– Он говорил, что нет, но удивительно, как это они объявляются в самый нужный момент.
– Нам подумалось, вы можете помочь.
Она принялась расчесывать волосы и не останавливалась, пока они не упали ей на глаза.
– Ага, помочь? Вы что же, думаете, я не знаю, что вам нужно? Деньги, конечно. На деньги всегда все, как мухи на мед, слетаются.
– Насколько мне известно, ничьих денег он не трогал.
– Однако же исчез! Плохо дело, а? Как любит повторять Гарольд, деньги – это не только благо, хотя не пойму, откуда ему-то это знать, он о деньгах и понятия не имеет. Ладно, заходите, хотя не знаю уж, чем могу быть вам полезна.
– Может, вам попадались его письма?
– Нет, но одно письмо он точно получил. Он как раз размахивал им, когда я вошла в дом. Буквально места себе не находил от возбуждения, да оно и не удивительно, после стольких-то лет работы на этого скрягу. «Все, теперь я свободен… плевать я теперь на всех хотел», – что-то в этом роде выкрикивал, точно не помню. Когда человек вне себя, он вроде как пьяный, сам не знает, что говорит.
– И когда пришло то письмо?
– Если вы его адвокат, вам лучше знать.
– Так потому-то я и беспокоюсь, что мне, его адвокату, ничего об этом не известно.
– То есть вы намекаете, что это была подстава и его просто хотели заманить в деревню и там сделать что-то очень плохое?
– Все может быть, – кивнул Крук. – Жаль, что у вас нет этого письма.
– Конверт остался.
– Уже лучше, чем ничего.
Миссис Лэм вышла и вернулась с конвертом.
– Я хотела переписать адрес, но он сказал, не стоит, можете оставить конверт себе. Вот, пожалуйста. – Она протянула Круку конверт. – Знаете, мне с самого начала показалось, что во всем этом есть что-то странное.
– Что именно?
– Ну, например, то, как он сказал, что прежде всего пойдет в парикмахерскую. Мой дядя, говорит, не любит, чтобы на лице была лишняя растительность. Потом подхватил чемодан и ушел.
– И адреса не оставил?
– Нет, сказал, что если будут письма на его имя, то он пришлет за ними.
– Ну и как, приходили?
– Всего одно.
– Пожалуй, я взглянул бы на него.
– Оно у меня в спальне, на камине. Пришло вечером в тот же день, как он съехал. Больше ничего не было.
– Комнату, в которой он жил, кому-нибудь сдали?
– Сразу же. На такие однушки всегда большой спрос.
– Уезжая, он ничего не оставил?
– Только небольшую пачку коричневой бумаги, он принес ее домой накануне.
– Накануне – это значит в воскресенье вечером?
– Точно.
– А вы в воскресенье ходили за покупками?
– Что, я помню, что ли? Может, и ходила. Но его все равно почти весь день дома не было.
– Кто-нибудь к нему заходил?
– Странно, но да. Его спрашивал какой-то краснолицый коротышка.
– А почему вам это показалось странным?
– Потому что он всегда говорил, что никто его искать не будет. Он вроде как одуванчик, сам по себе растет. Ни жены, ни сестры, вообще никого из близких. «Вот помру нынче ночью, и никто, кроме вас и мистера Фэра, не заметит», – говорил он. Да бросьте, отвечаю, не может быть, чтобы не было друзей или соседей, как у всех. А он уверяет: нет, никого нет. Ну что сказать, случается, такие одиночки и сами толком не знают, что для них лучше. Бывает, и я сама думаю, что неплохо бы иметь поменьше соседей.
– Что вы сказали человеку, который пришел к мистеру Харви?
– То же, что и вам.
– Гм. – Крук, казалось, призадумался. – Сохранилась у вас эта коричневая бумага? – спросил он через некоторое время.
– Все вынюхиваете? – усмехнулась она. – Зачем? Надеетесь следы крови найти?
– Может, что-нибудь еще, более полезное, – успокоил ее Крук.
Миссис Лэм вышла и вскоре вернулась со смятым листом бумаги, к которому был с одной стороны приклеен ярлычок с адресом букмекерской конторы «Мэй-Фэр». У Крука заблестели глаза, но он ничего не сказал и лишь, выйдя на улицу с письмом в кармане и листом коричневой бумаги под мышкой, с облегчением бросил на ходу Биллу:
– Все лучше и лучше.
В расположенный на углу пивной бар они заглянули так же естественно, как отбившийся от выводка цыпленок забирается под крыло наседки.
– Что-то есть во всем этом чертовски странное, – сказал Крук, осушив первую кружку и разглядывая конверт. – Смотри, видишь штемпель? Воскресенье, шесть тридцать вечера. Что это за адвокатская контора такая, что рассылает письма в такой день и в такое время? Ну-ка, где там у тебя образец машинописи?
Билл, своевременно озаботившийся тем, чтобы такой образец взять, вытащил из кармана листок бумаги и положил его на мраморную столешницу.
– Ну вот, так я и думал, – сказал Крук, никогда не упускавший возможности похвастаться своей проницательностью. – Машинка одна и та же. Таким образом, письмо, что бы в нем ни содержалось, было напечатано в конторе Фентона, а поскольку на почту его отнесли в воскресенье вечером, вполне можно предположить, что написано оно было в тот же день утром.
