Да и отец Дельты, любивший его как сына, которого у него самого не было, не водил его туда, где были нищета и болезни. Он хотел, чтобы Андре запомнил монастыри, впитал то чудо христианства, что было важнейшей частью его жизни, его борьбы за веру. Они объездили почти всю Африку. Описания этих областей, сделанные Андре, можно печатать – до того они хороши. Отец Дельты возил Андре и дочь на сафари (он называл это «зовом дикой природы») и в Восточную Африку, что произвело на Андре особое впечатление. Он увидел здесь красоту, о которой можно тосковать, но которую невозможно запомнить и даже невозможно осознать, что такая красота существует на земле – ангельская, астральная, эзотерическая. Он возвращался в эти места и потом, как турист и по делам, а более всего как человек, плененный естественной красотой древнего коптского христианства.
Дельта была ему подругой, радостью первой невинной любви, трепетом первого поцелуя и духовной красотой тела, которая остается в памяти навсегда. Она была двумя годами старше, чем он, зрелей и мудрее. Часто она пела на приемах в посольстве. Отец Андре однажды сказал: «Дельта будет оперной певицей, если семья поедет с нами в Америку».
И через много лет Андре всегда проявлял понимание, находил оправдание всему, что относилось к Эфиопии, стране, которую он называл и своей, потому что здесь родился и жил до двенадцати лет. То были самые счастливые его годы, особенно начало юности, с первыми порывами любовной страсти в маленьких, уютных, скромных хижинах среди дикой природы. Расставание он пережил как смерть любимой и никогда не перестал тосковать.
С того момента, когда ее родня вынесла тяжкий и суровый приговор – вернуть Дельту из Америки в Эфиопию, Андре превратился в тень. Никто не знал, где Дельта. Оторванная от своих, приговоренная к тому, чтобы ничего не знать ни о своем ребенке, ни об Андре, она уходит в монастырь и становится монахиней. Ей дали имя Благодата. Монахини приняли ее без осуждения. Она писала дневник и перед смертью передала его игуменье, чтоб та послала его мне. Другое письмо было послано Андре.
Я помню тот большой конверт и тот день. Как только он получил письмо, я заметила в нем перемену, но приписала ее болезни. А он, ничего не объяснив, отправился в Эфиопию.
12Боль женщины
Моей первой реакцией при чтении дневника было ощущение личного поражения как женщины. Обескураженная открытой тайной, я спрашивала себя: что же я значила для Андре в браке, который был счастливым, но бездетным. Выходит, наша любовь была иллюзией, решительно сказала я себе.
Возможно, первая реакция объяснялась пороком самовлюбленности. Ведь это свойство человеческой психики: мы легче принимаем сокрытие истины, даже ложь, чем поражение. Кажется, прошло довольно много времени, прежде чем я смогла вновь осмысленно воспринимать не только переживания других людей, но и самое себя.
После первого шока, читая о роковой разлуке Дельты и Андре, я постепенно пережила метаморфозу: ревность и гнев трансформировались в близость и любовь. Я больше не считала себя жертвой, а в них увидела мучеников. Неосознанно я создала ограду вокруг нашего брака, чтобы погрузиться в чтение и осознать трагедию их судьбы.
Пробужденное понимание как магнит притянуло меня к ним. Я стала частью их судеб. Вместо того чтоб ревновать, восхищалась прочностью их связи, сострадала их боли, поражалась тяжести наказания, особенно для нее как для матери.
После их смерти и похорон в Эфиопии, после того, как я поработала для монастыря, открыла школу византийской иконографии и фрески, мы подружились и стали переписываться с игуменьей Иеремией. Она мне теперь как мать, так я ее и зову.
«Благодату мучила совесть, – писала мне игуменья перед моим приездом. – Грешница, она наказывала себя и немилосердно умерщвляла плоть всеми истязаниями, известными в Эфиопии. Закованная в тяжкие вериги, с тяжелым камнем на голове, ходила за много километров в монастыри – причащаться и просить отпущения грехов. Часто ее не принимали, потому что ни женщинам, ни самкам животных не дозволялось входить на церковный двор. Она выбирала самые отдаленные монастыри, чтоб дольше ходить под грузом камня, а вернувшись – голодная, с окровавленными стопами, сразу становилась на молитву».
В агонии, физической и душевной, Дельта слагала церковные песнопения и проваливалась в сон. Иногда, в полупомешательстве из-за обезвоживания, пела колыбельные и укачивала ребенка. Как будто новорожденный был у нее на коленях. Вспоминая время, когда у нее отняли дитя, которое она кормила грудью, она звала дочь по имени – Андреяна.
Мать Иеремия с молитвой мыла и перевязывала ей израненные ноги. Колокола звонили всю ночь, ибо только этот звук постепенно вселял покой в душу той, что объявила себя грешницей.
Подавив в себе боль обманутой женщины, я сказала, что сделаю все, о чем просил Андре. Меня долго мучала совесть, что я позволила себе ревновать, в поисках выхода помышляла о самоубийстве и бегстве.
Может быть, сперва я хотела наказать их за скрытую тайну, не выполнять их желаний? Почему они избрали меня тем человеком, который возьмет на себя столь трудную обязанность – найти их дочь? Что-то во мне спрашивало: а может, избрали потому, что знали меня лучше, чем я сама знала себя? Знали, что я сумею передать их дочери, если и когда отыщу ее, чистую правду о том, почему ей было запрещено узнать своих родителей. Знали, что исполню завещанное и передам Андреяне немалое состояние, доставшееся ей от отца.
