Мэй же говорила просто, как говорят отчаявшиеся люди либо родственники умирающего с врачом.
– Скажите же мне, пожалуйста, что надо сделать, чтобы вернуть Берти? Я все сделаю, все, что скажете.
В конце концов, Крук повернулся к ней, посмотрел на нее своими неправдоподобно блестящими глазами и сказал:
– Делать вам ничего не надо.
Мэй так и впилась в него взглядом: она явно ничего не поняла.
– Ничего не делать, когда Берти в… в руках этого человека? Когда в любой момент его… ему могут сделать больно?
– Да ничего ему не сделают! Это просто блеф, колоссальный блеф.
– Но Берти… нет, его надо вернуть. Я должна что-то сделать.
– И что же, например?
– Пойти к Вилли, сказать, чтобы он все забыл про тот вечер, что его вообще там не было…
– И пусть повесят невиновного?
– А откуда нам знать, что он невиновен?
– У нас есть все основания это предполагать.
– Пусть даже так, но почему бы тогда ему самому не позаботиться о себе, как это делают все остальные? А если Вилли скажет, что его там не было, мне отдадут моего Берти.
– Не так-то все просто, – покачал головой Крук. – А что, если того парнишку отпустят, а ваш муж снова передумает и вернется к своим прежним показаниям?
– Если этот молодой человек, как его, Филлипс, окажется на свободе, какое это имеет значение?
– Очень даже имеет. Полиции не понравится, если обвиняемого оправдают. Полицейские будут рыть дальше.
– Полицейские! Молодой Филлипс! Вы что, только о них и думаете? А как насчет моего мальчика? Его похитили, его не отпускают, я не знаю, где он, не знаю даже, в безопасности ли он, может, в эту самую минуту…
Крук наклонился и положил ладонь ей на руку.
– Вы ведь не собираетесь вступать в сговор с преступником?
– Я хочу, чтобы мне вернули моего мальчика, – упрямо повторила Мэй.
– Да не вернете вы его, даже если согласитесь на условия этого типа, что бы он там ни говорил. Остается одно – ждать. Я ваш адвокат. Вы должны мне доверять. Уверяю вас, я никогда не проигрываю. Мальчик вернется – и муж ваш будет оправдан.
Она все не сводила с него глаз, и выражение ее лица постепенно менялось. Вызов исчез, хотя отчаяние осталось. Судя по всему, она поняла, что Крук не будет помогать ей договариваться с подлецом, похитившим ее сына и шантажирующим ее; поняла она и то, что в одиночку ей ничего не сделать. На письме не было обратного адреса, найти отправителя нет никакой надежды. Она совершенно беспомощна. Да, со всем этим она примирилась, и в глазах ее застыл мучительный вопрос.
– Миссис Феррис, – решительно заговорил Крук, – неужели вы хотите, чтобы вашего мужа казнили за убийство?
– Вилли – мужчина. А Берти всего лишь маленький мальчик. Как вы не понимаете?
– Послушайте, за что, по-вашему, вы мне платите? – с неожиданной агрессивностью спросил он. – Неужели у вас совсем нет ко мне доверия?
– Верните мне моего мальчика, – жалобно прошептала она.
– Если есть на свете человек, способный это сделать, то он перед вами. И если вы думаете, что какая-то преступная сволочь может расхаживать по Лондону с задранным носом и радоваться тому, что он поимел Артура Крука, то вы просто меня не знаете. Вот и все.
Оставшись наедине с Биллом Парсонсом, Крук сделался значительно менее воинственен.
– Мы в заднице, – объявил он. – Человек, имеющий на совести два убийства, – не новичок, он не остановится перед тем, чтобы убрать с дороги ребенка.
Билл повертел в руках письмо.
– Очень любезно с его стороны сообщить о своем местонахождении, – заметил он.
– Настолько любезно, что я не удивился бы, увидев его продающим спички на ближайшем углу, – согласился Крук. – А вообще-то рано или поздно он появится в Лондоне. В конце концов, речь идет о его шкуре, его собственной, а не принца Уэльского, например.
– Давайте-ка я займусь этим. – Билл сунул в карман письмо и конверт. – Отпечатки пальцев и так далее. А у вас какие планы?
– Прежде всего надо добраться до тюрьмы – прежде, чем там окажется миссис Феррис. А то муж ей все что угодно наобещает. На виселицу пойдет, если уверует, что это вернет ей мальчика. Чудно, знаешь, ведь нас, адвокатов, считают такой несентиментальной публикой. А есть ли что-нибудь более сентиментальное, нежели готовность сунуть голову в петлю, лишь бы успокоить женщину? Но я дал себе слово, что не позволю этому парню умереть.
– Вопрос только в том, насколько он сам ценит свою жизнь, – буркнул Билл.
– Он сам? – Крук сердито помотал головой. – Да я думаю вовсе не о его жизни, а о своей репутации.
Есть все-таки в жизни законников свои моменты, говорил он себе, беспечной походкой приближаясь к тюремным воротам и дергая за веревку огромного звонка. Это как если бы ты был врачом. На объявления, вывешенные на стене, можно не обращать ни малейшего внимания. Что, пусть и с некоторыми оговорками, подтверждает его собственный опыт. Крука знали во всех тюрьмах страны. В свое время ему приходилось играть за весьма сомнительные команды, но неоспоримый факт заключается в том, что эти команды, как правило, побеждали. Если бы начальникам тюрем предложили заключить пари, они в девяти случаях из десяти поставили бы на Крука против его соперника, а в десятом скорее всего плакали бы их денежки.
