На полторы тысячи (бриллианты, жемчуг, серебро) – юной невесте – на третий день после знакомства.
Ей же – пятнадцать тысяч – все, что осталось, – самый крупный подарок – перед самым самоубийством, это когда вымокший под дождем пришел сказать про предстоящий “вояж”, – все деньги разом скинуты.
Итого двадцать четыре тысячи.
Не считая относительно мелких затрат, как-то: на помещение сирот в “весьма приличные для них заведения” (помимо для них же – на будущее), на панихиды по Екатерине Ивановне по два раза на дню (самоличное распоряжение Свидригайлова! – человека слабо верящего, не сказать не-…), на похороны ее и сопутствующую им “всю эту возню”, опять же, по выражению Свидригайлова.
А мне из благодеяний Свидригайлова последнего дня его жизни особенно по душе оплата двум “писаришкам” входа в увеселительное заведение и возмещение стоимости ложки, украденной, возможно, одним из этих двоих.
Дед Мороз, решивший застрелиться по выполнении миссии…
Всех обманул, а больше всех – Раскольникова.
Да нет же, это не обман, это розыгрыш.
А Вы еще спрашиваете, почему Свидригайлов смеется.
А почему бы ему не смеяться, если он человек такой иронический?
Вы заметили, как много известно Свидригайлову? Склад тайн. Видите ли, пониманием вещей он сильно отличается от тех персонажей, чье знание опосредовано “неполнотой контекста” (категория, которой пользовался Б.В.Аверин, говоря о восприятии реальности героями Набокова). Свидригайлов – самый информированный персонаж. Он знает всё о Раскольникове, о Софье Семеновне, о себе (единственный кто!), о Марфе Петровне и всем том, что за эти семь лет случилось в деревне, то есть в некотором смысле он знает больше Достоевского. Как же ему не смеяться, когда при нем говорят другие?
Так ведь всех разыграл, никто из персонажей и представить не мог, что у него на уме. Разве что в последние секунды всё понимал пожарный в ахиллесовой каске, пытавшийся протестовать, – но ведь его тоже “разыграл” со своей Америкой. Там на Съезжинской и сейчас пожарная часть. Только мемориальной доски нет.
Кира Степановна, признайтесь, Вы, как и все поверхностные читатели, полагаете, что Свидригайлов уехать “в Америку” решил после той драматической сцены с Авдотьей Романовной, когда она ему отказала, едва не застрелив из его же собственного револьвера?.. Так я ж Вам и говорю, что с мыслью об “Америке” он уже в Петербург приехал, и уже тогда другой, более важной задачи, чем раздать деньги, у него не было. А на Авдотью Романовну у него надежд уже никаких не осталось, и не врал он Раскольникову, когда о бескорыстии передачи денег ей говорил, а что встречи с ней хотел, то да – просил же открыто, да брат того не позволил. Так что эксцесс в комнате, куда он Дуню привел (кстати, в той же, в которой ему Марфа Петровна являлась, – помните, как Дуня кричала: “Не твой револьвер, а Марфы Петровны, которую ты убил, злодей!” – прежде чем пульнуть в него, а?..), эксцесс в той комнате, говорю, только подтвердил, что и без того Свидригайлову ясно было: пора в вояж. На решение в “Америку” отбыть свидание уже никак не влияло, хотя, возможно, ускорило сборы, но и в этом уверенности нет: скорее, просто поторопился под финиш повидаться, ну как бы для успокоения совести, а вдруг? – иначе как этот свет покидать без последнего шанса, объяснений, без блеска глаз?
Нехорошо Вы о Свидригайлове думаете. Он, конечно, не подарок и репутация у него гнилая (именно что – репутация!), но что же он такого здесь натворил, кроме раздачи денег?
В общем, “Апологией Свидригайлова” в книге главу называть не стану, а как-нибудь так можно:
РАЗДАЧА ДЕНЕГ
[53]
Вы хотите посвятить мне стихотворение и спрашиваете мое разрешение?.. Тронут. Весьма. Но в чем вопрос? Стихотворение – Ваше; вы вольны посвящать кому захотите или не посвящать никому. Сам-то я безмерно рад, для меня это высокая честь, посвящение Ваше. Единственное, в чем могу усомниться (коль скоро прозвучал вопрос), – действительно ли достойна моя персона всегда для меня лестного Вашего посвящения…
Тут ведь тонкий момент… Чтобы потом не было разочарований…
Да вот мой собственный пример… Эту заявку я поторопился посвятить Вашей сестре Евгении Львовне… Да еще как поторопился!.. Еще ни одного выпуска не осуществил, а уже позволил себе посвящение… Собственно, с него и началась моя работа над пространной заявкой на книгу… Был ли я искренен, посвящая, по сути, еще не начатую работу человеку, от которого во многом зависел?.. Да, иначе быть не могло. Я был благодарен Евгении Львовне и за минимум той бумаги, которой она меня обеспечила, и за карандаш, и просто за наши беседы в ее кабинете, где растет мирт… по крайней мере, за первые наши беседы… Однажды работа тем прервалась, что ко мне применили один из методов физического стеснения. У меня нет черновиков, – по-моему, я потребовал пива… не помню. Уверен, Евгения Львовна не вполне в себе. Ей непременно хотелось узнать, что я думаю о вечности. Она не понимала, почему я не представляю вечность в виде моей комнаты с тумбочкой… Я уже не говорю про тот нелепый запрет… Она ревновала меня к роману Достоевского. Она боялась моих знаний. Мечтала, чтобы я забыл роман, как если бы его не было… Отношения серьезно ухудшились, когда мне пришлось ее уличить в пособничестве преступлению… Пыталась протестовать… Потом, похоже, смирилась… Но не только искренность возбудила мой душевный порыв – был в посвящении том, к сожалению, еще и наивный расчет… Стыдно вспоминать, я ж приспосабливался… льстил ей нередко. С какой бы радостью я снял посвящение!.. Только все мои выпуски, начиная с того вводного, подшиты в Общую папку, уже посвященную мне… Как говорится, что написано пером, то… ох, опять про топор…
Я человек сложный… Мало ли вдруг…
Да что далеко ходить… Достоевский!.. Он, как известно, имел печальный опыт снятия посвящения. “Идиот” в “Русском вестнике” выходил с посвящением племяннице писателя. Потом отношения с родственниками, увы и увы, по ряду тяжелых причин очень сильно испортились, и книга отдельным изданием вышла без посвящения.