– Написано кем – Фентоном? Чтобы объяснить исчезновение Гуверолицего?
– Ничего подобного, – рявкнул Крук. – Включи мозги, Билл. Прими в соображение факты. Гуверолицый, этот везунчик, которого никто не знает и который никого, за вычетом одного-двух человек, не интересует, пишет письмо самому себе, содержащее приглашение себе же в деревню. Вопрос: зачем?
– Чтобы был предлог скрыться.
– Вот именно. И нужен ему этот предлог, потому что люди начнут спрашивать, куда это он пропал. Снова Дом, который построил Джек. Почему люди начнут спрашивать, где он? Потому что он исчез. А почему он исчез? Потому, что ему больше не нужно работать на Фентона. Все это – в сочетании с письмом и характером этого человека – может означать только одно: он больше не зависит от Фентона. А не зависит он от Фентона, потому что…
Крук многозначительно замолчал, и Билл ответил вместо него:
– Изумруды. Ему что-то известно об изумрудах.
– Многое известно, – согласился Крук. – Так, посмотрим, что тут в конверте.
Он отклеил клапан, извлек листок бумаги, на котором было что-то напечатано, и присвистнул:
– Квитанция от ячейки в камере хранения. Отправленная самому себе, чтобы ненароком не попала в руки никому другому. Нам повезло, Билл. Вокзал Чаринг-Кросс. Куда это, интересно, бедняга намылился?
– И почему так и не поехал? Какого черта его понесло в Драммонд-Хаус?
– И что там понадобилось Фентону? Да и вообще, любому?
– Чтобы избавиться от этих пресловутых башмаков. То есть вы хотите сказать?..
– Вот именно.
На Парсонса снизошло просветление.
– Вы хотите сказать, что это были ботинки Гуверолицего и это он хотел от них избавиться? А мы-то думали на Фентона. И это Фентон туда отправился из-за Гуверолицего, а не наоборот. Да, но как в таком случае он добрался до изумрудов?
– Слушай, а тебе не кажется странным, чудовищно странным, что человек все воскресенье проводит на работе?
– Вы намекаете на то, что он знал – или подозревал, – что изумруды находятся именно там. Возможно, Фентон в тот день работал у себя в конторе, а Гуверолицый за ним следил. И спер башмаки.
– Он принес с собой что-то, завернутое в коричневую бумагу, – подтвердил Крук. – И если это были не башмаки, тогда что?
– Как-то сложно все это выглядит, – осторожно заметил Билл.
– Ничего, разберемся, – заверил его Крук и стукнул кулаком по столу, да так, что кружки зазвенели.
– Эй, потише там, – резко окликнул его бармен.
– Твое пиво тут ни при чем, – миролюбиво откликнулся Крук.
– А мы что, оказывается, пиво пьем? – с облегчением спросил Билл. – А то я было подумал, что мы по ошибке в молочный бар зашли.
– Ты должен быть готов пострадать за правое дело, – наставительно сказал Крук и, взяв трость, с грохотом отодвинул стул и вышел наружу. Уличный музыкант терзал скрипку и напевал популярную песенку. Билл дал ему пенни (утверждение, будто все бывшие преступники неизменно щедры, не имеет под собой оснований). Из бара они направились в офис, откуда Крук организовал опрос всех лондонских парикмахеров, чтобы выяснить, не обслуживал ли кто в последнее время мужчину, пожелавшего сбрить бороду и усы. Он знал, что обывателя всегда интригует тайна, а чужое несчастье, если оно, конечно, выглядит достаточно впечатляюще, в этом смысле ничем не хуже успеха. По его опыту, подобного рода обращения всегда находили отклик; иное дело, что порой людям нечего было сказать. Затем Крук с Биллом сели в такси и поехали на Чаринг-Кросс, где предъявили квитанцию от ячейки в камере хранения.
– А я уж думал, вы не придете, – бойко заговорил дежурный. – Еще немного, и сами бы открыли. Когда повсюду только и пишут, что про убийства… – Он выписал квитанцию на дополнительную оплату. – До чего быстро время летит, – продолжал он, отсчитывая сдачу. – У вас было оплачено до четырнадцатого.
В ячейке оказалась большая потертая сумка коричневого цвета, купленная в магазине подержанных товаров. Они отвезли ее в контору Крука, снова взяв такси, хотя тот и буркнул, что скорее всего там не окажется ничего, что покрыло бы стоимость поездки. Выходя из машины, они столкнулись с пробегавшим по улице разносчиком газет.
кричали заголовки. Крук купил газету. На первой полосе было напечатано сообщение, из которого следовало, что полиция установила идентичность следов, обнаруженных на вспаханном поле, с теми, что были оставлены парой ботинок, найденных на втором этаже дома миссис Харви и принадлежащих псевдомонашенке сестре Жозефине.
В сумке покойного оказалась куча дешевой одежды – костюм, три-четыре сильно поношенные рубахи, нижнее белье, тоже не новое, две пары ботинок, несколько носовых платков, а также небольшая коробка с меткой «Стадс». Крук рассеянно открыл ее и громко выругался так, что Билл едва ли не отскочил в сторону.