшего, в помятом грязном костюме, с окровавленным ухом и сильно пьяного.
– Запретная зона? – удивленно завопил я. – Это порт Гаваны, столицы моей страны. Мне надо к кузену, а то он уйдет на лов без меня. – Я продолжал махать веслами и подходил к ним все ближе.
– Отвали, – сказал часовой. – И не подходи ближе чем на двести ярдов к большой белой яхте. Лоханки твоего кузена тут нет.
Я заслонялся ладонью от их прожектора. Немногие звезды, проглядывавшие между туч, погасли, и небо светлело, несмотря на ненастье.
– А где ж она тогда, его лодка? – Я пошатнулся, чуть не стукнувшись о переднюю банку. У обоих на шее висели «томпсоны», но наизготовку они их не брали.
– Да пошел ты! – Кормовой собрался отпихнуть меня багром.
– Ни с места, – сказал я по-английски, наставив «магнум». – И прожектор вырубите.
Носовой выключил свет.
– И без лишних движений – пристрелю. – Я щелкнул ударником, переводя дуло с одного на другого. Наши лодки уже соприкасались бортами. – Ты, носовой, положи руки на ветровое стекло. Вот так. А ты откинься на корму. Чуть больше. Да. – Я перекинул к ним свои вещи, прыгнул в маленький кормовой кокпит и треснул пистолетом некстати шевельнувшегося охранника. Носовой оглянулся через плечо. – А ты, если что, пулю словишь, – пообещал я. Забрал у них автоматы, сложил на кормовое сиденье. Носовой, следуя моим указаниям, перетащил стонущего товарища в мою бывшую лодку.
Теперь уже я отпихнул их багром и выбрал левой рукой маленький якорь, держа под прицелом уцелевшего. Свитер, сидящий на нем в обтяжку, показывал мускулы бодибилдера. Пытаясь спасти лицо, он нашарил в памяти подходящую киношную фразу:
– Тебе это просто так не сойдет.
Я засмеялся, завел моторы, проверил уровень топлива – бак был полон на три четверти.
– Уже сошло, – сказал я и дважды выстрелил в их дырявую лодку.
Катерок был прекрасен – дорогой двухмоторный «крис-крафт» длиной двадцать два фута. В носовом кокпите перегородка красного дерева отделяла переднее сиденье от заднего, маленький кормовой помещался за машинным отсеком с крышкой из хрома и того же красного дерева. Я почитал про эту модель сразу после того, как мы с Хемингуэем увидели ее в патруле. Выпущена недавно, в 1938-м или 39-м, моторы «геркулес», шесть цилиндров, 131 лошадиная сила. Один – стандартный, другой – с реверсированием вращения. Винты с правого и левого борта обеспечивают высокую скорость и взаимно гасят крутящий момент. Это делает лодку на удивление маневренной – при большой скорости она способна развернуться на собственную длину.
– Можно и вплавь добраться, – крикнул я сквозь двойной рокот двигателей, – но вы, наверно, знаете, что акулы перед рассветом заходят в гавань – кормятся рыбой у канализационных стоков. А спустить с яхты трап могут и не успеть. На вашем месте я бы что есть мочи греб к пристани.
Я газанул и пошел к выходу из гавани, оглянувшись у волнореза. Дождь опять припустил, но я различал огни на «Южном Кресте». Бодибилдер греб как черт, второй вычерпывал воду руками.
28
Шторм усиливался, горючее убывало – я не был уверен, что дойду хотя бы до Кайо-Конфитес. Скорость я держал большую, но не настолько, чтобы топливо кончилось где-то на полдороге или волны разбили корпус. С северо-востока надвигался второй грозовой фронт, и я промок до нитки через двадцать минут после выхода из Гаваны. Почти все время я стоял, держась одной рукой за ветровое стекло, а другой за руль, и вглядывался в дождевую пелену. Пенный след тянулся за мной, отмечая курс на юго-запад.
Всю кубинскую береговую охрану, вероятно, оповестили уже о дерзком бандите, угнавшем моторный катер дружественного американского судна. Эта служба, занимавшаяся в основном расстрелом европейских евреев, пытавшихся высадиться на берег, очень порадовалась бы возможности обратить свои пулеметы против настоящего преступника.
Около десяти утра я заметил два их катера, серых с белым, – они шли наперерез мне, на запад. Я свернул на север и оторвался от них благодаря шквалу, чуть не опрокинувшему «крис-крафт», потеряв еще больше времени и горючего. При первой же возможности я вернулся на прежний курс. От ударов волн все мои многочисленные травмы болели, а голова так просто раскалывалась.
На Кайо-Конфитес я пришел в 13:45. Стрелка топливомера стояла на нуле последние десять миль, запасного бака на катере не было. Войдя в маленькую бухту, я на миг обрадовался, не видя «Пилар». Потом увидел палатки, намокшее кострище, людей вокруг казармы – и приуныл.
Моторы заглохли, как только я прошел через риф. Кубинский лейтенант и его солдаты выбежали на берег с винтовками времен Испано-американской войны, Гест, Эррера и Фуэнтес – с ниньос, но тут кто-то додумался посмотреть в бинокль.
– Это Лукас! – крикнул Гест, усиленно махая кубинцам. Я греб через лагуну одним веслом – только высокий прибой позволял мне двигать вперед тяжелую лодку. Синмор, Саксон и мальчики вылезли из палаток и присоединились к прочим на берегу.
– Где папа? – прокричал Патрик.
– Что с «Лоррейн»? – Гест вошел в воду и помог мне вытащить «крис-крафт» на гальку. – Где Эрнест?
Дождь еще моросил, меня била дрожь. Ноги после штормового моря отказывались держать. Пытаясь что-то сказать, я только клацал зубами.
Синмор закутал меня в одеяло, Фуэнтес принес кружку с горячим кофе. Кубинцы и команда «Пилар» столпились вокруг.
– Что случилось, Лукас? – спрашивал Грегори. – Где папа?
– Что значит «где»? – проговорил я. – И откуда мне знать?
Все заговорили наперебой. Саксон сбегал в палатку и принес скомканный, вырванный из радиожурнала листок.
– Это передали морзянкой по каналу морской пехоты в десять тридцать утра.
ХЕМИНГУЭЮ. ВСТРЕЧАЕМСЯ В БУХТЕ ГДЕ ЗАРЫЛИ ЕВРОПЕЙСКИЕ АРТЕФАКТЫ. Я ВСЕ ПОНЯЛ. ПРИВЕЗИ ДОКУМЕНТЫ. ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО. МАЛЬЧИКИ В БЕЗОПАСНОСТИ. ПРИЕЗЖАЙ ОДИН. Я ПРИДУ НА ЛОРРЕЙН. ЛУКАС
– Ты это не посылал, – утвердительно сказал Гест.
Кивнув, я сел на походный табурет. Колумбия всегда на шаг впереди. Теперь он получит и Хемингуэя, и документы.
– Когда он ушел?
– Минут через пятнадцать после радиограммы, – сказал Синмор.
«И вы его отпустили?» – говорил мой взгляд.
– Он сказал, что вы обо всем договорились и он должен быть там один, – сказал Эррера.
– Черт, черт, черт. – Гест, чуть не плача, плюхнулся на песок.
– Так где же папа? – опять спросил Грегори. Никто ему не ответил.