Думаю, молчание помогало нам обоим верить в прочность своего положения, и каждый хранил свою тайну. Я так и не поделилась с Андре своей дружбой и утратой Николы.
На одной стене висели портреты предков Андре. Некоторые просто выглядели внушительно, у других были резкие, неулыбающиеся лица, они излучали чувство превосходства. У женщин были богатые платья тех времен и драгоценности, покрывавшие грудь и украшавшие прическу. На этой лестнице я чувствовала себя чужой и избегала подниматься в спальни и большие комнаты для приемов, расположенные на третьем этаже.
Там было несколько таких комнат. Ценная обстановка имела свою предысторию, но от нее веяло холодом. Это был дом фамильной традиции, дом прошлого, а не настоящего. Я ничего в нем не меняла, не добавляла, кроме как в своей спальне. У нас была одна общая спальня и две отдельные. Часто я спала у себя, в одиночестве, и меня охватывал страх, вернувшийся из детства. В кошмарных снах являлись лица с портретов предков Андре. Они были строгие и злые. Как повелось тут из поколения в поколение, мы в браке держали себя в соответствии с обычаями и этикетом аристократической французской семьи. Андре использовал любую возможность, чтобы поговорить по-французски, он считал Францию своей родиной. Он любил эту страну, мы часто ее посещали. Как же мало я знала о человеке, с которым собиралась провести жизнь! Он говорил о своих предках с гордостью и любовью. Теперь они принадлежали и мне, ведь я носила его фамилию.
Вспоминаю один благотворительный костюмированный бал, устроенный ради сбора средств для Африки. Андре выбрал мне эфиопский народный костюм. Все присутствующие восхищались – наряд был роскошный, яркий, украшенный шитьем с драгоценными камнями. Особенно эффектен был потрясающий тюрбан. По возвращении с успешно прошедшего вечера я впервые ощутила, каким страстным может быть Андре. Он говорил мне – одетой в этот костюм – слова, которые звучали как музыка. Был в восторге, звал меня по-эфиопски – Дельта, а я не понимала этого имени, даже не знала, что такое существует. И тогда вдруг, наверно, вернувшись в реальность, он нежно взял мое лицо в руки.
– Изабелла, – сказал он серьезно, – я хочу, чтобы ты запомнила эти слова: сегодня вечером я любил тебя. Ты подарила мне лучшие дни в моей жизни, величайшую радость и необычайный дар: ты писала прекрасные иконы и фрески, делала мозаики, которые прославились на весь мир, а я имел честь и наслаждение смотреть, как они возникают. Так родители наблюдают за ростом ребенка.
Я тогда не обратила внимания на то, что он употребил прошедшее время: «…я любил тебя», – по крайней мере теперь я иначе воспринимаю эти слова. Для него смотреть на мои произведения было все равно что воспитывать и растить детей, которых у нас не было.
Он никогда не спрашивал и не обсуждал со мной, хочу ли я ребенка. Теперь понимаю – он избегал этой темы, ведь ему пришлось бы дать приемлемое для обоих разумное объяснение. Чувствуя его неловкость, я не давала повода завести такой разговор, просто плакала по ночам. Я рисовала ангелов, и они стали моей семьей – моими детьми, а в клинике лечила больных детей, как если б они были моими. Когда матери жаловались, что кто-то из детей их не слушается, не уважает, я спрашивала, хотели бы они быть беременны этим ребенком, который теперь причиняет им столько хлопот. Я не говорила им, какие они счастливые и чего бы я только ни отдала за то, чтобы стать матерью. Дети чувствовали мою любовь и нежность и часто говорили:
– Хорошо вашему ребенку, вы просто удивительная мать.
В такие дни было труднее всего. Я писала их портреты и молилась Богу.
20Страх одиночества
Да, теперь я понимаю всё. Это произошло, когда он последний раз вернулся из Эфиопии. Он нашел неизвестную мне женщину в монастыре; оба они знали, что умирают от одной и той же болезни. Только потом я поняла, что значит стоявшее на его рабочем столе фото беременной эфиопки, чей портрет он просил меня написать. В прощальном письме он просил положить этот портрет ему в гроб.
После вскрытия я узнала, что ему была сделана вазэктомия. Я отыскала уролога, который сказал мне, что операция была произведена перед самым нашим венчанием. Он вспомнил разговор с Андре, занесенную в карточку причину операции. Андре признался ему, что у него не было отношений ни с одной женщиной, кроме как в юности, а теперь, под старость надумав жениться, он не хочет, чтоб я оставила свое искусство ради воспитания детей.
– Необязательно нужны дети, чтобы брак был счастливым, – сказал он врачу. – Думаю, иногда они даже мешают счастью.
– Вы спрашивали, что она думает о вазэктомии? – спросил врач.
– Нет нужды специально консультировался с ней. Вы понимаем друг друга и без этих тривиальных дискуссий. Ей известно, что она для меня значит и как я люблю ее искусство, но не ее врачебную профессию, которая крадет у нее время, отрывает от живописи. По возрасту она могла бы быть мне дочерью, но, как видите, не в годах дело. Количество спермы, как вы сказали, в норме, поэтому я хочу сделать вазэктомию.
