Ночи напролет я прибирала в алтаре, во всей капелле, чистила подсвечники, но не чувствовала облегчения, не обретала чистоты помыслов. Мне казалось, что всё вокруг, чего коснулась человеческая рука, особенно моя, грязно, осквернено, предвещает трагедию, твердит мне, что во всем – моя вина. Меня охватил ужас, началась депрессия. Я не могла петь перед людьми, кружилась голова. Однажды честные сестры нашли меня в тяжелейшем состоянии в капелле, у подножья статуи святой Девы Марии, и отвели к психиатру.
Я лежала в психиатрическом отделении католической больницы нашего ордена. Благодаря терапии и лекарствам я поняла, что болезненные симптомы были защитными реакциями. Душа моя грешила пробудившимся чувством к молодому человеку, а не была всецело устремлена к Иисусу, которому я обещала и обязалась служить. Что делать теперь, когда я все понимаю и ощущаю смятение? Как мне жить в мире, которого я не знаю и не готова узнать? – спрашивала я психиатра.
Ответ на мои муки вскоре дал сам молодой священник, когда услышал, что со мной происходит. Он понял, что и сам больше не готов служить Богу. Он был старше, умнее, у него было несколько дипломов. Мы оба покинули монастыри.
Мать рыдала, говорила, что я опозорила семью. Не пришла даже на наше венчание. Зато, к своей радости, я увидела на свадебном обеде настоятельницу конвента и главу священства нашей епархии.
Мой отец умер от цирроза печени. Я впервые столкнулась со смертью. Было тяжело, но веры я не утратила. Когда муж разбогател благодаря новым компьютерным технологиям, я смогла помочь вдовствующей матери. Я никогда не плакала из-за того, что не стала честной сестрой.
И не раскаиваюсь в этом, хотя жизнь вне стен монастыря оказалась очень сложна. Под старость муж решил нас покинуть. Внезапно, без объяснений уехал в Париж, когда трое наших детей уже подросли. Попросил разрешения встречаться с ними. И встретился – в обществе какой-то женщины, как сказали мне дети, вернувшись после летних каникул, проведенных с ним. Я думала, что сойду с ума, что все это наказание Божье, что я грешница, заслужившая самое страшное наказание, даже смерть.
Пребывая в таком состоянии, я познакомилась в новой церкви, где молилась, с деликатной молодой женщиной. Мы стали добрыми подругами. Летом, когда дети уезжали навестить отца в Париж, я жила у нее. Она смотрела, как я пишу, утешала меня, а ее супруг нашел мне работу журналиста. Это было время, когда я читала разные книги, в том числе эротические. Хотела пережить все, что до сих пор было под запретом. Смотрела фильмы, о которых мне теперь стыдно вспомнить. В таком состоянии душевного упадка я и встретила Дельту.
Она на миг умолкла – миг длился как вечность. Мне казалось, я слышу, как бьется сердце моей новой знакомой. Ее лицо, на которое едва падал свет, излучало доброту и нежность. Я отложила альбом для рисования и карандаш, преданно глядя на нее. И подумала: несчастье не лишило ее красоты, ибо вера не покинула ее душу. Она была мне так близка, потому что была храбрей, чем я. Не погрузилась в сплин, который почти довел меня до безумия. Пока она смотрела в глаза истине, я пряталась от себя в заблуждениях. Сгущавшуюся тишину прервал ее голос, она словно знала, что этим защитит меня от воспоминаний, от вопросов, на которые все еще не было ответа.
– Я пришла на вашу выставку, чтобы написать статью для женского журнала, увидела портрет черной монахини и не могла его забыть. Возвращалась несколько раз. Я хотела купить эту картину, но для себя. А солгала, будто в подарок подруге. Мне было необходимо это лицо с картины… Она похожа на честных сестер из Африки, но меня смутил крест. В какой-то момент я заметила на кресте распятое тело женщины… В измученном лице грешницы я увидела свое, мне захотелось его удержать.
– Приезжайте в Италию, – сказала она сердечно, – познакомитесь и с моей подругой. Внешне – она типичная итальянка. Имя Дезидерата – Желанная – дали ей приемные родители. Они долго ждали, когда им представится возможность удочерить девочку. Мое имя Магдалина, а все зовут меня Марго, вы уже знаете.
– Марго, если снова приедете в Америку, позвоните мне, – сказала я.
Я не хотела, чтоб эта встреча была последней. Мне хотелось увидеть ее, а ей – меня.
Договорились, что будем переписываться. Она обещала послать мне статью о выставке.
Впервые мне захотелось, чтоб у меня была подруга. В ней чувствовалась печаль, но и сила. Она выглядела женщиной умной, образованной. Работала, сама воспитывала детей. Это наверняка было нелегко. В ней были основательность и надежность – качества, в которых я так нуждалась и с которыми впервые столкнулась именно сейчас, здесь, на выставке. Она была нежна и красива, как мои ангелы, которых я писала, вспоминая лица детей Эфиопии.