Вы спрашиваете, возможно ли, чтобы из разочарованной женщины, которая в браке не знала правды, я могла превратиться в защитницу тех, кто меня ранил?
Смерть открыла тайну, но истина была так человечна, скорбна и прекрасна, что личные страдания уменьшились, впитав их трагедию, словно она была и моей. Да, это оказалось возможно, поскольку моя боль открытия истины была несопоставима с их мученической жизнью.
Человеку тяжело принять истину. Тяжело открыть тайну, тем более ту, что подвергает испытанию его доброту и касается его непосредственно, независимо от того, хочет он того или нет.
Меня лихорадит – не знаю, оттого ли, что под вечер похолодало, или оттого, что я рассказываю вам об их судьбе, в которой теперь, после их смерти, участвую и я. Они сопутствуют мне, как ветер с Желтого Нила, врывающийся в ущелье, где монастырь и где их прах.
Музыка, которую мы слушаем, пока я рассказываю вам о своей жизни, часто вызывает во мне бурные чувства или, напротив, сильное ощущение гармонии и счастья, оттого что я здесь, рядом с этим монастырем и монахинями. Земные отношения стерты из моей памяти, ибо и монахини оставили земную жизнь, бурю человеческих отношений и обрели покой в молитве, посвятив себя Богу, как это сделала и Дельта. Я понимаю монахинь и восхищаюсь ими все больше. Чувствую причины их мистической связи с Христом – они те же, что у апостолов его.
И я – фрагмент Божьей рукописи мира – благодаря молитвам и тому, что создаю фрески и мозаики, могу рассказывать вам о земных скорбях без слез и сожаления о том, что я сама – часть повести о них. Повесть эта во мне непрестанна, она не завершена, пока я не исполню все их желания.
Возможно, для вас в этом есть противоречие, но жизнь всегда парадокс. В одной и той же комнате два мира сплетаются, сталкиваются и сосуществуют в гармонии, разве не так?
13Мед с акации
Сегодня больше чем когда-либо я сомневаюсь, существуете ли вы вообще, или вы только музыка, которая слушает меня так же, как я ее. Вы тщательно выбираете, что мы будем слушать. Во всех композициях есть что-то неземное, мощное, иногда недоступное и тайное, как будто, создавая шедевры, композиторы общались с Богом, историей и судьбой рода человеческого, с космосом. Кто бы мог подумать, что в нотной системе из пяти тонов и хроматической лестницы полутонов кроется мистерия звуков, тайна энергии и волшебства, трагическое, скорбное, но и утешительное начало, дающее надежду на то, что мир победит жестокость и зло.
Музыка как любовь, как жизнь, даже в величайшей радости несет следы печали. Она обладает мистической гармонией мелодии, выявляет законы связи между аккордами и внушает жажду свободы, противление рабству и тирании, любовь к душе, страсть к телу. Инструменты, особенно арфа и орган, говорят об ангелах и Боге, о человеческой судьбе, борьбе добра и зла, о грехе и уповании на прощение. Очеловеченность звуков и голосов – это не избыток энергии, как полагал английский философ Герберт Спенсер, но ее открытая сублимация.
Музыка свободно перерабатывает различные события и даже сложные человеческие отношения. То, что мы не хотим читать в глазах любимого, мы вытесняем, пугаясь того, что можем найти и осознать. А музыка не скрывает ничего. Она – больше чем слово и интонация, – только истина, всегда истина.
У вас глубоко посаженные темно-синие глаза. Их цвет обнаруживается только при свете дня, при другом освещении они кажутся темными. Как эта музыка: сперва тихая и спокойная, аллегро модерато, вдруг нарастает в крещендо и вивациссимо, открывая звуки внутренней борьбы, вызванной воспоминаниями. Эти глаза привлекли меня и, наконец я это поняла, напомнили мне глаза Николы. Может, поэтому вы мне близки и я люблю ваши посещения? А вдруг и он прячется в этих глазах, и он слушает? Мои ответные визиты имеют тот же смысл.
Быть может, и вы когда-то любили, как я, и убежали сюда, чтобы в тишине и уединении найти то, чего ждете от жизни, от себя и от других, как надеюсь на это и я?
Вижу, ваш взгляд отдалился; вы больше не здесь, на нашей веранде, где мы встречаемся почти каждый день и говорим обо всем. Ваше молчание стало моим активным собеседником. Я задаю столько вопросов – не коснулась ли я чего-то, от чего вы бежите? Чувствую, как вы вздрогнули. Реагируете на то, что я вам рассказала, или я затронула в вас что-то свое? Сон, который вам снился, но ясен и свеж, как явь?
Вы молчите, значит, вы размышляете, вас этот рассказ взволновал, как волнует меня. Может, и мы встретились как две астральные сущности, блуждающие на грани реальности и грез? Ваше лицо мне знакомо и близко, но причина узнавания не вполне ясна. Иногда я думаю, что вы порождение моего одиночества, фата-моргана в человеческом облике, плод моей жажды произнести этот монолог. Существуете ли вы, или вы – моя иллюзия, воплощенная мечта? Не на краю ли я душевного надлома, не галлюцинирую ли я? А если вы, мое видение, – один из выходов из этого кошмара, контакт с внешним миром?