Улочки, улочки, неприбранность и естественность, мне то и дело хотелось фотографировать потемневшие от времени деревянные срубы с заколоченными окнами. А рядом горделивые каменные дома.
– Лет через десять здесь все переменится, коктейль старого и нового выплеснут, дома оставшиеся снесут, дыхание старины рассеется, как морок, будет обычная территория.
Строят, ремонтируют. Думаю об этом с ужасом. Так что наслаждайся, пока есть хоть какие-то ориентировки и следы. Видишь, свежепокрашенный двухэтажный дом впереди? Тот самый дом Корнилова, его и называли Домом Свободы. Здесь и отбывала ссылку полная надежд Царская Семья. В Тобольске они еще надеялись на счастливую развязку.
Да, было множество предсказаний, о них знал Царь, знала Царица, им даже день гибели был назван заранее. «Царь, который знал свою судьбу». Так часто повторяют слово «рок», «роковые обстоятельства». У Лукреция есть удивительное место, определяющее силу воли: «Fatis avulsa potestas», что можно перевести так: «Сила, вырвавшаяся из-под гнета судьбы».
Наиболее пессимистически настроенный поэт признает, что с судьбой можно бороться.
Неподалеку от Дома Свободы – Володя указывает мне направление взгляда – длинное строение с красной крышей, там жили слуги и фрейлины, и еще один дом поначалу челядью заняли. Позже количество прислуги сокращалось, потом и вовсе остались считаные люди, но впрочем…
– Да, я много об этом знаю, хотя описания часто противоречивые – от «блаженные дни ссылки в Тобольске» до «комиссар Панкратов отличался тупостью и жестокостью… качели для детей стрелки исписали непотребными словами, под окнами царевен вырыли яму для отбросов».
Первое время Семья жила на пароходе, это многое определило. Позже Царь отметил в дневнике, описывая бытие в ссылке: «Живем как на корабле, дни удивительно однообразны». Бывшему императору официально разрешалось следующее: читать книги, пилить дрова, участие в службах в церкви. Вот он и пилил дрова, маршировал под окнами, ему необходимо было движение.
Масса фотографий с козлами, пилы – и Царь с Цесаревичем улыбаются.
– Они любили фотографироваться, – поддержал меня Володя. – Вся жизнь Царской Семьи в оттисках, щедро. Царю подарена новейшая того времени техника, они снимались в течение жизни много, чуть ли не каждый шаг отражен. Семейное счастье – главный сюжет. Николаю Второму важно убеждаться снова и снова: я отец счастливой семьи. Иногда задумываюсь, интересовало ли его что-то еще? В идее буржуазного семейного покоя ничего плохого нет, но, к несчастью, он Божий Помазанник и нес ответственность за Россию. Как крест. И мечтал от этого креста избавиться, мечтал тихо жить с любимыми его сердцу рядом.
Ирония судьбы – от креста не отречешься.
И перст судьбы: отречешься – потеряешь любимых.
Хочешь любимых сохранить – неси свой крест.
Отрекшись от России, он подписал не манифест, а возлюбленной семье своей смертный приговор. Да, есть материалы, что он просто устал в тот момент. Тяжелая депрессия, ему бы отоспаться.
– И никого вокруг, кто посоветовал бы передохнуть, не принимать ответственное решение. Подождать. Все-таки Николай был удивительно прямолинеен, к сожалению, – добавляю я.
– Да нет, не прямолинеен. Человек момента. Сейчас – злится и наказывает, потом – передумывает, отдаляет и тут же приближает. Спонтанность. История с великим князем Дмитрием, с Кириллом, да и с братом самого Николая – Михаилом, «графом Брасовым», который так же, как и последний российский император, полюбил «не ту женщину». Все могут короли. Ан нет. И ведь единственное, что хранило бы Николая II, – быть непостижимым, особенным, оставаться в глазах толпы и придворной камарильи Божьим помазанником! Ему не простили, что он был просто человеком. Никто не простил.
Шекспировская трагедия, по сути, но почему-то иронично звучит слово «шекспировская» в данном контексте.
– Только лишь потому, что Шекспир жил в другую эпоху. Только потому. Он бы написал, не сомневайтесь… пусть на самом деле это был Марло или коллектив безымянных авторов. Тоже загадка на века. Неразгаданная.
Володя, а историю с драгоценностями вы знаете? Прадед мой, отец Алексий, принял от государева камердинера Терентия Ивановича Чемодурова, – если не путаю, в этой истории упоминается множество имен, – пудовый чемодан с золотом и бриллиантами и червонного золота шпагу Цесаревича. Ценности вручены ему были для сохранения. Он искренне не понимал, что с ними делать дальше. То в церковном крыльце спрячет, то в переборке дома, то своим прихожанам Егоровым отдает – те перепугались и обратно принесли. Большевики чемоданчик, «обшитый белой тканью», и шпагу, украшенную бриллиантами, не нашли, сколько ни искали. И в доме обыски проводились, и бесконечные допросы членов семьи Васильевых, «с особым пристрастием», – в 1934 году, в Омске. Никаких следов. Но я даже не о том сказать хочу – драгоценности Царской Семьи нескольким надежным людям здесь, в Тобольске, оставлены – с разным исходом. Но пропали для советской власти окончательно только те, что вручены Алексею Васильеву. Сколько возни вокруг драгоценностей!
