Ну Вы же согласны? Одно дело: пришел, убил одну, обокрал ее (хоть как-нибудь), убил другую, не к месту подвернувшуюся, и смылся… И другое дело: пришел, убил одну, тут же другую – и смылся… В первом случае Достоевский. Во втором – эпигон Хармса.
Цена вопроса: когда Лизавета придет – минутой раньше или минутой позже.
Во втором случае Порфирию Петровичу труднее пришлось бы – а ну-ка разберись с мотивом; да и сам убийца постеснялся бы излагать свою теорию на публике (потому что он и в реальном романе боялся посмешища).
А ведь и в этом романе, каким он написан, есть коллизия, абсолютно обессмысливающая криминальную затею Раскольникова. Странно, что не замечают ее значения. Речь о трех тысячах, которые Дуне завещаны Марфой Петровной и которые она может “теперь получить в самом скором времени”. Раскольникова о наследстве извещает Свидригайлов в час их знакомства, а через полтора часа примерно, если не раньше, радостную весть в присутствии Лужина теперь уже от Раскольникова узнают Дуня, Пульхерия Александровна и примкнувший к ним Разумихин. Было бы известно это днями раньше, и ни за что бы не пошел на убийство старухи герой романа; все-таки не по голой теории и не ради самоутверждения прятал он топор под полой своего старого пальто. В противном случае он был бы сродни юным отморозкам из другой эпохи, забивающим до смерти бомжей из чувства собственного превосходства.
Эти внезапные три тысячи, завещанные Дуне, ставят ее (ввиду отношений с Лужиным) в трудное положение, но куда в более трудное – автора. Ему надо устроить разрыв Дуни с Лужиным, но так, чтобы три тысячи оставались бы ни при чем. А они “при чем”, если вспомним, что брак не по любви. Так вот сама эта мысль о причастности трех тысяч к разрыву должна выглядеть и для Дуни, и для читателя оскорбительной (читатель целиком на стороне Авдотьи Романовны), а кто выразит эту мысль, тот негодяй (ну мне-то можно в силу моей исключительности…). Вот ее и выражает Лужин, что не мудрено, его это лично касается. Но он такой негодяй, такой негодяй…
Вы, думаю, меня не поняли. Задача у автора почти невыполнимая. Ведь если посмотреть глазами негодяя Лужина, он формально прав: только что узнали о завещании, какие-то минуты прошли – и дают ему от ворот поворот. Задача невыполнимая, но Достоевский справляется: читатель вообще не задумывается об этой коллизии, он только радуется за Дуню, единственно, может, чем огорчен, – что Лужина не спустили с лестницы, как того хотелось мужской половине оставшихся. Что значит автору владеть ситуацией!..
Это что касается Дуни.
Но и с Раскольниковым проблема. По идее, он должен примерно так подумать: зачем же я двух женщин убил и одну из них слегка обокрал, если сестра моя Дуня, о финансовой независимости которой я беспокоился, получила в наследство три тысячи? Помимо радости за сестру, должна ведь и мысль о своем преступлении быть… Что делает Достоевский? А ничего. Раскольников у него не задает подобных вопросов. Он вообще о скользких проблемах предпочитает не задумываться (что совершенно правильно с позиций осуществления всего романа). Вот и сейчас весть о наследстве для Дуни воспринимает спокойно. Он просто не замечает, что его преступление было по факту абсолютно лишено какого-либо прагматического смысла. А если б заметил, вот это был бы удар: он в самом деле мог бы выглядеть дураком, выставленным на посмешище.
Но по Достоевскому он не дурак.
Хотя на самом деле дурак. Это я Вам говорю.
Ну вот по-человечески. Представьте, Кира Степановна, у Вас брат есть (но только не Евгения Львовна, ее не представляйте, всё запутает!..). Брат. Хороший брат, любимый. Не псих, не маньяк какой-нибудь, кошек не мучил, птичек кормил… Три года его не видели. И вдруг Вы узнаёте, что он топором двух женщин угробил и обокрал по-мелкому. Что бы Вы сказали, когда бы тому поверили: “Дурак, – сказали бы, ужаснувшись. – Господи, какой же дурак!” А если бы Вы еще узнали, что он посторонних женщин порешил главным образом из-за Вас – чтобы в жертву себя не приносили его благополучию, – что бы Вы сказали, Кира Степановна? Что хуже, чем дурак, он, – вот что бы сказали. Что дурак он в квадрате. А когда бы узнали, что под это дело он еще и теорию сочинил и до сих пор ее верной считает, Вы бы, глаза проплакав, сказали бы, что он дурак в кубе. И правильно.
Но Достоевский с этих позиций судить не может Раскольникова, иначе роман не получится. У него Дуня так ни за что не скажет. У него Раскольников должен под умного косить. И все остальные должны ценить его ум и образованность, включая Свидригайлова, который разбирается в людях.
Свидригайлов говорил Раскольникову, что Петербург город полусумасшедших.
Раскольников сумасшедшим считал Свидригайлова.
Знаменательный у них разговор получился, с их взаимными подозрениями, – один двух женщин грохнул от большого ума, другой сам через несколько часов застрелится. Свидригайлов как полемист ситуативно в более выигрышном положении: он знает все о Раскольникове и о себе – что случится с ним (решение о вояже, в принципе, принято), а Раскольников ничего не знает, вообще ничего, ни о себе – что с ним завтра будет, ни с чем едят Свидригайлова, кто он такой и на что способен, одно точно знает – что всё о нем Свидригайлов знает, и весь вопрос Раскольникова, как еще Свидригайлов своим знанием распорядится.
