Он, может быть, постоянно бормочет?
Описание красивой внешности героя, данное короткой проходной фразой, контрастное мерзостям окружающих декораций, летней вони и тому подобному, прицеплено к более ёмкому сообщению о бормотании. В романе, ближе к концу, будет дан еще поведенческий портрет героя – проницательным Свидригайловым, и тоже, как это ни удивительно, в связи с бормотанием: “Я уже несколько раз смотрел на вас сбоку. Вы выходите из дому – еще держите голову прямо. С двадцати шагов вы уже ее опускаете, руки складываете назад. Вы смотрите и, очевидно, ни пред собою, ни по бокам уже ничего не видите. Наконец, начинаете шевелить губами и разговаривать сами с собой, причем иногда вы высвобождаете руку и декламируете, наконец, останавливаетесь среди дороги надолго. Это очень нехорошо-с. Может быть, вас кое-кто и замечает, кроме меня, а уж это невыгодно”.
Примечательно, что читатель проницательным свидригайловским взглядом не наделен, хотя бормочущим герой объявлен в самом начале. Казалось бы, видь, раз глядишь на него, как он губами шевелит, декламирует, руками размахивает, ан нет – не замечаем.
Читатель вообще представляет героя более адекватным; согласитесь, бормотание и “думанье” для нас как бы одно – лишь бы кавычки были!.. Но если прав Свидригайлов (а он прав, конечно), таким ли мы представляем героя, каким его видят жители Петербурга? Надо ли что-нибудь расследовать было наихитроумнейшему Порфирию Петровичу, когда герой все сам набормотал и выбормотал?
Фокус, однако, в том, что Свидригайлов, столь выразительно изображая Раскольникова, объясняет его постоянный бубнеж как бы задним числом. Дело не в нашей невнимательности – на первых страницах романа никто не мог таким ярким видеть Раскольникова. Он еще просто не материализовался. Он был для всех почти привидение, и для повествователя – тоже. Узелок ощущений, не совсем человек. Человек без имени, не то чтобы невидимка, но в рыжей циммермановской шляпе какая-то неопределенность.
“«Если о сю пору я так боюсь, что же было бы, если б и действительно как-нибудь случилось до самого дела дойти?..» – подумал он невольно, проходя в четвертый этаж”.
Подумал или пробормотал?
“Должно быть, молодой человек взглянул на нее каким-нибудь особенным взглядом, потому что и в ее глазах мелькнула вдруг опять прежняя недоверчивость. – Раскольников, студент, был у вас назад тому месяц, – поспешил пробормотать молодой человек с полупоклоном, вспомнив, что надо быть любезнее”.
Что любезнее надо быть, это правильно вспомнил. Важнее другое. Он также вспомнил свое имя. Вернее, фамилию. Произнес ее. Он Раскольников.
Этапный момент материализации.
Для одной главы многовато, пожалуй. Смотреть в лупу на текст – глава разрастется!.. Продолжим в следующей, а эту я бы назвал в заявляемой книге:
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ГЕРОЯ
ИЗ НИЧЕГО
[16]
Ну что ж, Евгения Львовна, Вы внимательный читатель, это меня радует! Отвечаю на Ваш вопрос, почему я пропустил известное место с подсчетом шагов до дома Алены Ивановны. Это девятый абзац с начала романа. Отвечу охотно.
Пропустил по ряду причин. Во-первых, место слишком известное, а жанр моего выступления – заявка на книгу (всего лишь), тогда как душа лежит к вещам, не затронутым прежде. Во-вторых, мой брат, близнец, уже высказывался по вопросу публично, – разумнее всего Вас отослать к его незаурядной работе. В-третьих, к теме Как у Достоевского получается вопрос о шагах, подумалось мне, добавляет немного. По третьему пункту, на свежую голову, я изменил свое мнение, чему помогло замечание Ваше.
Необходима цитата.
“Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать.
Как-то раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался”.
Брат мой разглядел здесь противоречие. Счет шагов требует сосредоточенности; нельзя быть сосредоточенным, размечтавшись. То есть думая о постороннем.
Раскольников в таком состоянии – в состоянии задумчивости – не мог считать шаги. И уж точно их не считал Достоевский. Достоевский “вышагивал” сцены романа, мысленно – текст, монологи героев; какая тут шагометрия, когда в голове это? Считать же отдельно зачем-то шаги была для него слишком непозволительная роскошь. “Делать ему было нечего?” – спрашивает мой брат саркастически. И здесь я с ним совершенно согласен. Меньше всего Достоевский мечтал угодить будущим литературным краеведам.
Откуда же взялись 730 шагов? Взял навскидку. Прикинул и написал. Если рассмотреть других числовых “конкурентов” того же порядка, 730 окажется в более выгодном положении (благозвучность, ритм фразы и даже – в известном приближении – скрытая аллюзия на “Пиковую даму”: “тройка, семерка, туз”…); брат мой, близнец, изучил вопрос в различных аспектах – да, 730 предпочтительнее других чисел.
Я со своей стороны проверял расстояния по карте Гугла (интернет предлагает возможности, о которых в прошлом даже мечтать не могли знаменитые краеведы, озабоченные шагометрией) и должен Вам доложить: не сходится. Даже варьируя в разумных пределах коэффициент шага… Нигде не получается 730 шагов полностью. Можете сами проверить, это легко.