Феррис был из тех заключенных, каких надзиратели не любят больше всего. Он не устраивал скандалов, не произносил речей, не впадал, даже на мгновенье, в истерику. Не донимал своих стражников заверениями в собственной невиновности, не метался по камере, как беспокойный паук в паутине показаний, из-за которых попал в эту клетку. Он был тих, смирен, никогда ни на что не жаловался. И все же надзиратели предпочли бы хоть немного шума. У таких тихих людей, как этот, в сердце пустота, и это на них судьи набрасывают в итоге черный колпак. Он даже в карты не играл и не смеялся над историями, которые они рассказывали.
При появлении Крука он автоматически поднялся, как поднялся бы, если бы в камеру вошел начальник тюрьмы или капеллан. Не ходя вокруг да около, Крук сразу взял быка за рога.
– Это первое свидетельство того, что мы на правильном пути, – заключил он. – Этот тип впадает в панику.
Реакция Ферриса была мгновенной и характерной для него.
– Жена знает?
– Это она принесла мне письмо и все рассказала.
– Это что-нибудь меняет?
– Ничего. Вы, как и собирались, дадите свои показания по делу Филлипса.
– А что с мальчиком?
– Послушайте, – сказал Крук, – я адвокат. Я не против того, чтобы рискнуть при случае или пойти против ветра. Но поймите, я не собираюсь подыгрывать таким типам, как Фентон. Держите себя в руках, и игра пойдет по нашим правилам. Проиграете – мы все проиграем. Вам придется нелегко, – честно добавил Крук, – главным образом потому, что рядом с вами будет жена. Но надо держаться. Ясно?
Феррис продолжал думать о своем.
– А если сказать, что я видел какого-то мужчину, но по прошествии времени вряд ли смогу его опознать…
– И что же, вы думаете, Брюс этим удовлетворится?
– То есть?
– Стоит вам признаться, что вы кого-то видели, как он вцепится в вас, как терьер в крысу, и потребует описания этого человека. И, хотите верьте, хотите нет, вытащит из вас все, что ему нужно. Мне приходилось видеть его в деле. Два удара, и вы в нокауте.
– А если я все же скажу, что вообще не помню, видел ли кого-нибудь? – Рот Ферриса сошелся в тонкую нитку.
– Филлипса повесят, и вы фактически превратитесь в убийцу. Выбор за вами. Подача или сторона площадки. Апельсин или хорошая сигара.
– А если что-нибудь случится с моим мальчиком?.. Меня просто в угол загнали.
– Это верно.
– И как же, во имя всего святого, мне из него выбраться?
– А я, по-вашему, зачем? – пробурчал Крук. – Черт, вы, ребята, похоже, даже азов закона не знаете.
По возвращении Крука выяснилось, что Биллу есть что ему сообщить. Он проверил письмо и конверт на наличие отпечатков пальцев и готов был представить результаты своих изысканий.
– Есть кое-что интересное, Крук, – протянул он. – Начнем с конверта. На нем четыре четких отпечатка. Два схожи, они принадлежат миссис Феррис. Я заглянул к ней, чтобы показать фотографию мужчины, узнать которого она не смогла – да и откуда бы, ведь он умер пятнадцать лет назад, – и таким образом сумел получить ее пальчики. Два отпечатка, повторяю, идентичны. Третий принадлежит вам, но есть еще один.
– А его, надо полагать, оставил почтальон. Отправитель слишком осторожен, чтобы оставлять следы.
– Звучит убедительно, – согласился Билл. – Только как вы объясните тот факт, что отпечатки пальцев почтальона остались не только на конверте, но и на самом письме?
Крук навострил уши; это имело такой же эффект, как если бы слон услышал слово «булочка».
– Так-так, посмотрим. Гм. А что, рисковый малый этот почтальон.
– Только, может, государственному служащему это не очень подходит, – промурлыкал Билл.
Крук погрузился в раздумья.
– Вряд ли она показывала кому-нибудь это письмо, прежде чем прийти сюда. Во всяком случае, мне она сказала, что прямиком направилась ко мне.
– Тут вот еще что, – продолжал Билл. – Когда проверяешь конверт на наличие отпечатков, там, знаете ли, как правило, обнаруживается масса разных следов, которые оставили множество разных мужчин и женщин, через чьи руки прошло письмо. Но на этом – ничего.
– И, стало быть, его посылали не почтой, доставили лично. Так, а что насчет штемпеля?
– Ясный отпечаток ламповой копоти на уже погашенной марке.
– Получается, Фентон в городе. Сообразительный малый. Он может отслеживать наши действия, а мы его – нет. Мы вроде как меряем шагами освещенную комнату, а он наблюдает за нами в окно. Нам известно, что он стоит в тени, но это все.
Крук снова задумался.
– Феррис утверждает, – продолжал он, – что они познакомились в баре. Что ж, с такими, как этот Фентон, действительно чаще всего там и встречаешься. Меньше риска, чем у себя дома. Теперь вопрос: почему в ту ночь он остановился именно в Драммонд-Хаусе? Ведь в Лондоне полно всякого род