– На вашем месте, я избавил бы их от этих трудов.
– То есть сдаться самому?
– Полагаю, да.
– Но тогда я окажусь совершенно беззащитен.
– Более беззащитным, чем сейчас, вы быть не можете. Здесь вы даже на юридическую поддержку не можете рассчитывать. Между тем у вас имеется адвокат…
– Адвокат? У меня?
– Некто Крук. В ваше отсутствие он действует от имени вашей жены. Вы что, газет не видели?
– Я читал, что меня признали виновным в убийстве человека, которого я впервые увидел за пять минут до того. Но как мне доказать, что я этого не делал?
– Уж точно, не оставаясь здесь.
– Но я не собирался возвращаться. Ради жены.
– Жены? Вы хоть представляете себе, каково ей было все это время? Вы хотите, чтобы о ней говорили, что она жена человека, который добровольно расстался с жизнью – а вы это имеете в виду, не правда ли? – потому что ему не хватило духа предстать перед судом?
– Легко вам говорить. – У Ферриса отчаянно заходили желваки.
– Если вы ни в чем не виноваты…
Феррис слепо, умоляюще выбросил вперед руки.
– Если бы… если бы я и вправду был ни в чем не виноват. Но это не так.
Глава 9
История, которую он поведал пастору, сидя перед горящим камином и совершенно забыв о слушателе, переживая былые страдания, страх и бесконечные предчувствия бед еще горших, была удивительна и печальна; это была повесть о заблуждениях и боли, таких же старых, как история самого человечества.
– Началось все это пятнадцать, нет, шестнадцать лет тому назад, – говорил он мистеру Кэткарту. – Случилось нечто такое, от чего я даже внутри себя так и не смог избавиться. И мне кажется, что последствия этого будут преследовать меня в могиле. – Он вздрогнул. – Которая, коли на то пошло, не так уж далека, – добавил он.
– И что же это было такое? – спросил Кэткарт с беспощадной нежностью, которую он испытывал к этому человеческому обломку, выброшенному на берега его жизни.
– Убийство. – Феррис глубоко вздохнул.
– Убийство, совершенное вами? – Ничто, казалось, не могло смутить пастора.
– Нет. Но я в нем оказался замешан. Думаю, если бы нас тогда поймали, виселицы мне было бы не избежать. Но никого не поймали. Никого.
– А человек, совершивший убийство, – что толкнуло его на такой шаг?
– Это тот самый, кто десять дней назад убил Уркхарта в Кэмден-тауне.
– Уверены? – Пастор выбил трубку.
– Я видел его в то же самое время рядом с местом, где произошло убийство. Мы не встречались много лет, но все равно я его сразу узнал. Такие люди не забываются. Тогда я не придал нашей встрече особого значения; я даже не знал, что это за помещение, что в нем находится ювелирная мастерская, вообще оказался там по чистой случайности. Незадолго до этого я привез викария в церковь и оставил его там, после чего мог бы вернуться прямо к себе домой, на Эрлс-Корт, но что-то мне было не по себе, а тот район Лондона я не знал, вот и бродил по улицам, просто ходил туда-сюда. В конце концов я уперся в какой-то тупик: позади меня была стена, отбрасывающая глубокую тень, а впереди – тыльная часть магазинов. Я прислонился к стене, чтобы прикурить сигарету, но в тот же момент услышал шаги, поднял голову – и увидел его.
– А он вас видел?
– Не думаю. Он спокойно появился из-за угла, бросил взгляд на дорогу и двинулся вниз, стараясь шагать как можно тише. Нет, нет, меня он точно не заметил, иначе постарался бы как-нибудь прикрыть лицо – носовым платком или чем другим.
– А вы уверены, что это был именно он?
– Хотел бы ошибиться, но его лицо, да и походку, мне не забыть. Вспоминаю, он как-то сказал мне, что одна нога у него чуть короче другой, и, чтобы скрыть хромоту, ему приходится делать ботинки на заказ – одна подошва немного толще другой. В тот момент единственное, чего я боялся, так это что он увидит и узнает меня. Скверно, когда такой страх преследует тебя годами.
Пастор, казалось, не нашел, что на это ответить, и, секунду помолчав, Феррис продолжал:
– На следующий день газеты сообщили об убийстве. Я старался уговорить себя, что оно произошло в другом месте, но знал, что это не так. Я купил билет на автобус, поехал в Кэмден-таун и увидел, что перед мастерской – окна в нее были наглухо закрыты – толпится полно народу: безработные и зеваки. Тело собирались отвезти в морг, и полиция разгоняла собравшихся. Затеряться в толпе было не трудно, но я обошел мастерскую, чтобы убедиться, что именно отсюда выходил Фентон вчера вечером. Чего бы я только ни отдал, чтобы это было не так, но все, увы, было так. С той стороны тоже были полицейские, и в какой-то момент они начали поглядывать на меня с подозрением, так что я почел за благо долго не задерживаться. Только спросил перед тем, как уйти, одного из них, то ли это место, где нашли тело убитого. Он как-то странно посмотрел на меня и сказал: «Допустим. А вам что-нибудь известно об этом?» Мне представился шанс, но я им не воспользовался. Просто не смог себя заставить. Помимо всего прочего мне казалось, что у полиции свои способы вести дела. Допустим, убийца каким-то образом наследил, и по этим следам его отыщут. А знаете, каково это ложиться спать в страхе, а утром просыпаться с чувством, что к тебе прикасается призрак – рукой холодной, как камень? Я понятия не имел, до чего полиция может докопаться, надеялся только – о, как же я надеялся! – что останусь в стороне от этого дела. Потом взяли этого паренька. Он клялся, что не виновен, и я знал, что убийство наверняка не его рук дело.