40Портрет
Моя врачебная практика частично была связана с детьми, которые страдали неизлечимой формой рака. Они ожидали смерти. Это было специальное отделение, где медицинский персонал готовил их к уходу из жизни и лекарствами облегчал страдания. «Не умирать от боли» – таков был девиз программы. Введение наркотиков было ее элементом. Семьи получали индивидуальную и групповую терапевтическую поддержку. Важнее всего была групповая терапия. Присутствующие утешали друг друга, рассказывали о своих детях, пытаясь вместе ослабить боль надвигавшейся утраты. Даже когда смертельная болезнь была скоротечна, безутешное горе становилось угрожающим стрессом для большинства родителей. Неизбежная трагедия влекла за собой еще одну беду: год терапии в ряде случаев стоил очень дорого. В команде были сотрудники, помогавшие семьям больных решить и эту проблему.
Родители и маленькие пациенты просили, чтобы я писала их портреты. Это еще больше сближало меня с детьми. Это были дети с окончательными летальными диагнозами, в преддверии смерти. Почти все умирали в течение трех месяцев. Я спешила, а смерть опережала движения моей руки по холсту. Все матери хотели, чтоб у них остался портрет ребенка на память. А некоторые хотели и сами присутствовать на портрете. А эти маленькие ангелы позировали так, словно собирались жить вечно. Может быть, увидев себя на холсте, они переставали видеть смерть.
Дети привыкли к тому, что у них нет волос. Одевались так, словно каждый день им предстояли концерты и вечера. К ним приезжали известные спортсмены и актеры, выполняли их предсмертные желания. Ребятишкам устраивали и экскурсии, которые до болезни родители не могли им предложить. Целыми днями они обсуждали приятные события, словно хотели сохранить эту радость на всю жизнь. Я не слышала их плача, не видела страха перед болезнью, которая с каждой секундой отнимала у них силы. Я не могу описать реакции детей, которые знают, что приближается конец. Они были набожней, чем другие дети, хотели разговаривать со своими единоверцами. Возможно, болезнь подготовила их к этому. Я скрывала слезы – мне было стыдно, что дети принимают смерть как нормальное явление.
Обритые наголо, поначалу все они казались мне похожими друг на друга. Некоторые носили платки в виде тюрбанов и этим напоминали детей Эфиопии. Они верили в ангелов, у каждого ребенка был свой ангел. Не говорили о смерти, не обнаруживали усиливающейся депрессии. Утешали родителей и нас, тех, кто ухаживал за ними. Выглядели улыбчивыми и счастливыми. Смотрели по телевизору свои любимые программы. Спортсмены и кинозвезды оставляли им на память автографы. Им мал о было нужно для счастья. До самого конца всюду слышался их смех. Улыбка была у них на устах, когда они, получив укол морфия, покидали этот мир. Горько, когда ты, врач, поутру видишь пустую кровать и знаешь, что скоро ее займет еще одно юное живое существо, обреченное на смерть.
Я научилась у них трезво воспринимать болезнь и смерть, не пугаться, ибо и у меня есть свой ангел из детской мечты.
Однажды вечером у меня нарушилось ощущение времени. Еще один ребенок умер, я была эмоционально переутомлена и заснула. Не знаю, сколько я спала. Когда проснулась, было мало света – не то сумерки, не то ранняя заря. Я не понимала, где нахожусь. Начала писать, спеша окончить портрет умершего ребенка, и посмотрела на часы. Десять, но вокруг темно. Меня охватил дотоле неведомый страх. Где солнце, где свет? – спрашивала я в тревоге. Или это конец света, пришла смерть? Всё во мраке! Зазвонил телефон. Мать ребенка благодарила меня, что я облегчила последние дни ее сыну.
– Он умер спокойно. Знаю, что он с Христом, – сказала она тихо. – Верой Бог готовит нас к последнему дню на земле. Простите, что тревожу вас так поздно! Я слышу боль в вашем голосе. Да хранит вас Бог.
– Завтра вечером я принесу вам портрет сына, – ответила я. – Сейчас я как раз над ним работаю и переживаю необычные состояния. Может быть, он нынче вечером меня посетил. Говорят, первые сорок дней дух витает везде, где бывал, среди всех, кого встречал в жизни.
– Я этого не знала, – сказала мать, приглушенно всхлипывая. – Может быть, он и меня посетит?
Я не знала, что происходит с душой в первые сорок дней после смерти, когда мы сильнее всего скорбим. Мне объяснила это игуменья в Эфиопии. После кончины одной монахини она сказала мне: «Души будут нас посещать в течение этих сорока дней до перехода в царство небесное. Надо молиться и каждый день читать несколько псалмов из Священного Писания за наших упокоившихся».
Я пришла в себя, даже посмеялась над тем, что пережила. Но все еще задаюсь вопросом, в чем причина той дезориентации во времени и пространстве, которую я испытала. Буду разговаривать со своими дорогими матушками-игуменьями. Напишу им. Хотя они и так все знают.
Вскоре после этого я у себя дома впала в кошмарное состояние. До сих пор не знаю, было это со мной наяву или во сне. Как будто близость смерти возвратила меня к новой жизни. Как будто смерть невинных детей каким-то непостижимым образом стала моей спутницей и освобождением. Видения, явившиеся мне, голоса, что я слышала, не лишали меня покоя, хотя неизменно пугали. Не из-за того, что я видела, а от сознания того, что это случилось со мной именно тогда, когда я столкнулась со смертью маленького пациента. Разговор с его матерью был реален. И я действительно пришла домой, оказалась дома после кошмарного