В одном я с братом не совсем согласен.
Обращаясь к своей читательской аудитории (а я немаловажная часть ее), он восклицает – по смыслу так: давно ли вы сами считали шаги – допустим, от дома до торгового центра или до автобусной остановки, и вообще, как вы представляете это – “четыреста восемьдесят семь, четыреста восемьдесят восемь, четыреста восемьдесят девять”?.. То есть, по его мысли, занятие мало того что бессмысленное, но еще и невозможное: чтобы не сбиться и верно считать, надо плестись неестественно медленно.
Ошибка симптоматичная. Похоже, человечество действительно теряет навыки. Наверное, так бы сегодня считал шаги любой пешеход, если бы ему того захотелось; интересно, далеко бы он ушел? – но в прошлом, во времена Достоевского, шаги считали технично.
Знаете ли Вы, что в русской классической литературе есть другой персонаж, озадаченный тем же? Пьер Безухов, взятый французами в плен!.. Примечательно, что Толстой и Достоевский заставляли своих героев считать шаги примерно в одно и то же время, – не случайно же оба романа “пересеклись” на страницах “Русского вестника”!.. (Правда, задолго до пленения Пьера и всего лишь в одном номере.)
Но как получается у Безухова это!..
“Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренно приговаривал: ну-ка, ну-ка, еще, еще наддай”.
Понимаете, Евгения Львовна? Была отработана техника счета! Это же элементарно, когда знаете правило!.. И если Пьер Безухов, человек сугубо гражданский, умел считать шаги, то уж военный инженер Достоевский тем более! Другое дело, что не было у него времени (и необходимости!) заниматься глупостями такими; истинный подсчет шагов для условного персонажа не входил в число его художественных задач. И здесь мой брат уже правильно говорит: 730 шагов – это просто деталь, маркер достоверности, такой же, как липкий стол в распивочной и “слишком неприметная” шляпа Раскольникова – “высокая, круглая, циммермановская” – “вся в дырках и пятнах”.
А если шагать в соответствии со стихотворным ритмом, имея в виду какой-нибудь поэтический образец, счет шагов значительно облегчается. Но думать при этом о постороннем не получается – проверял экспериментально. Для справки (может, Вам интересно): расстояние от меня до Вашего кабинета, где растет мирт, – 52 шага.
Но у меня теперь к Вам вопрос, Евгения Львовна. У Толстого дальше:
“Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где-то что-то важное и утешительное думала его душа”.
Так думал он или не думал, считая шаги? По-моему, когда думает душа, причем “глубоко”, это не совсем то, что думаешь ты. Нет, я нахожу, что не думал. Был сосредоточен на шагах. Так и Раскольников должен был думать исключительно о шагах, а не о чем-то мечтать.
С другой стороны, сам Достоевский в какой-то необычайной эйфории летом 1866-го – это когда сроки с ненаписанным романом для Стелловского припекать стали, – сразу два романа писать вознамеривался, утром – один, вечером – другой… До этого вроде бы не дошло, историю “Игрока” мы знаем, но ведь верно же – собирался: два романа и одновременно!.. “Я хочу сделать небывалую и эксцентрическую вещь…” Как это? Возможно ль такое? Или в самом деле мозги у них у обоих, у Раскольникова и автора его, какими-то небывалыми способностями обладали – одновременно думать о разном?
А вот если в действительности исторически соблюлась линейная последовательность в написании текстов, без всякого подобного параллелизма, без всякой одновременности, не подтверждает ли это косвенно как раз невозможность Раскольникову одновременно считать шаги и мечтать о чем-то, а?
Хотелось бы услышать мнение специалиста.
Главу как-нибудь так можно будет назвать:
ЧИСЛО ШАГОВ
[17]
Евгения Львовна, вы меня удивляете! Вы действительно заинтересовались моими суждениями о расстоянии в 730 шагов, мне это ужасно приятно. Поздравляю! Вам привелось разглядеть, что 730 – это по числу дней ровно два невисокосных года! Восхищаюсь Вашей прозорливостью. Надеюсь, Вас не сильно расстрою, сказав, что Вы не первый, кто это заметил. Беды никакой здесь нет. Суть, конечно, не в том, что оно лежит на поверхности; Вы – Вы, дорогая Евгения Львовна, – самостоятельно обнаружили это – вот что важно чрезвычайно. А то, что приходит в разные головы, способно притязать на правду.
Вся проблематика этой версии числа 730 – в интерпретации ее календарной природы. Ну, два раза по 365 дней – и что? Что это значит? Убедительных доводов в пользу концепции я не встречал. С братом моим близнецом, помню, тоже об этом говаривали.
Он, если память не подводит меня, грешил на Михаила Михайловича Достоевского – тот занял девять тысяч рублей у их богатой тетушки на издание совместно с Федором Михайловичем журнала – взял в долг и умер, – а брал он в долг аккурат на два года, и будто бы этот срок застрял в подкорке Достоевского, озабоченного долгом брата. Но тут, не вдаваясь в подробности, кое-что притянуто за уши (лично на мой взгляд). Так и не пришли мы к определенному убеждению. Знаете, если честно, я давно не вспоминал об этом; даже забыл, что 730 это два раза по 365. И вот Вы напомнили, и как-то у меня сейчас прояснилось, мне кажется…