Мастер словесной эквилибристики, он представил врачу целый трактат о том, что искусство непреходяще, а жизнь бренна, и склонил его на свою сторону. Передал ему суть наших разговоров об искусстве и внушил, будто я желаю, чтоб он подвергся операции. Может, и в этом была часть правды – мне хотелось поверить в это.
После их смерти я много недель смотрела на себя в зеркало и не могла понять, почему он меня избрал и почему не рассказал мне все при жизни. В уме блуждали странные, неясные ответы, и тогда я впервые поняла, что как в разбитом зеркале осколки стекла искажают лицо, так и неосуществленная любовь Андре исказила мою жизнь. Думал ли он когда-нибудь о том, как все это на меня подействует?
В душевной агонии я обрезала себе волосы – очень коротко и неровно, а зеркало смеялось над тем, как я выгляжу.
В его дневнике ощутимы угрызения совести – не знаю, из-за нашего ли брака, из-за того ли, что он не начал искать Дельту раньше, а может, из-за дочери, которая живет где-то на свете.
Это была исповедь перед последним причастием – не духовнику и не Богу, а грешному человеку – женщине, которая несла бремя своих грехов и сомнений, искала душевного облегчения и хотела его понять и простить. Он часто говорил, что я ангел, посланный ему в жизни. Так он себя со мной и вел.
Бог и моя покровительница, святая Параскева, были со мной, когда я открыла его тайну. Не знаю, что бы я делала, если б их не было.
Тоска, разочарование, уязвленная гордость, гнев, ревность, боль открывшейся истины мучали меня. Больше всего – тоска.
Я долго не могла плакать. Как детектив, искала признаки измены во всех произведениях искусства, привезенных им из путешествий по разным уголкам Африки. Все ценные предметы старины стали моими врагами. Злодеи, сообщники, они смеялись над моей наивностью – только потому, что знали их тайну. А ведь еще недавно красота этих вещей приводила меня в восторг.
Я долго слышала во сне шум, скрежет дверей, эфиопскую речь, которая меня пугала. Темные деревянные и металлические маски, казалось, таят опасность – точно в них бормотали, готовые выскочить, духи. Костюмы спускались со стен, бродили по верандам и мрачным коридорам. Тогда я впервые поверила, что нас навещают духи умерших.
Я спрашивала себя: то ли потеря мужа наполнила мою жизнь страхом и неизвестностью, то ли что-то другое? Депрессия была скрытая, непроявленная – преобладал страх, а не слезы. Страх, который деформирует реальность, превращая ее в опасный кошмар.
Именно тогда я вступила в переписку с матушкой Иеремией. Она почувствовала мое смущение и болезненность моих реакций. Умная женщина, а теперь, когда я знаю ее лично, верю, что и ясновидящая, она давно знала истину, которую я только что открыла. Ей была известна сложная роль, выпавшая мне после их смерти, – и она хотела мне помочь.
Она каждый день молилась за меня и меня направляла к молитве. Писала, что молится и за свою душу – так как позволила похоронить их в монастыре.
Отчего вы вдруг взволновались, почти встревожились? У вас даже руки дрожат, пальцы нервозно ищут на столе клавиши, словно наигрывают возникшую внезапно мелодию. Вас бросило в жар, а на дворе прохладно. Если вам нездоровится, не держите меня в неизвестности.
Колокольчики на террасе зазвонили сильней. Ветер усилился, вот-вот пойдет дождь. Надвигается гроза, этот ветер можно узнать по звуку – он рвет и вздымает воздух, точно играет своей силой и нашей судьбой. Вы слышите голоса в этом пронзительном звуке, или только я их слышу, потому что они предназначены именно мне? Не покидайте меня – мне страшно одной.
21Энергия любви
Верите ли вы, что нас иногда посещают не только души умерших, но и наши собственные – из прежних жизней? Многие верят, что такое случается и некоторые, особенно медиумы, контактируют с прежними жизнями своих родственников и других людей. Я читаю новую книгу врача-психиатра доктора Брайана Вайса, который использует технику гипноза и регрессии, чтобы проникнуть в прошлые жизни, с визуализацией, и будто бы вступает в контакт и разговаривает с душами умерших, предшественников своего пациента.
Он подробно пишет о своих достижениях и об известных людях, которые прошли все ступени сеанса, а больше всего – об одной женщине, медиуме из Южной Америки, из Бразилии. Ее посещают многие, от самых эксцентричных и самых богатых до обыкновенных людей со всех концов света. Все, кто обращается к ней, чувствуют себя потерянными, в них нет веры, они устали от жизни и страданий, предрасположены к тому, чтобы поддаться внушению, которое обещает им хотя бы временный покой. Она применяет массовый гипноз и утверждает, что и сама во время сеанса впадает в транс.
Я слушала этих людей по телевидению, видела демонстрацию техники.
Тела умирают несколько раз, верят они, но не души, которые всегда воплощаются в новые тела. Наши прежние души посещают нас, чтобы поведать нам незавершенную историю, подарить покой, попросить прощения и проститься, чтоб мы на земле успокоились. Эти пациенты верят, что можно общаться, вести разговор с нашими прежними душами, несущими нам любовь.