Кто бы из них ни был сумасшедшим, а кто полу-, Свидригайлов знает о безумии больше других, и уж тем паче больше Раскольникова. Даром что привидения его навещают. Тут важно, что ситуацию с привидениями, как и все иные, он способен отрефлексировать. (И в этом отношении на него Ваш покорный слуга похож.)
А Раскольников просто не умный человек. Ну вот назовите мне хоть одну умную мысль, высказанную Раскольниковым. Только давайте его “теории” не будем касаться, она уже тем глупа, что претендует на теорию без кавычек. А всего хуже, что он ее на полном серьезе стал доказывать экспериментально. И дурак он не потому, что эксперимент провалился, а потому, что возомнил себя мыслителем, чьи мозги способны родить что-то оригинальное, и в этом его главная беда, а вовсе не в том, что он не “особенный человек”.
Но каков, каков!.. Себя вообразил мыслителем и заставил всех ему же поверить!.. Посмотрите, что пишут… Пишут, он ставит проблемы по глубине вровень с теми, что сам Достоевский ставит… Да нет, друзья мои, это Достоевский ставит проблемы, а он сбоку припека. А если и он, так что ж из того? Ставят и ставят, но решают по-разному!
Что-то я сердитый сегодня…
Да с ним даже поговорить не о чем. Ну, представьте Раскольникова преодолевшим депрессию и способным к человеческому общению – ну и чем интересна будет эта персона, если за все время нашего знакомства она даже повода не дала заподозрить в ней что-нибудь большее, чем тупое однодумство? Вот! Сказано же: “мономан”! А убрать это “моно” – и что останется? Да ничего. Пустое место.
Ладно, спишем это на недовоплощенность, на принципиальную недовоплощенность образа, – только так и могло получиться, что предначертано авторским замыслом; окажись Раскольников посложнее, наделись Раскольников способностью хотя бы к самоиронии, не будь образованным дураком, не вообще дураком, но амбициозным дураком, и не получилось бы, что должно получиться. Ну ведь дурак же! Давайте своими именами называть. Дурак.
Хуже того: упрямый дурак. Никогда не признается себе в том, что дурак. “Мысль была вовсе не так глупа, как теперь она кажется, при неудаче…” – это он перед явкой с повинной говорил сестре. “Не так глупа” – мысль. И тут же добавлял – в скобках: “(При неудаче всё кажется глупо!)” Он может признаться, что “подлец”, что “вошь”, а в том, что дурак, ни за что не признается. Впрочем, он и не знает, что дурак. А если бы узнал, всё равно не поверил бы. Где-то в обещанном будущем, за гранью Эпилога, Соня будет жить с дураком – счастливо, как обещано, так то ж этому не помеха.
Видите ли, то, что дурак, это еще одна тайна романа. Причем нераскрытая.
Кому тайна откроется, изумляться долго придется, отчего со всей очевидностью это раньше ему не открылось.
А Свидригайлов, конечно, сложнее. Свидригайлову, интереса к жизни не терявшему аж до выстрела себе в висок (устроил же он прощальный спектакль несчастному свидетелю самоубийства), конечно, интересен Раскольников как нечто необыкновенное, исключительное, феноменальное – да ведь попросту невозможное, – как чье-то авторское изобретение. Свидригайлову интересно нечто общее в них увидеть, что выдает, кстати, ум Свидригайлова, тогда как Раскольников любое сходство отрицать готов…
Свидригайлов, знаете ли, он как будто со стороны попал в чужой роман – в роман о Раскольникове – и теперь удивляется увиденному. А вот это он умеет – увлекаться новым. Скуки боится, а удивляться он хочет… и любит… Кстати, так и есть, что попал в чужую историю: он ведь продукт позднего замысла – в подготовительных материалах и черновых редакциях духа его там и близко не было…
Что-то скверное у меня настроение. Не помню, ел ли сегодня. “Преступление и наказание”, в смысле текст, наизусть помню, а ел или нет – нет.
Зато почему-то вспомнилось, как сестра Ваша меня расспросами изводила о деревенской бане с пауками в углах – как это я всё представляю, хотелось ей знать. Не напоминает ли мне моя комнатка с тумбочкой ту, с пауками. А вам ваш кабинет, я в ответ спрашивал, не напоминает того же?.. Мы с ней о вечности говорили, у нее веко дергалось.
Муху при мне поймала. Помните, Свидригайлов перед самым концом в гостинице муху ловил и поймать не мог. А она – хвать на лету, и поймала. И убила – по-своему. Не так как все мы… Так хорошие люди не убивают мух… как она.
Да и Вы мне тоже рассказывали…
Ладно. Обозначить надо главу как-нибудь. Например:
УМ
КАК
ПРОБЛЕМА
[48]
Смотрите.
Свидригайлов и Лужин ненавидят друг друга. Если верить Свидригайлову (а почему не верить?), ссора с Марфой Петровной произошла, когда он узнал, что “она эту свадьбу состряпала”. Вследствие ссоры, или во всяком случае после нее, Марфа Петровна умерла. Дуня, уже после разрыва с Лужиным, обвиняет Свидригайлова в убийстве Марфы Петровны. Но ведь роковая ссора из-за того и произошла, что благодаря Марфе Петровне Дуня выходила замуж за Лужина, с которым теперь счастливо порвала. Круг. (Заколдованный Достоевским!)