– Откуда такая уверенность?
Негромкий голос помог несчастному немного взять себя в руки.
– Ну так я же знал, как Фентон убил Кристи – таким же способом. Это он, точно он убил Уркхарта, но так же, как его не поймали в первый раз, скорее всего, подумал я, не найдут и сейчас. Я понимал, что должен сделать одну вещь, а именно – пойти в полицию и рассказать все как есть. Фентон где-то прячется, и его надо найти. Но в то же время я проговаривал про себя все те вопросы, которые мне будут задавать: кто такой Фентон? Как я с ним познакомился? Где мы встречались? Я все откладывал и откладывал визит в полицию, и изо дня в день, из часа в час меня преследовал образ того ни в чем не повинного человека. Я видел его лицо в трещинах на стенах, в тени, отбрасываемой ветками деревьев, оно покачивалось передо мною в воздухе. И еще я знал, что он тогда чувствовал. Порой я думал о том, что запросто мог сам оказаться на виселице за убийство, о котором даже не помышлял, не думал, что оно может произойти. Меня и сейчас бы могли повесить, представься такая возможность.
– Наверное, вам стоит рассказать мне всю историю, – остановил его Кэтхарт. – Как вы познакомились с Фентоном, как оказались в его власти?
– Шел двадцать третий год. Дела мои были неважны. Сначала, после войны, наступили хорошие времена, но потом все покатилось под откос, и я оказался на дне. Изо всех сил старался найти работу, но не получалось. Образования для квалифицированной работы у меня не было, я ушел в армию, не закончив школы. После перемирия служил в оккупационных войсках. О будущем не задумывался. Я так долго оставался лицом к лицу со смертью, что пребывал в глупой уверенности – иначе не скажешь, – что, когда наступит завтра, своей доли счастья я не упущу. Домой я вернулся с головой, полной всяких идей. Отец хотел, чтобы я стал священником, но это было не по мне. Мой отказ его сильно расстроил, но ведь он не воевал, как ему было понять меня? Мы оба злились, не слыша друг друга. Я уехал в Лондон и вложил остатки своего военного пособия в один издательский проект, который оказался неудачным. После этого провала я обнаружил, что вчерашние солдаты никому не нужны, нас было тринадцать на дюжину. И должен сказать, что многие из нас были людьми ненадежными. Годами мы усваивали и исповедовали ложные ценности; мы не могли поверить в то, во что верил мой отец, а именно в то, что обыденная жизнь и обыденные вещи ценны сами по себе. Происходили страшные вещи, ужасные вещи. Например, двое моих знакомых бросились в Темзу с Лондонского моста. Но виновата в этом была не война. В этом был виноват мир. Мир – вот зло. Я подрабатывал, где только мог. Голод не тетка, а подставить плечо никто не рвался. Незнакомые люди не хотели раскошеливаться, особенно если собственные родичи не готовы были за меня поручиться. Сестра вышла замуж за парня, с которым мы служили во Франции, и он довольно ясно дал понять, что женился на ней, а не на ее семье. Как-то раз мы немного повздорили по поводу одного дела, которое он вел, и я плюнул и уехал. Приходилось работать на почте, служить клерком, даже ненадолго устроился швейцаром в картинную галерею, когда кто-то из тамошних служащих заболел гриппом, – словом, то одно, то другое. А в промежутках – безработица, приходилось выкручиваться, чтобы хоть на кусок хлеба хватило. Друзей я не заводил, просто потому, что подолгу не задерживался на одном месте. Потом один знакомый, с которым я случайно столкнулся вечером на улице, пригласил меня в бар на кружку пива, и там-то я познакомился с Фентоном. Не знаю уж, что заставило его заговорить со мной, но он предложил поужинать с ним. Вел себя по-дружески, мне даже трудно сказать, что это тогда значило для меня. Что он человек не моего круга, я сразу понял: он не просто не был джентльменом – это уже давно перестало иметь какое-то значение, – мне показалось, что он вообще довольно сомнительный тип. Но тогда мне было на это наплевать. Главное, он был человек, человеческое существо, и меня к нему потянуло. Во время третьей или четвертой встречи он спросил, не хочу ли я подзаработать немного денег влегкую. Я засмеялся и сказал, что легких денег не бывает, а он возразил: бывают. Тут-то он и проявил себя в своей истинной красе. Рисковал он немногим: во-первых, я и так вряд ли решился бы выдать его, а если бы и попробовал, кто мне поверит? Он сказал, что его интересуют камешки и у него есть на примете несколько славных бриллиантов. Все уже на мази, но ему нужен подельник – именно это слово он употребил, – чтобы стоять на стреме. Кажется, я слегка вздрогнул от такой перспективы, хотя и не так заметно, как год назад. Взгляды, понимаете ли, меняются в зависимости от обстоятельств. Вы даже не представляете себе, насколько сильно меняются. – Он замолчал и вызывающе посмотрел на собеседника.