Всем нам урок.
Ну уж если вопрос коснулся родственных дрязг, добавлю не совсем к месту, что там роковую роль сыграл слух о завещании богатой тетки писателя, на чье наследство у каждого был свой расчет. Будто бы она перед смертью 40 тысяч завещала монастырю. Ничего не напоминает? Федор Михайлович, когда без подробностей, на ситуацию отреагировал очень болезненно и всё усугубил. Всего досаднее, что то был слух всего лишь, подчеркиваю – слух, сплетня. Я специально вопросом не занимался, но мы же знаем, как слухи образуются. Или не знаем. Что в данном случае значения не имеет. По мне, так ноги прямо из романа растут, из “Преступления и наказания”. Страшная месть Алены Ивановны. Или просто привет от нее – с посвящением как бы: автору – от персонажа.
Литературные герои на нашу реальность сурово воздействуют. Особенно на своих творцов. Авторам необходимо себя ментальным облаком окружать, от воздействий. И психиатрам, кстати, тоже. Я с Евгенией Львовной говорил об этом, она не верила. А как сестру Достоевского, уже после смерти его, в Москве убили, домовладелицу… Как по писаному!.. И об этом говорил Евгении Львовне…
Опять о ней… Вам не кажется, что когда мы вдвоем, всегда присутствует кто-то третий? Вот и сейчас: Вы мне о личном – стихотворение посвятить мне хотите, а я Вас Вашей сестрой гружу… Посвящайте, посвящайте, дорогая Кира Степановна, мне стихотворение! Не просто разрешаю, но горю желанием быть Вашего посвящения покорным приобретателем!..
Слушайте! Я как раз хотел этот выпуск заявки на книгу посвятить проблеме присутствия третьего. Вопрос о треугольниках, короче.
Так, тезисно.
Первое. В романе “Преступление и наказание” важную роль играет фактор подслушивания.
Раскольников дважды слышит очень важные для него разговоры посторонних.
Студент и офицер в трактире обсуждают никчемность жизни Алены Ивановны.
Мещанин со своей женой (с одной стороны) за прилавком на рынке уговаривают Лизавету (по другую сторону) зайти к ним завтра в конкретное время – Раскольников узнает, что в семь часов Алена Ивановна будет одна.
Другой мещанин, Порфирием Петровичем за дверью спрятанный, слышит всё, что в комнате следователя происходит.
Теперь Свидригайлов. Он дважды подслушивает сокровенные разговоры Раскольникова и Сони. Ему вообще свойственен своеобразный интерес к жизни: перед тем как застрелиться, бессмысленно подслушивает разговор двух гостиничных соседей (и подглядывает за ними) – ну это на автомате.
Второе. Если посмотреть на проблему шире – при разговоре двоих часто присутствует третий. Раскольников, лежа на диване, практически безучастно слушает содержательный разговор Зосимова и Разумихина;
Лебезятников, стоя в стороне, присутствует при разговоре Лужина с Соней и т. п.
Третье. Можно еще расширить взгляд на проблему. Свидригайлов и Раскольников – двойники, об этом не писал только ленивый. Также общее место, что роман кишит двойниками (чуть-чуть утрирую, Кира Степановна). Но я о другом. Тут всё похитрее.
Заметьте, в отношениях двоих обычно обозначается третий.
Вроде бы двое, а строится треугольник.
Из очевидного. Дуня – мать – Раскольников: треугольник равносторонний.
А вот равнобедренный: в основании Соня – Раскольников, третья вершина – Свидригайлов (объяснять почему, наверно, не надо?).
Другой равнобедренный: в основании Алена Ивановна – Лизавета, третья вершина – их убийца Раскольников.
Еще один. Основание: Дуня – Соня, вершина – Раскольников, тот, для кого они обе одинаково дороги. Треугольник становится равнобедренным, когда Раскольников сажает падшую Соню рядом со своей сестрой – жест, которому в романе придается значение.
А вот прямоугольный. Два катета. Первый: Раскольников – Соня. Второй: Соня – Лизавета. Вершина, стало быть, при прямом угле – Соня, а гипотенуза, соответственно, соединяет убийцу и жертву: Раскольников – Лизавета… С иной точки зрения можно и Раскольникова при прямом угле определить. Вспомним, к примеру, что обеих мыслил юродивыми (был момент), и тогда же о себе думал: “Тут и сам станешь юро