И сколько же ценного ссыльные привезли с собой?! И как заняты они до последнего дня именно сохранением камней, ювелирных украшений! И в пуговицы жемчуга вшивали, и корсетов с бриллиантами понаделали, царевны так в этих корсетах и погибли.
В последний раз по лестнице Ипатьевского дома спустились – а перед тем второпях корсеты застегивали. По приказу матери. Говорят, алчность и жадность Романовых.
Да вовсе нет, просто отец семейства, оставшись не у дел, лишившись доступа к казне и к семейным средствам, думал о прокорме чад своих в уютном европейском городе, где и намеревался жить тихо и праведно. Благочинно.
Поэтому ценности необходимы, вся надежда на них! Он ведь никогда ранее не беспокоился о том, как содержать семью. Он и после отречения первое время пребывал в полной уверенности, что люди из благородства или страха не посмеют лишить его состояния, о благополучии отпрысков и супруги задумывался заранее. И смирение, покорность, непротивление Царской Семьи будут поощрены.
Его шаг за шагом лишали не только средств к существованию, но и самого элементарного, что для жизнедеятельности необходимо. Ему даже прогулки запрещены – и бывший царь маршировал перед крыльцом или пилил дрова.
Вместо надежды остались одни драгоценности, раздававшиеся доверенным лицам на сохранение «до лучших времен».
Врученные о. Алексию Васильеву так и зарыты неведомо где, а сохраненные в Семье – судорожно срывались потом с мертвых тел классическим злодеем Юровским, когда о нем думаю – представляю себе карикатурного Карабаса-Барабаса. Как он боролся за право на первый выстрел! История ведь российская, не шутка!
– Я огласил приговор, Царь только и произнес: «Что-что?»
Фотограф Юровский отстаивал звание главного цареубийцы. Симфония смерти. Вначале стыдились, робко признавали только расстрел «бывшего царя». Потом удалыми голосами и без тени раскаяния или сожаления по Всесоюзному радио вещали, как это здорово, что расстреляли Семью, отчитывались, кто стрелял лучше и дольше, а лицо моей бабушки каменело.
– Кстати, мы стоим сейчас как раз на том месте, где раньше была Благовещенская церковь. Ее разрушили, я точно не скажу когда, по-моему, в 1919-м. И здесь же, при церкви, скорее всего, и дом священника стоял. Обычно священник с семьей получал жилье при церкви, общее церковное хозяйство. Церковь – его забота. Дом, наверное, был двухэтажный. Дворик, собака, прислуга.
Священники в Тобольске зажиточно жили. Особенно при такой церкви, что напротив губернаторского дома. Царская Семья так и ходила – вначале прямо, через все это пространство, где теперь Плац-Парадная площадь, потом огородили путь длинным деревянным забором, чтобы людей не смущать. Шли ведь люди Царю-батюшке поклониться. Здесь, в Тобольске, среди народа разных мнений не было – грех великий совершается, на самого Царя замахнулись!
Громко протестовать боялись. Тут уж не прибаутки «дальше Сибири не сошлют», тут голова с плеч. Народ безмолвствовал.
Да, во дворе Дома Свободы прудик с утками был устроен, за деревянным забором. Тут ваша бабка Лизавета, будучи двенадцати неполных лет от роду, играла с Цесаревичем. Все сходится.
Окончательно все сойдется чуть позже, я и архивы тревожила, и в библиотеках местных копала. Узнала в точности, как поступили с Благовещенской церковью. Нашла и клировые записи. Подробности быта – как, сколько и что именно находилось в ведении священника Алексия Васильева. Но главное – секретные документы, материалы допросов. И заметьте, 1934 год!
Пришлось.
Ненавижу архивы. Стылые сверху донизу помещения или обветшалые, там окошечко и справку выдадут через неделю, сонный голос просит оформить заявку, расписаться и уйти подобру-поздорову.
Но в Тобольске все иначе. В огромное помещение допускают без труда, и документы оцифрованы. Юная Аллочка поясняет: если священник действительно существовал, то в клировых ведомостях найдутся нужные документы. Кто он был, происхождение, члены семьи. Отыскала она в «Клировых ведомостях» от 1912 года сведения о настоятеле Благовещенской церкви.
Сын диакона, в 1912 году ему 44 года, Тобольскую семинарию окончил в 1885 году. Жена – Лидия Ивановна Сеньтяшева, 1866 года рождения, из духовенства.
Поженились в 1888-м, первый сын рожден в 1893 году. Дети появлялись один за другим. Семен, Георгий, Василий и в 1906-м – дочь Елизавета.
За усердное служение награжден в 1901 году Скуфьею, в 1906-м – Камилавком. Жалованье 137 рублей в месяц.
В доме проживали также двое церковных служащих, кухарка и дворник.
Настоящий год рождения установить трудно, по некоторым документам выходило, что 1867 года, по другим – что родился годом позже, так или иначе – почти ровесник Царю. И отец пятерых детей. Преданный делу, верный и любящий муж.
Рабочий зал архива, такой уютный поначалу, в конце концов вызвал спазмы в желудке, неприятие архивов у меня как хроническое заболевание – первым местом работы была библиотека, я часами переписывала на карточки номера страниц и аннотации, там и выработалась аллергическая реакция на это занятие, а почва у всех болезней, как известно, нервная.